Николай Задорнов - Симода
– Ах, так! – злобно вскрикнул старый рыбак.
Толпа заволновалась. Источниками воды богата деревня, все родники оберегаются.
– А они купаются в реке.
– Это ничего... Пусть... А то они очень грязные, вшивые и вонючие...
Опять прошел шум по толпе собравшихся у избушки Дома Молодежи.
– Мы их учим и стараемся отмыть. Если не хотите заболеть или чтобы зараза попала в дом, близко не подходите, не пускайте в дома и не разрешайте детям и девушкам подходить к ним близко. Это несносные люди, очень плохо плавали по морям, ленились. Корабль был плохой, разбился. Бакуфу их пожалело, как несчастных бродяг, и разрешило нам их кормить и дать им работу – сделать другое судно и скорее убраться прочь из Японии, чтобы никогда сюда не приходили. После их ухода будет огнем выжжен их лагерь, их дома. Вместе с их вещами будут заживо сожжены правительством все, кто с ними вел знакомство. Будет выжжена память о них из японских сердец. Поэтому вы – умные, честные рыбаки. Вам император Японии подарил песню. Начинается: «Счастливо при императоре...» И при песне корабль! Это честь! И вы должны оправдать...
Тут парень из дома У Горы хмыкнул. У него в кармане деньги. Он украл рыбу из общего улова и отнес офицерам в Хосенди... И ничего страшного! Дикарь наш самурай, а не мы и не эбису!
Но самурай заметил ухмылку. И он увидел даже больше, чем было на самом деле, как бдительный страж правительства бакуфу, который очень строго, строжайше запрещает другим делать то, что сам делает. Но никто про это не знает, а некоторые догадываются и думают: мол, и нам можно... Нет, вам нельзя! Мы вас научим порядку! Заставим уважать песни императора!
Надо было наказать этого парня из дома У Горы как следует. Что нам с ним делать? На чем бы его поймать?.. Наказать примерно в Доме Молодежи, который построен не только для собраний, но и для наказаний. Ябадоо посоветовался с Танака-сан, старшим инспектором полиции. Тот ответил: совсем не обязательно иметь доказательства. Виноват каждый. Невиноватых нет. И чем меньше доказательств, тем надо страшней наказывать и тем это полезней, так как устрашает остальных рыбаков.
Убедившись, что старшины рыбаков озабочены, Ябадоо уже думает о возможной ужасной судьбе своих детей, о соблазнительном христианстве, за проповедь которого правительство приказывало кидать в кратеры вулканов целые семьи, о болезнях, зараза которых может проникнуть в дома, обо всем множестве опасностей, грозящих Японии...
Тут было рассвирепевший Ябадоо увидел идущего Колокольцова, наскоро отдал рыбакам распоряжения и, просияв, сложил губы бантиком, глядя с восторгом на своего кумира, поспешил к нему с поклонами и подал руку по-западному.
В доме Ота на полу, с которого убрали циновки, сидели семеро японцев. Все с утра вымылись чисто, надели новые халаты. Пришли с тушью, кистями, с бумагой, с измерительными инструментами, с угольниками и линейками.
Сидят, поджав ноги, и слушают.
Все видели, как матросы во дворе циркулями измеряли на досках что-то, мелом размечали доски и вырубали топорами лекала. Сегодня японские плотники познакомились с таблицей русских мер. К сожалению, старшины артелей все понимают медленно, поэтому Колокольцов обращался к молодым.
Теперь, как полагает плотник Таракити, надо ему нанести меры русские и японские на собственный угольник и па линейку с разных сторон, и, переворачивая инструмент, можно сразу переводить одни меры в другие. Но есть много еще неясного, надо будет узнать, спросить ученого математика Матсусиро.
– Это не части корабля, который мы будем строить, – объяснял Колокольцов, – это лекала. По их размерам из кривых сосен будем вырубать части шпангоутов. Основа нашего строящегося корабля – киль. Постройка судна начинается с установки киля. Киль – это продольная балка, или, как называется у вас, кость дракона...
Плотники засмеялись.
Рядом с Таракити сидит старшина артели плотник Кикути. Тщательно перерисовывает киль на свою бумагу.
– Киль придает кораблю устойчивость, – продолжал свой урок Колокольцов. – Килевые суда проходят огромные расстояния, плавают вокруг земного шара, выдерживают штормы... Как вам должно быть известно, земля круглая... Японцы смогут плавать по всем морям, когда научатся строить килевые суда...
Когда лекция окончилась, Таракити попросил позволения поговорить.
– Говори, – сказал Колокольцов.
– Как и куда надо поставить киль и на чем он держится во время постройки?
– Строится стапель, и киль устанавливается на стапеле. Это увидите скоро. Но прежде чем строить стапель, надо расчистить площадку от кустов, колючек и ваших карликовых пальм, заготовить лес, построить причалы, свезти материалы... Начнем работу с изготовления лекал по чертежам. Прежде посмотрим на лекалах.
Таракити смотрел, как Сизов, глядя на рисунок, тешет топором доску. Таракити взял малую пилу и, ставя доску стоймя, начал выпиливать, глядя на чертеж. Пила в аршин длиной, но широкая, изогнутая, как дуга. Матрос смотрел, как может плотник управляться таким инструментом. Плотник тянул ее к себе, а потом, казалось, пила сама тянет обратно, своей тяжестью давит и режет дерево, дело шло, и все получалось. Весь чертеж японец изрисовал иероглифами. Иногда измерял расстояние между меловых отметок и сверял по чертежу. К обеду он прислонил кривое готовое лекало к каменной стене двора.
– Был бы табак, стоило бы тебя угостить! – сказал ему Сизов.
Японец, кажется, догадался и достал коробочку с табаком. Матрос взял у него кусочек тонкой бумаги и скрутил цигарку.
– Алексей Николаевич, что вы не спите? – раздался ночью за перегородкой голос Можайского.
– Холодно, согреться не могу.
– Ужасный холод. Мне кажется, нигде так холодно не было, как в Японии.
– Это все из-за их жаровен! – послышался за другой перегородкой раздраженный голос Колокольцова. – Печей нет, какая-то хлябь, сырость, ни согреться, ни отдохнуть.
– Вот вам и страна цветов... И день и ночь зябнешь... Да, это из-за их способа обогреваться. Печей не строят, опасаются пожаров...
– Я велю Сидорову и Онищинке – пусть сложат для нас печи.
Утром все умывались. Денщики и японцы подавали воду и полотенца.
– На реку не пойду сегодня. Я, кажется, господа, не выдержу и перееду на квартиру к японцу, – заявил Колокольцов, застегивая наглухо мундир. – Больше я не могу тут мерзнуть.
– Я велю печь сложить, – сказал мичман Михайлов.
– Право, теперь уже не стоит, весна на носу. Несколько дней осталось, – сказал Колокольцов.
– А вы? В самом деле?
– Да, я, пожалуй, перееду.
– Куда?
– В японский дом.
– Но как посмотрит на это японское правительство?
– Имейте в виду, Александр Александрович, что у них ничего не делается без ведома правительства и ничто от его взора не ускользает, – сказал Сибирцев, – и если кто-то приглашается, то это что-то означает...
– Благодарю, господа!
– Вы как японец!
– За последние дни они заметно стали опасаться и сторониться нас. Не будет ли неприятности вашему квартирохозяину?
– Нет, право! Японец – уполномоченный от бакуфу по судостроению, мы целыми днями работаем вместе...
– И он вас приглашает переехать?
– А как адмирал?
– Евфимий Васильевич даже рад. Случай небывалый в истории. А означает это, господа, и вы должны помнить мой совет и наставление, – шутливо продолжал Колокольцов, – что японцам от нас нужно судно и они не иначе, как еще при нас, сами постараются заложить точную копию нашей «Хэда»... И им до смерти нужно наше руководство при этом. И ради этого они согласны на все и все нам предоставят. Разумеется, при условии, что мы порядочные люди и не тронем самых сокровенных основ их жизни.
– Вы хотите сказать...
– Да... религии... обычаев... семьи... нравственности.
Открылась дверь, и с улицы в общую комнату, где собравшиеся офицеры разговаривали в ожидании, когда будет подан завтрак, вошла Оюки-сан. Она была в темном ватном халате и белых носках-перчатках, с распущенными из-под наколок косами, в платке. Девушка встала на колени перед офицерами и поклонилась низко, но с достоинством. Темный халат очень шел ей, она становилась гордой, строгой и серьезной.
Десять молодых людей замолкли. Вбежал Татноскэ.
– Извините... Ах, я опоздал... Я нечаянно ошибся... Извините, – заговорил он по-немецки. – Оюки-сан прислана от... от... чтобы служить в этом доме и создавать... благородный уют!
– Ваше благородие, кофе подан! – входя, сказал матрос в белом, обращаясь к Карандашову, который ведал офицерским хозяйством.
– Пожалуйте, господа... Не знаю, понравится ли то, что я мог сегодня.
– Японцы назначают нам служанок? – спросил его Колокольцов.
– Да, я слышал еще вчера, но не понял, – сказал Мусин-Пушкин, – и решил не верить прежде времени.
Вспыхнул общий оживленный разговор. Офицеры стали строить предположения и догадки, раздался смех.
