Эдвард Радзинский - Последняя из дома Романовых
Обзор книги Эдвард Радзинский - Последняя из дома Романовых
ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ ДОМА РОМАНОВЫХ
Слава прабабушек томных,
Домики старой Москвы,
Из переулочков скромных.
Все исчезаете вы.
Марина ЦветаеваДОМИКИ СТАРОЙ МОСКВЫ
Они прячутся в старых, кривых московских переулках. И там, величественные и жалкие, как состарившийся Казакова, греют на солнце свои колонны – облупившиеся белые колонны московских дворцов XVIII века... Зажатые между огромными домами, они выплывают из времени. Миражи. Сны наяву.
Ах, эти дома желтой охры... античный фриз на фронтоне – гирлянды, веночки, летящие гении, за толстыми стенами – прохладная темнота зала... полукруглые печи, чудом сохранившийся расписной потолок... и вековые деревья за оградой.
В дни молодости моей довелось мне жить в таком доме. И в долгие зимние вечера, когда так чудно падает снег и странно светят фонари, я любил сидеть в своем доме... Осторожно ставил я на стол тот шандал...
Как он попал ко мне?.. Как уцелел после всех пожаров, войн, революций и отчаянных скитаний несчастной семьи? Когда-нибудь я расскажу и эту историю... когда-нибудь...
Старинный бронзовый шандал со свечой, загороженный маленьким белым экраном в бронзовой рамке, поставлен на столе.
Я погасил электрический свет, засветил свечу – и побежали по потолку, по стенам зала торопливые тени.
И проступило изображение на экране: у горящего камина на фоне высокого окна сидит молодая красавица. Неотрывно глядит она в небольшой серебряный таз, стоящий у ее ног. В тазу по воде плавают крохотные кораблики с зажженными свечами.
Это старинное венецианское гадание. В тот день она решила узнать свою судьбу. О, если бы она ее узнала!
Как я любил разглядывать ее лицо на старинном экране. Томно склонив головку с распущенными волосами, она глядит в серебряную воду. И плавают, плавают свечи на крохотных корабликах. И колеблется неверное пламя.
В эту женщину были влюблены самые блестящие люди века. Ее красоте завидовала Мария Антуанетта. И мечтательный гетман Огинский, и властительный немецкий государь князь Лимбург были у ее ног. Ей объяснялся в любви самый блестящий донжуан Франции – принц Лозен. И граф Алексей Орлов, самый блестящий донжуан России...
Тогда, в том доме, я собирал по крохам все, что осталось, о ней.
И, читая полуистлевшие письма истлевших ее любовников, я шептал вслед за ними безумные слова: «Ваши глаза – центр мироздания...», «Ваши губы – моя религия...», «Ваши руки подобны плющу нежности...» Уходят наши тела... Но страсть и любовь остаются.
И все чаще стало мерещиться мне...
Исчезал московский домик. Пропадал, тонул в снежной метели.
И видение Санкт-Петербурга: белая петербургская ночь, безжалостный золотой шпиль крепости. И кронштадтский рейд. И силуэты фрегатов в белой ночи.
Самое неправдоподобное в этой истории, что это правда.
Джакомо Казакова
Кто не жил в XVIII веке -тот вообще не жил.
Талейран
НЕСКОЛЬКО ТОЧНЫХ ДАТ
В конце мая 1775 года пришла в Кронштадт из Средиземного моря русская военная эскадра. И хотя люди давно не были дома, никому не было дозволено ступить на берег.
Из именного указа императрицы Екатерины Второй генерал-губернатору Санкт-Петербурга князю Александру Михайловичу Голицыну:
«Князь Александр Михайлович! Контр-адмирал Грейг, прибывший с эскадрой с ливорнского рейда, имеет на корабле своем под караулом ту женщину. Контр-адмиралу приказано без именного указа никому ее не отдавать. Моя воля: чтобы вы...»
24 мая 1775 года.
Была ночь, но во дворце генерал-губернатора Санкт-Петербурга князя Голицына не спали. Князь Александр Михайлович, грузный шестидесятилетний старик, сидел в своем кабинете. Перед ним навытяжку стоял молоденький офицерик – капитан Преображенского полка Александр Матвеевич Толстой.
Тучный князь тяжело поднялся с кресел, пошел к дверям. Распахнул двери: в маленькой комнате, у аналоя с крестом и Евангелием ждал священник в полном облачении.
– Прими присягу, Александр Матвеевич, – обратился князь к капитану.
– Клянусь молчать вечно о том, что надлежит мне увидеть и исполнить... – звучал в тишине голос Толстого.
– И людей своих к присяге приведешь. И растолкуй им, что, коли хоть одна душа узнает, – наказание беспощадное... В Кронштадт поплывете но чью... И вернешься с нею в крепость тоже ночью... чтоб ни одна душа...
И князь обнял капитана:
– Ну, храни тебя Бог.
В ночь с 24-го на 25 мая 1775 года.
Яхта с капитаном Толстым и шестью преображенцами с потушенными огнями плыла из Петербурга в Кронштадт. На берегу и на судах, мирно качавшихся на якорях в устье Невы, давно спали.
Глубокой ночью подплыли к Кронштадту. Неслышно скользила яхта по военному рейду.
«Святослав»... «Африка»... «Не тронь меня»... «Европа»... «Саратов»... «Гром»... Стояли на рейде в ночи линейные корабли и фрегаты, залитые призрачным светом.
У шестидесятипушечного адмиральского судна «Три иерарха» яхта замедлила ход.
В каюте капитана Толстого уже ждал контр-адмирал Самуэль Карлович Грейг.
– Весь завтрашний день, капитан, вы и ваши люди проведете в каютах. – Грейг говорил по-французски: он был не так давно на русской службе и плохо владел русским. – Ни с кем из корабельной команды не видеться и не разговаривать... И только когда на корабле отойдут ко сну...
Ночь, 25 мая 1775 года.
На темную палубу вывели нескольких мужчин и двух женщин. Одна из женщин одета в черный плащ с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо.
– Настоятельно прошу вас, госпожа, – обратился Грейг по-итальянски к женщине, – не открывать лица и не говорить ни с кем до прибытия в назначенное место. Непослушание только ухудшит ваше положение.
Не дослушав адмирала, женщина молча направилась к борту. Ее усадили в покойное кресло и спустили вниз – на яхту. Адмирал почтительно помогал ей.
Дважды прозвенели куранты на Петропавловской крепости, когда яхта пристала к гранитным стенам.
В белой ночи на пристани темнела фигура в плаще и треуголке. Яхту встречал сам хозяин крепости – Андрей Григорьевич Чернышев, генерал-майор и санкт-петербургский обер-комендант.
Женщина в черном плаще молча глядела на гранитные стены и беспощадный золотой шпиль...
Арестованных быстро размещали по казематам Алексеевского равелина. Захлопывались двери камер, лязгали засовы...
И в крепости наступила тишина. Будто ничего и не произошло.
Комендант Чернышев торжественно ввел женщину в просторное помещение, состоявшее из трех светлых и, главное, сухих комнаток, что было большой редкостью в крепости, постоянно затоплявшейся Невой. Сие была его гордость – помещение для особо важных преступников.
Женщина сбросила капюшон – и бешено сверкнули ее раскосые глаза.
– По какой причине осмелились арестовать меня? – яростно вы крикнула она по-итальянски.
26 мая 1775 года, ранним утром, в своем кабинете за бюро с медальоном императрицы князь Александр Михайлович Голицын писал донесение:
«Всемилостивейшая государыня! Известная женщина и свиты ее два поляка и слуги и одна служанка привезены и посажены сего дня в два часа поутру за караулом в приготовленные для них в Алексеевском равелине места под ответ обер-коменданта генерал-майора Андрея Чернышева...»
Прошло два с лишним года.
В ночь на 5 декабря 1777 года в Санкт-Петербурге стояли лютые морозы. В Петропавловской крепости куранты уже пробили полночь, когда из Алексеевского равелина обер-комендант Чернышев и солдаты вынесли фоб. Горели факелы. С трудом копали солдаты смерзшуюся землю.
– Копать веселее! – покрикивал комендант. Все глубже, глубже яма.
Комендант осветил ее факелом, удовлетворенно кивнул. Солдаты опустили гроб и торопливо забросали мерзлой землей.
На рассвете 5 декабря пошел густой снег. Мело, мело по мерзлой земле.
Из рапорта санкт-петербургского обер-коменданта генерал-майора Андрея Чернышева:
«...Означенная женщина волею Божьей умре... А пятого числа в том же Алексеевском равелине той же командой, при ней в карауле состоявшей, была похоронена. По объявлении присяги о строжайшем сохранении сей тайны...»
Снежная метель разыгралась над Петербургом. Все потонуло в этой метели: дворцы, крепость. И могила.
И к утру не осталось никаких следов – только белое поле у Алексеевского равелина.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: «ОРЛОВ СО ШРАМОМ»
Я не поручил бы ему ни жены, ни дочери, но я мог бы совершить с ним великие дела...
Граф Федор Головкин. Портреты и воспоминания
Прошло ровно тридцать лет. 5 декабря 1807 года.
В Москве, во дворце графа Алексея Григорьевича Орлова в Нескучном, как всегда в воскресенье, ждали песельников да плясунов.
По бесконечной анфиладе дворца движется согнутая фигура – чудовищная огромная гнутая спина в шитом золотом камзоле. Тяжелый стук медленных старческих шагов...
Золотая спина шествует мимо портрета в великолепной раме.
