Эдвард Радзинский - Последняя из дома Романовых
– Я даже человека своего узнать все подробности в Пруссию к этому учителю недавно посылал. Да помер, оказалось, учитель.
И вдруг, усмехнувшись, она спросила;
– А какого человека вы к нему посылали?
– Верного. И ловкого. Того самого, которого я к тебе посылал. Рибас, испанец... Неужто забыла?
Она засмеялась, радостно, облегченна
– Вот теперь я тебе верю! Теперь ты мне все сказал! Я ведь сразу почувствовала...
Засмеялся и граф:
– А если он нарочно сделал так, чтобы ты почувствовала? Чтоб я сегодня мог про него рассказать? И до конца в доверие к тебе войти?
– Тогда он был бы дьявол. И ты вместе с ним.
– Все мы бесы, Елизавета. Не верь словам. Ты только рукам да губам ночью верь. Ночью все правда...
Он целовал ее и шептал... И она что-то шептала уже в безумии, как вдруг он расхохотался и вытащил из-под ее подушки пистолет. Она тоже засмеялась. Он отшвырнул пистолет далеко, в угол зала.
– Хочъ теперь безоружная...
И, все еще смеясь, повернулся к ней и наткнулся грудью на сталь. Улыбаясь, она смотрела на него, приставив к его груди другой пистолет.
– Стреляй, – шепнул он. – Хочу вот так... с тобой помереть
– Боже мой, – сказала она. – Я люблю тебя!
Пиза. В театре давали оперу Моцарта «Волшебная флейта».
Граф Орлов в камзоле, сверкающем бриллиантами, и принцесса в нежно-голубом платье и в фантастическом ожерелье из сапфира появляются в ложе.
Весь театр глядел на них. За спиной графа – русские морские офицеры в парадных мундирах.
Погас свет. Началась опера. Но зал не смотрел на сцену...
Принцесса и Орлов в открытой коляске. За коляской следовала другая – с музыкантами, нанятыми графом. И всюду толпа зевак провожает их глазами. Голубое небо, праздничная толпа, солнце и музыка... И прекрасный город...
– Я только думала прежде, что была счастлива, – шепчет принцесса. – Я не знаю, чем все кончится, но всю жизнь буду благодарить тебя. Я познала тебя. Я познала счастье...
Он наклонился к ней и тоже прошептал, как шутливое заклинание:
– Кто ты?
– Я та, которая без памяти любит вас, – в тон шепнула она.
– Дочь ты? Самозванка ли ты? Теперь уже поздно! Весь флот уже о нас знает. Теперь мне идти с тобой до конца. Я муж твой перед Богом, и горько мне не знать, кто жена моя...
Она посмотрела на него:
– И как же вы можете брать меня в жены, если не верите мне?
– Верю... хотя только безумный может верить. После потешных твоих побасенок про Пугачева, твоего брата, о которых Рибас мне докладывал...
– Я говорила то, что надо было говорить, что хотели услышать от меня тогда банкиры. Цель была: чтобы они дали мне деньги на святое дело. И ради этого я выдумывала. Неужели, думаешь, я не знаю, что Пугачев попросту безродный разбойник?
– Я верю тебе, верю, но... – засмеялся он, – но одно имя... хотя бы одно имя из твоего детства... И больше ни о чем не спрошу.
Она усмехнулась, подумала. Потом сказала:
– Иоганна Шмидт, любимая наперсница матери...
– Действительно! – в изумлении прошептал граф.
– Могу еще имя... я помню его с детства. Красавица Лопухина. Мать ненавидела ее за красоту и обвинила в заговоре. Ей вырезали язык на плахе и били плетьми. Палач показывал гогочущей толпе ее обнаженное тело. И, протягивая вырезанный язык, кричал: «Кому языки? Языки нынче у нас дешевые!» Когда я вспоминаю это унижение красавицы...
Она остановилась и, усмехнувшись, добавила:
– Кстати, с ней на плахе стояла другая женщина: уж не помню ее имени... тоже знатная и осужденная на те же муки... Но та успела сунуть палачу свой нательный крест, осыпанный бриллиантами. И палач сек ее лишь для вида и даже язык ей оставил. Эта история меня потрясла, и я ее запомнила. Ах, граф, какая у нас удивительная страна – страна, где взятки берут даже на плахе!
– Не поняла ты, – вдруг шепотом сказал граф. – Чтобы понять это, надо там родиться и жить. Когда она нательный крест палачу отдала, она как бы братом его сделала...
– Какие странные брат и сестра – палач и жертва...
– Опять не понимаешь... простила она его. Простить на плахе – ох как это по-нашему!
– Ну, и в заключение, граф, мой подарок еще одно имя. Я вам прежде сказать обещала – имя учителя, вывезшего из России дочь Елизаветы... меня вывезшего... Дитцель!
– Вправду Дитцель! – задохнулся граф.
– Но я обещала только одно имя, – рассмеялась она. – А наговорила... Полно, хватит.
– Но подожди, – торопливо продолжал Орлов, – я слыхал, что этот Дитцель действительно вывез за границу дочь Елизаветы... Но при дворе говорили: ее зовут Августа?
Она молчала.
– Я слыхал: вывезли ее из России вместе с племянником отца ее Разумовского?
Она молча, с улыбкой смотрела на возбужденного графа.
– Дараган была фамилия племянника, – сказал он. – И Дитцель назвал ее за границей Августа Дараганова. Да немцы в Тараканову ее передела ли для благозвучия. Августа Тараканова... Но как Августа Тараканова в Елизавету-то превратилась?!
– А... может, тоже для благозвучия? – Она расхохоталась. – Вы совсем извелись вопросами. Вот что значит Фома неверующий. Чтобы вас не мучить, я так закончу наш разговор: скоро вы все поймете! Я обещаю рассказать вам все, граф, когда ваша эскадра выступит против узурпаторши. Так ре шили люди, поддерживающие меня™
И она засмеялась и нежно прикоснулась к его лицу.
Коляска ехала по городу, играли музыканты...
«Но откуда она про Дитцеля знает? И про Шмидтшу? Ляхи рассказали? Готовили ее? Но времени выяснять уже более нет. В Петербурге, чай, уже... Неделя блаженства закончилась, Ваше сиятельство».
В дворцовом саду адмирал Грейг докладывал Орлову:
– Большой ропот среди моряков, Ваше сиятельство. Дисциплина стремительно падает™
Орлов молча передал Грейгу запечатанный пакет.
– Возвращайтесь на корабль, адмирал. Пакет вскроете на корабле, там мои подробные инструкции. В ближайшее время дисциплина на кораблях не будет внушать опасений...
Грейг откланялся. И тотчас в саду появился Рибас:
– Все ее бумаги в бауле, их охраняет Доманский. Когда он уходит из дома, к баулу приставлен верный слуга, чех Ян Рихтер. Пытаться похитить бумаги бессмысленно.
– И не надо. Думаю, что там ничего нет. Так что... – И Орлов замолчал.
– Да, – вдруг сказал Рибас, – хочешь – не хочешь... – Он вздохнул.
– Дьявол ты, Осип Михайлович, – глухо сказал Орлов. – Ступай... Орлов медленно шел через анфиладу дворца. Остановился перед зеркалом. Глядел, усмехался на свое отражение:
– Как он сказал? «Не хочешь...» Не хочешь... Самозванка она. Это точно. А если б не самозванка была?
Человек в зеркале печально усмехнулся.
– Вот в том-то и дело, – сказал граф отражению. – Только самолюбие свое тешил. А на самом деле конец игре точно знал. Потому как на самом деле – холоп ты, давно холоп!
Она сидела у камина. На столике стоял шандал, сделанный когда-то для нее князем Лимбургом. Шандал был зажжен, и на экране она так же сидела у камина. И у ног ее, как на экране, на маленькой скамеечке пристроилась камеристка Франциска фон Мештеде.
Слуга доложил – и быстрыми шагами вошел, почти вбежал Орлов. Он протянул ей бумагу.
– Депеша! Из Ливорно! Злая драка в городе! Англичане, союзники наши, и мои моряки сильно пьяные были. Раненые и убитые с обеих сторон». Волнения на кораблях... Хотят жечь английскую эскадру. А у меня в адмиралах англичанин Грейг. Бунт назревает! – Он мерил залу своими огромными шагами. – Я выезжаю в Ливорно. Немедля.
– То есть как? – сказала она капризно. – Значит, вы можете вот так уехать? Оставить меня?
– По-моему, вы забыли, Ваше императорское высочество: кроме любви, нас связало и нечто другое. Я не могу потерять эскадру накануне...
– Боже мой, я действительно все забыла!
Она поднялась с кресла и сказала величественно:
– Это знак судьбы. Пора начинать. Я еду с вами в Ливорно.
– Пора начинать,– как эхо, повторил граф.– Но учти: условие будет...
Она сразу стала настороженной.
– Мы повенчаемся в Ливорно, – сказал граф. – И, как положено внучке Петра, венчать нас будет православный священник...
– Православный священник – в Ливорно?
– Есть! У меня на корабле есть, там и повенчаемся. Это будет началом восстания. Сразу после венчания я объявлю флоту свою волю. Твою волю.
Она задумалась, долго глядела на него. Затем сказала:
– Ну что ж... ты прав... Святое дело зовет – и будь что будет! Поцелуй меня!
Он целовал ее бесконечно, безумно.
– Вот теперь я верю, – сказала она смеясь. – Все будет...
ХРИСТЕНЕК ЧИН МАЙОРА
На следующий день в покоях принцессы появился Христенек Он стоял у камина, ожидая выхода принцессы, когда услышал приближающиеся шаги и отрывистый разговор.
– Можно обманывать днем, но не ночью, – говорил голос принцессы.
– И все-таки ты сошла с ума, – отвечал мужской голос
– Запомни: сошел с ума тот, кто влюблен. А он влюблен, и безумно – уж в этом я разбираюсь. Влюбленный – всегда глуп. «На забаву нам и созданы глупцы».
