Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев
На следующий день, 2 января, когда большая часть войска покинула царевича, тот решил сжеч весь лагерь, оставленный под Новгородом-Северским, и с оставшимися наемниками отсупил в Путивль. В Путивле к Григорию поздно вечером пришел Юрий Мнишек. Еще более грузный, чем обычно, в длинной шубе, воевода походил на медведя, его большие, жилистые руки сжимали рукоять меча. Царевич встал навстречу будущему тестю и с улыбкой пригласил к себе.
На большом столе горели свечи, в кувшине было налито вино. Разлив вино в два кубка, молодой человек самолично подал один из кубков сандомирскому воеводе и спросил, отпив два глотка из своего кубка:
– С чем вы пожаловали, пан Мнишек? – Григорий говорил на польском языке.
– Я хотел предупредить вас, ваше высочество, что завтра на заре вынужден покинуть ваш лагерь и уехать обратно в Польшу. Но не волнуйтесь, там у себя на родине, я соберу новое войско, которое выступит в поход против Годунова.
Комок застрял в горле молодого человека. Резко вскочив со стула, который с грохотом упал на каменный пол, он воскликнул:
– Как? И вы тоже покидаете меня в тяжелый час? Меня, который должен стать мужем вашей дочери? Как? Как вы додумались до такого? Неужели между нами не было уговора?!
– Насколько я помню, моя дочь станет вашей супругой лишь тогда, когда вы сядете на престол, до этого момента даже не смейте и думать о панне Марине, – спокойным тоном ответил Мнишек, явно издеваясь над ним.
От такой дерзости Григорий не знал, что сказать. Он ловил ртом воздух, словно задыхаясь в этот морозный день. Оперевшись на стол и опустив голову на грудь, царевич грустно уставился на пол и тихо проговорил:
– Ладно, я не держу вас. Вы тоже можете покинуть меня, когда захотите, только больше между нами вряд ли будет доверие.
– Я наберу еще добровольцев ради вас, царевич, – сказал воевода, зная, что это была еще одна ложь.
4 января Юрий Мнишек покинул Григория Отрепьева, объявив, что вынужден возвратиться в Польшу на сейм. Вместе с ним ушло еще 800 поляков, полковник Адам Жулицкий, Станислав Мнишек и Фредра. Вместо Мнишека гетманом оставшихся 1500 польских рыцарей стал Дворжецкий.
Глядя вслед удаляющемуся войску будущего тестя Григорий, одинокий, брошенный всеми на произвол судьбы, стоял и едва сдерживал слезы. Сейчас ему хотелось упасть и грызть землю от безысходности и отчаяния. Никогда прежде не чувствовал он себя таким несчастным и покинутым, даже в тот день, когда во время ночной беседы с Пафнутием тайный убийца приложил к его горлу нож, он не чувствовал большей опасности, чем сейчас.
К нему подошел атаман Белешко и, положив руку ему на плечо, сказал:
– Пойдем в дом, царевич.
Григорий повернул к нему красное от слез лицо и тихо спросил:
– Что мне делать теперь? Все они покинули меня, оставив на произвол судьбы.
– Но мы, казаки, никогда тебя не бросим, умрем, костьми ляжем, но поможем тебе вернуть престол.
Царевич, улыбнувшись какой-то измученной улыбкой, снял с себя перстень с большим рубином и, передав его атаману, сказал:
– Это тебе подарок от меня за преданность.
Белешко приложил перстень к груди, перекрестился и проговорил с поклоном:
– Благодарю тебя, государь! Помни, все казаки за тебя!
Должно быть, судьба послала испытание Григорию, дабы после вдвойне вознаградить его за все невзгоды и страдания. За место покинувших его поляков к нему присоединилось войско донских казаков в 12 тысяч человек. Вскоре по примеру Путивля к нему с поклоном пришли главы Рыльска, Курска. Севска и Кромы. Григорий с радостью принял званных гостей, дав им поцеловать свою руку и присягнуть ему на верность. По его приказу из Курска привезли чудотворную икону Богородицы, которую царевич приказал поместить в свой походный шатер, украшенный дорогими коврами и занавесами с кистями.
Каждый вечер, перед сном, молодой человек в одиночестве подходил к иконе и, зажигая перед ней свечи, вставал на колени, складывал руки и неистово молился о даровании ему победы. Во время молитвы он закрывал глаза, по его щекам текли слезы, он мог так стоять и полночи, и ночь, входя в молитвенный раж.
Вскоре войско Григория подошло к городу Севске, где выставил горнизон, а сам укрепился в стенах крепости. Лазутчики донесли царевичу, что войско Годунова находится у села Добрыничи. Ошеломленный таким известием, царевич решил дать решительное сражение вражескому войску. И вот 21 января ранним утром он отдал приказ своей армии разгромить царское восйко. Противник встретил его залпом пистолетов. Первые ряды полегли раньше, чем смогли увидеть лицо неприятеля.
Григорий, одетый в тяжелые доспехи, с саблей в одной руке, скакал рядом с одним из атаманов и окриком погонял своих на бой. Но мысленно он понимал, что ни его пехота, ни конница не устоят перед постоянным залпом пищалей (пистолетов), которыми были знабжены воины Годунова.
– Разворачиваемся! Уходим! – кричали казаки, пригинаясь к гривам лошадей, дабы уйти от пуль.
Царевич, кружась в седле, не мог сообразить, что делать дальше. Но тут его настиг атаман Белешко, весь потный и окровавленный. Потянув Григория за руку, он прокричал:
– Государь, разворачивайся, здесь нельзя оставаться, опасно!
– Что? Что ты сказал? – не расслышал его молодой человек, оглушенный ружейной пальбой.
– Уходи! – атаман стукнул коня царевича и погнал его прочь.
Во время бегства одна из пуль попала коню в брюхо, который от боли встал на дыбы и, скинув седока, замертво повалился на землю. Григорий, отплевываясь от снега, попыталя встать, но не смог: при падении он сильно ушиб колено и теперь ждал одного – смерть или спасение. К нему подлетел Белешко, посадил на свою лошадь и крикнул:
– Уходи, спасай свою жизнь, а я тебя прикрою.
Распаренный, с больной коленкой, скакал Григорий обратно под стены Севска, где совсем недавно так сладосто уповался на будущую победу. Теперь же он понимал, что поражение неизбежно, его войско наголово разбито, вся артиллерия – тридцать пушек и пятнадцать знамен – достались неприятелю, который опьяненный победой, пошел дальше, развязав жестокий террор, уничтожая всех без разбору – мужчин, женщин, детей – тех людей, которые добровольно присягнули самозванцу.
Сам Григорий решил бежать обратно в Путивль под охраной донских и запорожских казаков. Уставший, павший духом, молодой человек несколько дней практически ничего не ел и не пил, запершись у себя в комнате. Он написал два письма – Юрию Мнишеку и Сигизмунду, прося их о поддержки, но ответа так и не последовало. Зато, к счастью, его ряды вскоре пополнились новобранцами – четыре тысячи казаков. Их царевич отослал в Кромы для защиты крепости, сам же он предпочел пока оставаться в Путивле, выжидая удобного случая для начала новых сражений.
Наступила весна. На деревьях распустились первые листочки, птицы, вернувшиеся с южных стран, снова радостно защебетали на ветвях и кронах. В садах раскрыли чашечки цветы, чей аромат витал в воздухе, наполненный сырой землей и влажной от дождя травой.
Но не всем принесло облегчение и радость наступление тепла. Вот уже несколько дней Борис Годунов плохо себя чувствовал. Еще зимой врачи посоветовали ему соблюдать постельный режим и пить снадобья, однако упрямый государь прогнал лекарей и сказал, что Бог милостив к нему и не даст ему умереть, не сокрушив неприятеля. Однако, шло время, самозванец укрепился в южных рубежах, которые беспрекословно присягнули ему. Уже не так-то просто было сразить его. Даже тех монахов, что были подосланы к Отрепьеву с целью отравить его, но их разоблачили и арестовали. Видать, Господь не хотел отдавать расстригу в руки Бориса.
Несколько дней царь ходил с болью в висках, два раза у него случалось кровотечение из носа. Лекари давали снабодья и травяные порошки, но ничего уже не помогало. В один из майских дней после обеда Борис Годунов почувствовал себя хуже обычного. Встав из-за стола, он потерял сознание и упал на пол, из его рта и носа непрерывно текла кровь. Через несколько минут он скончался.
Весть о смерти государя облетела сначала Москву, а затем и другие города. Армия, собранная Годуновым для разгрома неприятеля, покинула своих бывших господ и с покорностью присягнула Григорию Отрепьеву. Сам Петр Басманов, понимая, что юный, бесхарактерный сын Бориса, Фёдор, ставший царем после смерти отца, не может быть хорошим государем обширной страны, сам лично приехал к Отрепьеву и поцеловал ему руку и крест. Тот, восседая в кресле словно на троне, улыбнулся и спросил:
– Ты все же решил признать меня царевичем Димитрием, хотя раньше воевал против меня?
– Прости душу грешную, государь, – проговорил Басманов и перекрестился, – не ведал я, что творю. По своему безрасудству помогал я Годунову, теперь же мои глаза прозрели и я вижу сейчас перед собой истинного сына Ивана Грозного.
