Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу
Был период, когда страх от этих действий, объявший трусливых хабиру, стал влиять на их производительность в делании кирпичей и работах на строительстве новых дворцов и статуй Повелителя Вселенной.
Наше предупреждение возымело действие, и активность этих телохранителей несколько уменьшилась.
Мы осмелились вернуться к этой теме, ибо именно с ней связан возросший интерес Месу к хабиру-иврим. В тайных свиданиях он не участвует, но никогда раньше он вместе с другими принцами не носился на колесницах по улочкам, где проживают хабиру-иврим. Несколько раз даже, сойдя с колесницы, он пытался заговорить со жмущимися к стенам мужчинами хабиру-иврим, но они лишь тряслись от страха, заикались и рады были при первой возможности сбежать.
Несомненно, он кого-то ищет. Яхмес ведет за ним неотступное наблюдение.
В заключение мы хотим отметить, что в течение всех этих лет, о которых идет речь, согласно отчетам наших осведомителей, внук Повелителя Вселенной не искал контактов ни с кем из оппозиционеров существующей власти, за каждым из которых мы уже десятилетиями ведем неотступное наблюдение. Кстати, все они пребывают в постоянном страхе и потому избегают каких-либо контактов, а в разговорах на самую незначительную тему немедленно и усиленно начинают хвалить мудрость Повелителя Вселенной.
Почтительно распростершись в ногах
Повелителя Вселенной,
Тамит-младший2. Тягостная легкость бегущего времени
В тот миг, когда тиски, охватывающие горло, разжались, это внезапное чудо было воспринято Месу как начало нового периода жизни, полное неясных, но великих надежд и обещаний. Итро, это чудо совершивший, кажется, сам был потрясен, хотя упоминаемый им без всяких колебаний ангел Гавриэль, чей обжигающий пролет он не только ощутил, но и воочию увидел, намекал на какую-то лишь одному ему известную тайну.
Но Итро уехал, и тотчас обнаружилась невероятная пустота, и чудо стало мельчать, растворяться в преследующем его первые месяцы после выздоровления сне: его хотят утопить, он вскакивает со сна полузадохшись и долго не может отдышаться.
Время обернулось изматывающей скукой, хотя годы бегут невероятно быстро, только и успевай следить за появлением звезды Сопдет, чтобы не пропустить еще один повод для оглушающего шумом и вином праздника: встречи нового года.
Неужели в этой тягостной легкости бегущего времени заключен смысл или, точнее, бессмыслица жизни?
Когда ощущение этой тягостности тошнотой подступает к горлу, уже не помогают срывания с места и бешеные скачки на колеснице. Теперь это самому ему кажется щенячьей глупостью, мальчишеской инфантильностью, чем-то очень напоминающей напыщенное высокомерие Анена, ошеломленного собственным величием, которое безотказно действует на сумеречное сознание миллионов таких же щенков, каким был и Месу. Анен достаточно умен, чтобы ощутить изменившееся к нему отношение со стороны Месу, да, да, принца Месу, внука самого наместника бога Амона-Ра на земле, и внезапно чувствует даже какую-то беспомощность, ибо страх перед властью у него сильнее, чем уверенность в том, что он и сам — бог.
Зрелище неожиданно и достаточно угнетающе.
Одутловатый, страдающий водянкой жрец, которому насмехающиеся над ним царские отпрыски дали кличку Шеду — бурдюк, оказался превосходным знатоком храмов и пирамид, стоило лишь Месу во время их экскурсии более внимательно прислушаться к его задыхающемуся от ходьбы голосу, рассказывающему о Горемахете, великом Сфинксе, туловище которого целиком высечено из гранита, а голова и плечи приставлены и который стоял здесь, быть может, еще до того, как вообще возникла Дельта великого Нила.
Это так странно: головокружительная бездна времени вещает хриплым голосом больного, с трудом передвигающегося человека, словно обнаружилась живая щель тайны, к которой надо лишь подобрать ключ, и откроется смысл человеческой судьбы и самой жизни.
Месу словно бы ожил, впервые в казавшемся ему чуждым каменном лабиринте ощутив свою свободно развивающуюся сущность и пытаясь именно этой сущностью как инструментом играть с каменным лабиринтом, который, как ему до сих пор казалось, самоуверенно считает себя последней инстанцией истины и наместником пространства.
Месу пытается, к примеру, впустить в себя сфинкса, пирамиду, дворцовые громады, стараясь представить себе тех, кто их задумал и возвел: это ведь были обыкновенные люди, гениально изжившие себя в этих каменных циклопических лабиринтах, избывшие в них свою сущность, влюбленные в стесненность, быть может под влиянием бескрайности окружающей пустыни. Более того, вставшие на титаническую борьбу с пространством, с пустыней и верившие, что эти каменные циклопы увековечат их души, станут вровень с такими явлениями природы, как небо, пустыня, Нил.
Можно ли эти каменные громады впустить в себя, совместить с ними свои мысли или противопоставить дух камню?
Более того, гуляя, вглядываясь, познавая, разговаривая, вслушиваясь в эхо своего голоса и шагов в этих каменных лабиринтах, Месу через все это тоже ощущает игру, заигрывание, цель которых отыскать себя, истинного, свободно развивающегося.
Ему вначале даже кажется, что он может как-то дойти до ощущения себя неким живым порождением, плодом лона этого каменного лабиринта, который был бы рад ощутить себя «материнским лоном» для Месу, ревнуя к истинному его лону, всесущему, как сама жизнь, всецелостному и абсолютно самодостаточному.
Но в какой-то миг вновь обрывается пелена иллюзии, и Месу раздраженно замечает, что опять зарвался в инфантильном прекраснодушии, и каменный лабиринт оголенно встает самой сущностью несуществования, в которой все умершее как бы не до конца мертво, а все живое — не до конца живо. Порой непонятно, кто здесь более существует — живые или мертвые.
«Неужели у меня что-то неладно с обонянием? Почему в, казалось бы, гениально логичном объяснении Аненом и совсем одряхлевшим за последние годы моим отцом и дедом загробного мира как прямого продолжения земного меня преследует запах напитанной бальзамом гниющей плоти? Как сказал Итро, некрофилия, возведенная в государственную политику, сулит лишь гибель».
3. Уроки истории. Откровения Яхмеса
На лекциях по истории страны Кемет жрец, которому царские отпрыски дали кличку Шерн из-за малого росточка, этакий карманный человечек, обладающий внушительным басом, не говорит, а вещает о сверхпрекрасном настоящем, чрезвычайно хмурится, описывая Кемет при правителях до нашествия гиксосов, и уж совсем загробным голосом рисует сам период правления этих жестоких чужеземцев, царей-пастухов.
Вообще лекции Шерна, скорее похожие на псевдодраматические декламации, ужасно забавляют не совсем уж таких юных отпрысков царской и аристократических семей, они гримасничают, восхищаясь или ужасаясь, издают различные междометия, закатывают глаза и цокают языками. Мернептах, к которому уже сейчас относятся как к будущему повелителю земли Кемет, даже принес тайком струну от арфы, привязал к ножке стола и временами, когда лектор забирается на самые высокие ноты восхищения или скатывается на самые донные трагические ноты, дергает струну, и гнусавый звук приводит аудиторию в тихий восторг. Но лектор не обращает на это внимания, зная, что и его судьба в будущем повиснет на этой струне, и как ни в чем не бывало продолжает вещать.
Месу, который тоже подавляет в себе смех при звуке струны, с удивлением следит со стороны за всем этим спектаклем. Поражает полное безразличие аудитории, в руках которой, по сути, будущее страны, ко всему, что говорит Шерн, а речь ведь об их судьбе, которая была весьма незавидной, если не трагичной, в период нашествия гиксосов. Дело в том, что Шерн — лучший знаток именно периода гиксосов и тех причин, которые привели к поражению Кемет и двухсотлетнему чужеземному правлению, надо лишь прислушаться к словам, а не к трагическому его завыванию. И тогда все эти славословия сегодняшнему правителю оказываются подобием пивной пены, любимого напитка масс, раболепие и страх которых оборачиваются пузырями восторга, подобного отрыжке от пива.
Но говоря о периоде до нашествия, Шерн выбирает нужные и точные слова о власти, ослепленной собственной чудовищной мощью, державшейся лишь за одну сторону своего наличествующего существования — пирамиды и дворцы-колоссы, более того, пребывавшей в некой беспрерывной, с привкусом небытия, ослепленности этим существованием.
И если трезво взглянуть на реальность, разве все сказанное Шерном, слово в слово, не относится к сегодняшней, во много раз более чудовищно мощной стране Кемет?
