Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
Каган прозорлив и мудр, но среди советников, сидевших в дворцовом зале Бека, был тот, кто зрел ещё дальше Кагана. Старший из греческих стратигосов, вовремя унесший ноги из Саркела в Итиль и тем самым избежавший печальной участи младшего, казнённого русами, уже отослал в Константинополь гонцов к василевсу с просьбой оказать дополнительную помощь Каганату. «Мы всячески должны поддерживать хазар в их войне с русами, – писал он в тайном послании. – Пусть у Сффентослафа будут связаны руки здесь, на Востоке. Надо помочь Каганату оружием и опытными военачальниками. Отправьте корабли в Пантикапей и Фанагорию».
Через несколько дней во главе огромного войска Уйзен выступил из Итиля.
Утренняя мгла смешалась с жёлтой пылью, поднятой тьмами боевых коней. Топот и гул заполнили городские улицы, сплетаясь с командами военачальников, возгласами всадников, криками и рыданиями провожающих.
Великий Каган, стоя в одной из высоких башен своего дворца на острове, наблюдал, как войско покидает город, раскинувшийся на другой стороне. В Сердце ехали лучшие итильские батыры, которые вместе с основательными и отчаянно храбрыми кумыками составят главную ударную силу хазарской дружины. За городом уже свернули свой лагерь отборные хорезмийские полки, которые станут Правым Крылом, а ещё дальше к войску присоединится Левое Крыло, набранное из маджар, булгар и многих русских полукровок.
Всё рассчитал Великий Каган: дружина урусов сильно поредела, в северных землях они не найдут достаточно сил и припасов, а гордость и дерзость юного князя урусов не позволят ему ускользнуть от последней в его жизни схватки…
Владыка с горечью вспомнил, что раньше, до прихода к власти рода Буланидов, всё решал в Хазарии только Великий Каган, власть которого начинается, а часто и заканчивается петлёй. По древним поверьям хазар, околосмертное состояние позволяет владыке переродиться в богоподобное существо. Кагана при возведении на вершину власти душили накинутой на шею шёлковой петлёй, и в полузадушенном состоянии он должен был прохрипеть количество лет своего правления. Каган всегда означал божественную силу, и если эта сила в нём иссякала, то на него вновь набрасывали петлю, только уже в последний раз. Задушенного Кагана хоронили с почестями и избирали нового. Так было долгое время. Но потом случились два больших поражения от армии Арабского халифата под предводительством сначала Масламы, а потом Мервана. Последний разорил древнюю столицу Семендер, и тогдашнему Кагану пришлось бежать. Победитель явил милость, возвратив его к власти в обмен на принятие ислама. Тогда впервые зашаталась древняя вера в божественную силу Кагана, а вместе с ней и власть её носителя.
Но это был не самый страшный удар. Через три года один из сильнейших хазарских тарханов Булан тайно принял иудейскую веру и обрёл поддержку влиятельной и богатой иудейской общины. Деньги – великая сила, особенно там, где успех и уважение, благодетель и счастье измеряются числом военной добычи, количеством золота и рабов. Именно деньги и хитрость – главное оружие иудеев – помогло Буланидам взять крепкую власть над самим Великим Каганом, обязав его также принять иудейскую веру. Потомок Булана Бек Обадия совершил государственный переворот и лишил Кагана всей действительной власти. Провёл ряд «преобразований»: построил синагоги и школы, собрал множество израильских мудрецов, дал им много серебра и золота, и они объяснили ему двадцать четыре книги Священного Писания, Мишну, Талмуд и весь порядок молитв. Постепенно все богатые и знатные хазары стали иудеями, переженились на дочерях богатых и влиятельных жидовинов и тем ещё больше укрепили свою власть и богатство, но более всего это укрепило невидимую власть иудеев в Хазарии.
Ослабла старая вера, всё больше хазар переходило также в христианство и ислам, потому что принадлежность к ним давала власть и дополнительные возможности. Исламским хазарам помогали арабы, христианским – Византия. И только простые воины и скотоводы оставались верными древним богам и наивно считали, что власть принадлежит Великому Кагану, который является хранителем божественной силы хазарского народа. Владыка горько усмехнулся: власть, какая власть у пленника, заточённого во дворце? Никто не смеет войти к нему, и он не может никого видеть, кроме жён и детей. Лицезреть Великого может только Бек и ещё двое чиновников, подручные этого самого Бека. Когда трижды в год, как требуют древние традиции, Каган предстаёт перед народом, то все падают ниц и он видит только согбенные спины. А тот, кто диктует ему свою волю, кто держит в золотой клетке и может в любой момент оборвать его жизнь, тот униженно ползает на коленях, показывая, как велик Владыка и как верноподданно он, Бек, ему служит.
Иудейская ложь и коварство, обман и поклонение деньгам уже давно отравили знатную верхушку Хазарии настолько сильно, что от древней веры и устоев осталась только тонкая внешняя оболочка, но почти не осталось мышц. А раз нет мышц, значит, скоро, может быть, даже очень скоро Хазария погибнет. Любой народ, забывший своих богов и предков, обречён на исчезновение.
Тяжкие эти мысли терзали сердце Кагана, он с тоской думал о том, что ему и его сыновьям, несмотря на знатность рода и принятую иудейскую веру, в конце концов уготована такая же участь, как бедным скотоводам и воинам, – умереть ради богатства иудеев, христиан и мусульман. И от таких мыслей всё чаще тайно, в самой глубине души, обращался старый Каган к древним богам и духам своего народа, как простой пастух, и просил их о том же, что и эти несчастные, – о защите и сохранении жизни детей.
Губы владыки, глядящего вслед уходящему войску, беззвучно шевелились. Кто знает, молился ли он Великому Яхве или старым хазарским богам, а может, твердил про себя древнее заклинание, которое когда-то произносила его мать, надевая на шею сына, тогда ещё мальчика, талисман своей прабабки – костяную фигурку какого-то древнего божества.
Теперь этот талисман он надел на шею Уйзена.
Долго не оседала над городом пыль, поднятая копытами коней, и долго стоял в своей башне старый Каган, глядя за реку, в сторону полуночного заката, куда ушло войско, возглавляемое его сыном.
Быстро скачет Уйзен, в ушах привычно свистит степной ветер, впереди рыщут остроглазые разъезды, а сзади неодолимым потоком стремятся сильные, умелые, послушные его воле всадники, готовые по первому знаку ринуться в схватку и умереть, сжав челюсти на горле врага.
Торопит воевода коня, и тот летит над землёй, подобно Чернобожьему вихрю, бьёт степную траву крепкими копытами, и вскоре уже объявился у северян, разметая испуганных землепашцев по степям и лесам, и горе было тем, кто не успел уйти.
Утром поднявшееся солнце осветило странный серый туман, ползущий над далёкими взгорьями.
Прискакавшие дозорные, осадив взмыленных коней, доложили Святославу:
– Идёт сила великая на нас, княже! С курганов зрели перед собой войско несметное, не меньше тьмы тем!
– Трубить построение к бою! – велел Святослав.
Через миг запели турьи рога, дружина задвигалась, будто огромное живое существо, перестраиваясь в привычный боевой порядок.
Святослав со Свенельдом поднялись на курган.
С полуденного восхода надвигалась чёрная туча пыли и всадников, которые множеством полчищ растеклись по степной равнине.
– Отправь, княже, гонцов в Киев, пусть Старая дружина идёт на подмогу, – произнёс Свенельд хриплым, каким-то чужим голосом.
– Они всё равно не успеют, – пожал князь плечами, – разве только заслоном стать в случае, если хазары прорвутся к Киеву… – Святослав махнул одному из стоявших неподалёку посыльных, всегда готовых мчаться куда угодно по первому слову князя. – Передай Горицвету и Притыке, пусть каждый отошлёт по три самых борзых гонца на хорезмских конях с посланием: Святослав велит старшему Притыке с дружиной выйти навстречу, хазары могут прорваться к Киеву!
Прошло совсем немного времени, и к заходу понеслись шестеро всадников. С кургана хорошо было видно, как они держались сначала вместе, затем облачко вздымаемой пыли разделилось надвое, и каждая из маленьких групп поскакала к стольному граду своим путём. Но Святослав не глядел в их сторону, – он охватывал умом предстоящее сражение и уже велел кликнуть темников, чтобы передать им первые распоряжения.
– Хазар слишком много, княже, похоже, выступил весь Каганат… – Свенельд сжал челюсти так, что желваки нервно заходили под кожей.
Святослав и сам видел, а ещё больше – даже на значительном расстоянии – чувствовал исходящую от приближающегося противника такую решимость и силу, что внутри на миг стало холодно, будто сама Мара, пролетая мимо, вдруг печальным взглядом бездонных очей коснулась его души.
– Нашим ли воинам их страшиться, – обронил князь. – Мы уже доказали, что умеем сражаться и стоять до конца на поле брани.
