Борис Тумасов - Усобники
Савватий хорошо запомнил воскресный день, когда в Суздаль нагрянули ордынцы. Его выволокли из избы, приковали к одной цепи с другими мастеровыми и погнали в Сарай.
Брел Савватий, к дороге приглядывался, решил для себя, что рано или поздно, но попытается бежать из неволи.
Ростом Савватий невелик, но коренаст, широкоплеч, крутолоб и силы недюжинной. Как-то засел в колее воз с камнями. Не тянут кони, рвут постромки. Мужики намерились разгружать телегу, но подошел Савватий, уперся плечом и вытолкнул воз.
Но то было в Суздале, а нынче захилел он. Пища в неволе пустая, похлебка жидкая и малый кусочек лепешки в день. В животе у Савватия урчание, а ночами снилась ему еда обильная. Чаще всего — будто ест он щи наваристые с хвостом говяжьим. От голода у Савватия мотыльки в глазах летали.
Однако последний месяц ордынцы стали кормить суздальцев получше, давать вареную конину и рыбу, какой в низовьях Волги ловилось множество. По всему видать, испугались, что вымрут каменщики и дворец ханский не достроят.
* * *Из месяца в месяц мечтал Савватий о побеге. Но из поруба, куда бросали их на ночь, не убежишь, а на стройку гонят — караул за каждым.
Приглядел себе Савватий товарища, тоже суздальца. Начал подбивать его вместе бежать. Касьян — так звали парня — уходить из плена соглашался, но говорил, что пробираться надо не на Рязанщину, а на запад, где, по слухам, земля тмутараканская. Касьян твердил, что татары не станут искать беглецов на той дороге, но Савватий не соглашался.
В Орде Савватий язык татарский осилил, по-татарски говорил не хуже, чем по-русски. Думал, авось пригодится.
Иногда суздальских каменщиков навещал епископ Исмаил. Исповедовал, рассказывал, кто из князей к хану на поклон приезжал, говорил, будто вскоре великий князь в Орду приедет.
Услышал о том Савватий и решил: коли выпадет удача увидеть великого князя, ударит он ему челом, умолит выкупить его либо помочь тайно добраться до Руси.
* * *— …И никто не ведал, когда начался день и когда наступила ночь, — говорил сказитель.
Тьма окутала город и реку. Уставшие мастера хлебали жидкую кашу и слушали сказителя, а тот говорил нараспев:
— …Дым и огонь сжирали все… И звери разбегались в страхе невесть куда, а птицы не могли передохнуть и летали в небе, пока не падали замертво… От хохота и воя ордынского стыла в жилах кровь…
— Страхота-то какая, — выдохнул один из каменотесов.
— А когда они волокли нас в Сарай, аль не такое творилось? — спросил Савватий.
— Так-то оно так, — согласились мастеровые. — Ужели воли навек лишились?
Савватий кинул резко:
— Как кто, а я бегу. Лучше смерть от сабли татарина, нежели доля рабская.
Каменотесы замолчали надолго. Взошла луна, и в небе зажглись редкие звезды.
Один из каменщиков сказал удивленно:
— Здесь и звезды не такие, как у нас. Эвон, крупные, а у нас небо словно просом усеяно.
— Ить верно приметил.
— В такую бы ночь да не на чужбине, а дома, с девкой на опушке миловаться.
Завздыхали. Кто-то закашлял надрывно, болезненно.
— Чего захотел, забудь о том.
Вскоре караульные принялись загонять мастеровых в поруб, а Савватий, пока кашицу хлебал, по сторонам поглядывал, примерялся, в какую сторону ему податься, коли удастся бежать.
* * *В казане булькала густая, наваристая уха. Помешивая большой деревянной ложкой, вырезанной из дичка яблони, Савватий переговаривался с татарином Гасаном, караулившим суздальских мастеровых.
Старый Гасан, с бельмом на левом глазу и глубоким шрамом, обезобразившим его лицо, в рваном чепане, дожидался, пока сварится уха, и в который раз рассказывал Савватию, как ходил с Берке-ханом в земли урусов и привез оттуда себе жену, красавицу уруску. Она родила ему сына, и он уже взрослый и успел с царевичем Дюденей побывать на Руси.
Савватий полюбопытствовал, понимает ли сын по-русски, ведь у него мать россиянка.
Гасан развеселился: к чему ему язык урусов? Скоро все урусы заговорят по-татарски.
«Может, оно и так, — подумал Савватий. — Эвон, как ордынцы хозяйничают на моей земле, сколько жен увезли к себе, а их сыновья от русских матерей ходят в набег на русские княжества…»
Вчера у суздальских каменщиков побывал епископ Исмаил и ничем не утешил Савватия. Одна осталась надежда — бежать из неволи. К этому он давно готовится, для чего и дружбу с караульным завел.
Гасану Савватий приглянулся: ловок урус, камень точит, ножом вырезает всякие украшения и с рыбой управляется споро. Так запечь ее в глине да с травами даже жена Гасана, уруска, не могла.
Карауля суздальцев, Гасан оставлял Савватия с собой у костра. Тот чистил рыбу, какую приносил Гасан, варил уху, и они вели долгие разговоры. Савватий больше помалкивал, а Гасан предавался воспоминаниям. Чаще всего рассказывал, как мчались в набег на русские княжества. Шли Волгой, до излучины, потом вверх по Дону и вторгались на Рязанщину. Войско делилось, и пока одна часть продолжала преследовать княжеские дружины, другая угоняла людей в полон и увозила все, что приглянулось ордынцам. Возвращались в степь, а зарево пожаров освещало им дорогу.
Савватий же думал о побеге…
* * *В полдень князь Андрей прошел через княжеский двор, поднялся по скрипучим ступеням угловой башни бревенчатой стены. Холодный северный ветер продувал насквозь, не спасал и подбитый мехом корзно.
Городецкому князю вспомнилось, как в такую пору дворовые девки напевали:
Матушка Покрова,
Покрой землю снежком,
А меня женишком!
Ветер гнал по Волге крутую волну, она плескалась в бревна причала, разлеталась мелкими студеными брызгами.
С высоты башни открывалось правобережье, пойма реки, луговина, поросшая уже пожухлой травой, По утрам она покрывается мучным налетом. А вдали стена леса и глушь — ни деревеньки, ни избы.
Городец — городок малый, удел бедный. Даже торг, и тот чаще пустует. В праздничные дни церкви посещают несколько прихожан. В Городце две деревянные церквушки да еще женский монастырь в несколько келий.
На княжеском дворе хоромы боярские и палаты князя Андрея, совсем опустевшие после смерти жены. А за городской стеной домики и избы ремесленного люда и смердов-хлебопашцев. Вот и весь посад.
Городецкое княжество не то что Переяславль-Залесский удел, всем богатый: и людьми, и землей плодородной.
Князь Андрей хоть и не выдался ростом, но кряжистый, плотный. Скупая борода с редкой проседью. В последние годы надеждами жил городецкий князь. Все мечтал: станет великим князем — всех удельных князей под себя подомнет. Ан нет. Дмитрий в Переяславле-Залесском отсиделся и к Ногаю отправился. А от него с ярлыком воротился. Теперь Дмитрий удельных князей к себе во Владимир затребовал. О чем речь вести будет? Опасался князь Андрей, как бы удельные князья не наплели на него лишку.
Добрым словом помянул боярина Сазона. Когда ордынцы на Русь набежали, Сазон в Костроме задержался. Там и нашли его с перерезанным горлом. Городецкий князь сначала на Дмитрия подумал: он убийц подослал. Однако, поразмыслив, заключил: кто-то из холопов с боярином счеты свел.
И снова вернулся к прежней мысли: о каждом удельном князе подумал. Особенно о Федоре Ярославском: хоть он и в родстве с Ногаем, но водить дружбу с Дмитрием ему ни к чему.
И, чуть погодя, решил: надобно ехать во Владимир, с братом мириться.
* * *Он не помнил, чтобы его звали по имени. Все больше как рыбака окликали. Да он и был рыбак. С юности во многих реках рыбу ловил. Теперь на Клязьме осел.
Когда татарин зарезал Ничипора, Силантий от ордынцев в лесу схоронился. А когда князь возвратился во Владимир, Силантий на паперти побирался. Похолодало — у княжеской поварни прижился. Здесь с голоду умереть не давали: то хлеба кусок вынесут, то щей в миску плеснут.
Выйдет Силантий на берег Клязьмы, постоит молча. Ничипора помянет. Течет река, покачиваются у берега лодки. Не с кем теперь Силантию и сеть поставить…
Как-то увидел Силантия князь. С коня сошел, передал повод отроку. Поманил Силантия:
— Почто ты здесь, холоп?
Поклонился Силантий поясно, поведал о своих бедах.
Дмитрий брови поднял, головой покачал:
— Земля наша, холоп, горем полнится. Куда ни глянь, одна беда другую догоняет. И всяк живущий свою чашу изопьет. Только одному — с медом, другому — с полынью.
И, повременив, добавил:
— Не волен я в судьбе твоей, холоп. Один совет дам: живи на княжьем подворье. Дворецкому велю не гнать тебя, а стряпухе — подкармливать.
Удалился в княжеские хоромы, оставив Силантия в раздумье. Истину сказывает князь: разные чаши пьют люди.
Вздохнул:
— Вразуми, Боже, и наставь.
* * *Из Переяславля-Залесского в распахнутые настежь ворота выехал в заснеженное поле гридин. День клонился к ночи, сгущались сумерки, но, по всему видно, всадник собрался в дальнюю дорогу. Был он в нагольном тулупе, подпоясан саблей, а у седла приторочен лук с колчаном. На гридине меховые сапоги, а по самые брови нахлобучена волчья шапка.
