Виктор Московкин - Тугова гора
Еким мигнул Фильке:
— Теперь они сюда ни шагу.
Филька понял его: в эту ночь быть побегу.
6
Трое всадников, процокав копытами по мосту через Медведицкий овраг, подскакали к воротам княжеского дворца: два воина-ордынца сопровождали монаха Мину.
— Посланный от мурзы Бурытая! — крикнул монах.
Стража недоверчиво оглядела его, но задержать не посмела.
Во дворе всадники спешились у коновязи, направились к крыльцу. Там, на первых ступеньках, рослый, белозубый дружинник Данила Белозерец встал на их пути: Данила и подумать не мог, чтобы жалкий прислужник ордынцев Мина ступил в княжеские покои.
Но монах чувствовал за собой силу, сказал нагло:
— Э, посторонись. Говорить с князем Константином будем. Моего господина слово ему.
— Волк степной твой господин, — ответил дружинник. — Убирайся подобру-поздорову. — И слегка подтолкнул Мину.
Воины, сопровождавшие монаха, — один меченный шрамом через всю щеку, другой — монгол с жидкими косичками, заброшенными за уши, — ощерились, готовые проткнуть копьем дерзнувшего остановить их. Да ведь и Данила не без оружия, положил руку на рукоять тяжелого меча, кликнул подмогу. Прибывшие оказались в кольце.
Шум привлек проходившего по двору игумена Афонасия; старец сумрачно уставился на монаха. С гневом спросил:
— Как посмел, пес смердящий, быть здесь?
— Успокойся, поп, — остановил его Мина, — не по своей охоте прибыл. Послан баскаком Бурытаем к князю Константину. В гости в слободу зовет его мурза Бурытай.
— Не подобает хозяину своего дома идти в гости к приехавшему, да еще получать приглашение через такого посла. Ты пошто позоришь одежду?
— Привычно мне в ней, — глумливо ответил Мина, оглаживая ладонями рясу.
Ничего более не сказав, Афонасий стал подниматься по крутым ступеням крыльца. Уязвленный нелестным приемом, Мина воскликнул:
— Прикажешь передать твои слова, как слова князя? Не много ли берешь на себя, поп? Так ли еще скажет князь?
— Так и скажет, — не оборачиваясь, отрезал Афонасий.
— То ладно, — согласился Мина с усмешкой. — Ждите тогда самого мурзу. Только советовал бы не гневить его.
Посланцы баскака вскочили на коней и ускакали.
Спустя некоторое время воротная стража позвала Данилу Белозерца.
— До тебя, — сказал сторож, указывая на исхудалого, бледного и взволнованного человека.
— А! — радушно приветствовал дружинник. — Оклемался, ростовский купец Семен Кудимов?
— Оклемался, друже Данило, к дому было собрался… Скажи мне, чернец тут с татарами-вершниками был. Кто он?
— Э! — отмахнулся Данила. — Стоит тебе о всякой погани допрос чинить. Мина это, прихвостень ордынский.
— Ведом, Данила, мне этот человек… — Купец задыхался от волнения. — Ведь это он меня саблей хлестнул. Признал я его по звероподобной роже.
Добродушие исчезло с лица дружинника, недоверчиво вглядывался в затуманенные лихорадкой глаза купца.
— Не ошибся, Миколаич?
— Хотел ошибиться — не могу.
— Не уходи, доложу князю, — торопливо сказал Данила.
В просторной горнице княжеского дворца собрались ближние князя. Сидели на широких лавках вдоль стен, выжидающе смотрели на князя. Лица у всех напряженные: что говорить — не за пиршественным столом, не для легкой беседы были тут, — предстояло по чести встретить татарского баскака Бурытая. Предполагали: много плохого сулил его приезд, но то, что произошло, ошеломило, — грабеж, убийства ни в чем не повинных людей, десятки пленников: посадские люди глухо ворчат, того гляди, быть замятие.
— Что ж, бояре, лаской приветим грабителя? — сдержанно спросил князь Константин. Внешне спокойный, сосредоточенный, он стоял позади кресла, опустив ладони на высокую спинку.
Тяжело дышал Третьяк Борисович, шевеля дряблыми пальцами на тучном чреве; задумался Афонасий, сурово сдвинув седые брови; бок о бок с ним княгиня Марина вздыхала глубоко и жалостливо.
— Да как встречать? Слезами исходи, а подчиняйся, — вымолвил Третьяк Борисович. — Нельзя иначе, Беда будет.
Княгиня Марина поддержала его:
— Ох, Костенька, да бог с ним. Отдари ты его чем-нибудь, и пусть убирается. Не навлекай на себя гнева ордынского.
Виновато потупившись, вошел в палату Данила Белозерец, стоял, выжидая.
— Ну что там еще? — недовольно спросил Константин.
— Прости, княже, меня, надоеду. Кузнец Дементий с бортником Савелием домогаются тебя. Подождать бы им, но день нынче такой — новость за новостью. Что прикажешь сказать?
— Зови.
Настороженно смотрел на вошедших князь: что еще неожиданного принесет их приход? Оба, как вошли, грохнулись на колени у порога.
— Встаньте, — приказал Константин. — Что за докука привела вас? Чего просите?
Заговорил Савелий:
— Виниться пришел, княже господине, к твоей милости… Думал спастись в лесу — повинен. Но нет спасения и в лесу от злых сыроядцев. Вызволи внучку у ордынцев, — как собака, буду тебе предан. Наслышан о тебе много доброго…
Константин нехорошим взглядом смотрел на старика, спросил неласково:
— Беглый смерд? От какого боярина убег?
— Нет, княже господине, вольный я, посадский. Хотел скрыться от людских бед, внучку оберегал, в том повинен. Да вот…
Савелий ждал от кузнеца заступничества, подтверждения своих слов.
— Знаешь его? — спросил князь Дементия. — Что за человек?
— Да, государь. — Дементий живо окинул взглядом присутствующих, замялся: все ли можно говорить при них.
— Говори. — Константин понял его. — Рассказывай.
И когда кузнец коротко поведал о рыскавшем в лесу татарском отряде, тревожно встрепенулся князь, ждал, вот сейчас услышит худшее, что могло быть: татары нашли лесное урочище, пограбили его.
— Нет, княже, — поняв его тревогу, сказал Дементий, — На парня и девушку они наткнулись случаем. Болото дальше супостатов не пустило; двое из них потопли, другие в страхе великом кинулись прочь… Княже, — нерешительно закончил кузнец, — и себе жду помочи…
— О чем просишь, говори.
— Сынка в мое отсутствие Мина полонил, в Ахматовой слободке держит.
При упоминании о монахе князь брезгливо подернул плечом. Дементию сказал:
— Тебя в обиду не дам. Обещаю. И ты, старик, не кручинься, вызволим твою внучку. А теперь идите да кликните Данилу.
Дружинник появился тотчас.
— Звал, княже?
— Звал. Приготовь для мурзы в саду ковер, подушки и что там… сам знаешь. В саду, на воле, принимать буду почетного гостя.
— Прикажешь подарки подобрать?
— Обойдется. Делай, как сказано.
— Княже, работника ростовского купца выпустил я из поруба. Вины за ним нет.
— Ладно, знаю, что нет. — И когда дружинник вышел, Константин обратился к ближним: — Разбоя мурзе простить нельзя, унижаться не стану.
— Ох, Костенька, — испуганно простонала княгиня Марина. — Поберегся бы, один ты у меня остался.
— Поберегусь, маменька.
Сказал со злом. Третьяк Борисович укоризненно покачал головой: «Горяч, не в меру горяч молодой князь. Быть беде великой».
7
Мурза ругался и не находил облегчения — все раздражало:
— Плохой день, совсем плохой. Ай, шайтан! — Горячего белого красавца коня и то осаживал злым окриком.
Два десятка отборных воинов ехали за ним на приличествующем расстоянии; монах Мина, напротив, норовил быть вровень, считал: вдруг появится необходимость в нем — он тут как тут. Мина трясся в седле, как плохо привязанный куль. Мурза презрительна косился на него, сопел. «Огреть плеткой — забудет трястись, а? Вперед не полезет». Пока сдерживался: язык урусов труден, Мина — толмач, переводчик. Но дерзость его невыносима чванливому Бурытаю. Даже ему, немытому, был противен едкий запах, исходящий от потного тела монаха. «А может, огреть?»
Говорил Мина: «Большой лесной улус утаивает князь, бобра, куницу возами возьмем, мед, кожи. Богатым станешь, Бурытай». Слушал монаха — веселилось сердце. Ай, шайтан! Взяли! Никакого улуса не видели. Взяли девку хворую да молодого лесного князя не в своем уме. Лучших нукеров русский леший в болото взял. Вот что получили! Совсем плохой день.
Солнце уже перевалило на вторую половину, когда перебрались вброд через вздувшуюся после дождя мутную Нетечу. Пошли ремесленные посады. С высоты седла Мурза оглядывал избы, сложенные из толстых бревен, деревянные церквушки с колоколами в проемах звонниц. А дальше, на отлогой возвышенности по-над Волгой, — уже высокие, светлые терема, изукрашенные резьбой, о причудливо вскинутыми вверх тесовыми крышами. За плотными заборами в просторных дворах Раскинулись хозяйственные постройки.
Давно ли смерчем пронеслись по этим местам непобедимые орды Бату-хана, оставив после себя горклые пожарища. И вот снова русичи отстроились, поднялись из пепла. Большой город, крепкий. Ну, Бурытай не повторит ошибки своего предшественника, согнанного сборщика дани Ахмата. Слаб был Ахмат, мало брал дани, потому с бесчестьем был отозван в Каракорум к хану Менгу, и только чудо спасет его от смерти «без крови» — удавят воловьей жилой.
