Алексей Чапыгин - Гулящие люди
– Нет, не можно!… Скажи, Семен, мой боярин – он книгочий, гистории любит чести, а ты грамотен?
– Я учился… в монастыре Четьи-Минеи[94] чел и еще кое-что… ведаю грамматику и прозодию мало учил…
– Вот ладно! А я так «Бову Королевича» чла-там есть Полкан богатырь, потом чла книжку, с фряжского переложенную, как и Бова, – в той книжке о полканах много писано, будто они женок похищали, и как их потом всех перебили, только по-фряжскому полканы зовутся кентаврами… Обе эти книжки– Бову и о кентаврах – узрел святейший да в печь кинул, в огонь, а мне дал чести «Триодь цветную[95]».
Не доходя Боровицких ворот, разошлись на толпу. Толпа все густела, были тут калашники, блинники, мастеровые каретного ряда, кузнецы и кирпичники, а пуще гулящие молодцы с попами крестцовскими. Один из крестцовских попов кричал, другие слушали, сняв шапки…
– Никон, братие, повелел кремлевские ворота запереть!
– То ведомо! Не Никон, боярин Волынской да Бутурлин[96]…
– Те бояре Никоново слово сполняют… они городом и слободами ведают по Никонову решению!
– Ишь ты, антихрист!
– В Кремле, братие, укрыта святыня, срачица христова, присланная в дар великому государю Михаилу Федоровичу от шаха перского.
– То ведомо!
– И нынче, братие, болеет народ, а срачица христова в Успенском соборе сокрыта, и туда люду болящему пути нет!
– Сломать ворота в Кремль!
– То своевольство! Бояр просить, Артемья боярина да Бутурлина.
– Поди-ка, они те отопрут!
– Они те стрельцов нарядят да бердышем в шею!
– А что я не впусте сказываю об исцелении от той срачицы господней, так вот она, древняя баба, и еще есть, кто про то скажет…
– Говори, старица!
Впереди толпы вышли двое: молодая девка, кривая, и старуха в черном. Девка заговорила, слегка картавя:
– С Углича я, посадского[97] человека Фирсова дочь, Яковлева, девица я, Федорой зовусь, и еще со мной старица Анисья… Не видела я, Федора, одним глазом десять лет и другим глазом видела только стень человеческую, а старица Анисья не видела очами десять же лет и в лонешнем году…
– Ты кратче молви, кратче!
– Обе мы в лонешнем году, на седьмой неделе, после велика дни, обвещались прийти к Москве в соборную церковь пречистые богородицы к ризе господней, и мне, Федоре, от того стало одному глазу легше, а старица…
– Была одноглаза – кривой осталась!
– Высунь, батя, иного, кой скажет кратче!
– Вон он, говори, сыне!
Вышел бойкий русоволосый мужик малого роста, без шапки, заговорил, кланяясь перед собой:
– Я Новгородского уезду, государевы дворцовые Вытегорские волости…
– Кратче! Время поздает.
– Крестьянин Исак Никитин! Был немочен черною болезнью четыре года, кои минули от рожоства Ивана Предотечи, учинилось мне на лесу, как пахал пашню, и мало тут меня бил нечистый дух…
– Ты и теперь худо запашист!
– Чего зубоскалите?!
– В огонь меня не единожды бросало – вишь, руки опалены… гляди, православные!.,
– Впрямь так!
– Верим, говори!
– Ходил я, православные, ко пречистой в Печорской монастырь, и там мне милости божией не учинилось… И после того учинилась весть в великом Новеграде, что на Москве есть от ризы христовы милость божия, и я пошел в Москву полугодье тому назад, и пели молебен в храме Успения, и я исцелился, перестало бить!
– Вот, вишь, исцелился!
– И нынче исцелимся от срачицы той…
– Ворота в Кремль сломать! Сенька сказал:
– Лгет мужик! Дайте пройти, крещеные.
– Пошто лгет? Ты, боярской кафтан!
– Дайте пройти!
– Нет, ты скажи, пошто лгет?
– Не имай за ворот!
– А за што тебя брать?
– Лгет оттого, что в Киеве не помогло, а в Москве исцелился– не едина ли благодать господня, ежели она есть?
– Нет, не едина! Кремль вы, боярские прихвостни, заперли.
– Нам подавай ход к Успению!
– Он, робята, гляди, не один – черницу с собой волокет!
– Правда!
– Эй, черной шлык! Бога молите, а бес в боярском кафтане на вороту виснет.
Кто-то дернул боярыню по чернецкому куколю. Куколь соскочил на спину, под ним заблестел повойник, шитый золотом с жемчугами.
Пропойца поп, седой и грязный, заорал, указывая на Малку:
– Вишь, крещеные, для че надобны боярам чернецкие ризы! Для глума…
– Да штоб людей зреть, а себя не казать!
– Кончай с молодшим! – сказал кто-то в толпе.
Из толпы выдвинулся низкорослый широкоплечий парень в валяной шапчонке, в епанче замаранной, шагнул к Сеньке, подскочив, ножом ударил его между лопаток. Нож прорезал кафтан, скользнул и согнулся. Сенька вполоборота наотмашь мелькнул шестопером, хрястнуло по черепу. Парень упал навзничь, засучил ногами, также дрыгала правая рука, блестел в ней нож с загнутым вбок концом.
– Убил?
– Убил Демидка, шиш боярской!
Сенька, подхватив боярыню на левую руку, махая правой, сверкая шестопером, гнал на стороны толпу.
– Чего зрим? Бей его, робята!
В толпе появился еще поп, такой же потрепанный, как и тот, что ораторствовал, крикнул:
– Пасись народ! Этот убил Калину, он патриарший служка!
– У патриарха, браты, бес из Иверского привезен!
– Ну-у?!
– Правду сказываю! Никон его в рукомойнике закрестил.
– То Иоанн Новгороцкой![98]
– Никон тоже… сказываю…
Сенька унес боярыню в Боровицкие ворота.
Из караульного дома вышел навстречу им решеточный, но, увидав Сеньку, которого знал по приметам, ушел обратно. Сенька, пройдя ворота, хотел опустить боярыню на ноги, но она была в обмороке. Не думая долго, понес ее к дому Зюзина.
– Где ты наглядел боярыню, паренек? – спросил ласково боярин, когда Малку слуги унесли наверх.
– У Боровицких! Зрю, шумит толпа, с боярыни ободрали чернецкие одежды и того гляди стопчут, а она едва жива… Я ее из толпы унес, а с ней худо…
– Так, так, добро. А как звать тебя?
– Пошто тебе, боярин?
– Как пошто? Такой старатель, да пошто?
– Семеном зовусь…
– Так, так… А не тебя ли зрел я у святейшего в хлебенной келье? Питие нам разливал… кратеры с медом сдымал?
– Я – слуга святейшего.
– Так, так… угощал боярина с боярыней, да еще послуга нынче, оно все такое дорого стоит, пойдем ко мне, и я угощу! Эй, Архипыч!
– Чую, боярин!
– Принеси-ка нам с пареньком меду да яства, какое сойдется…
– Чую, боярин, я митюгом, борзо!
– Садись, садись! Хорош, пригож… Не ровня боярину, старому, мохнатому, когтистому, едино медведю… Меня вон пакостница-дурка кличет «медвежье дитё»!
– Мне бы к дому, боярин! Я сытой…
– К дому? К дому поспеешь!
Подали мед, боярин налил Сеньке большую чару, себе тоже.
– Давай позвоним чарами! Родня ведь мы, да еще и ближняя родненька… Во-о-т!
Сенька, чокнувшись, выпил ковш меду, подумал:
«Этот, как святейший, знает все!»
Он мало ел за день, взял кусок баранины, жадно проглотил, кровь заходила по телу, Сенька решил: «Пущай слуг зовет – узрит, что будет!» На боярина он посмотрел, как на врага.
– А ну – по другому ковшу!
– Мне, благодарение тебе, пить будет – к дому пора!
– Похвалил бы тебя за память, что холопу за боярским столом долго быть не гоже, и не хвалю – мыслю иное: оттого-де у него спех велик, что яство мясное у боярина уволок, так брюхо ноет?
– Я не холоп!
– Кто ж ты есте?
– Стрелецкий сын!
– Хо, хо! Да малый служилой тот же холоп! Ну, ежели пора, – дай провожу с почетом!
Боярин шел обок и слегка отжимал Сеньку к стене коридора. Недалеко засветлел выход, боярин сильно толкнул Сеньку в плечо, парень ударился головой в верх двери, в доски, дверь распахнулась – Сенька, потеряв опору, запнувшись о высокий порог, упал, на него пахнуло хлевом.
– Го, го! – заорал боярин и, поймав дверь, захлопнул… На дубовый зуб накинул замет.
«Свиньи съедят!» – наскоро решил Сенька. Хотел встать на скользком полу, но почувствовал, как сел на него кто-то тяжелый. По сопенью и сильному дыханью понял, что кинут зверю. Зверь вцепился ему в плечи, на кольцах панциря трещали когти, скользили, Сенька, упершись ногой в порог, оттолкнул зверя и выдернул шестопер. В серой мути по сверкающим глазам и горячему дыханию понял быстро, куда ткнуть шестопером, и по локоть всунул руку вместе со сталью в глотку зверю. Когда зверь стал давиться, слабо кусая его руку, с храпом попятился от него, то Сенька, выдернув руку, вскочил на колени и изо всей силы шлепнул впереди себя, попал по мягкому, повторил удар, – зверь не лез больше. Сенька встал на ноги, навалился на дверь, вспомнил, что она отворяется внутрь… Тогда он плечом погнул доски, пошатал и с треском дерева в щель просунул рукоятку шестопера.
– Ага! – сказал он, налегая сильно. Шестопер выдержал, а дубовый зуб наружу двери сломался, замет упал, он перешагнул порог и вылез в коридор.
Когда Сенька проходил, то вид имел страшный. Доезжачий, прижавшись к стене, светил факелом: он вышел, дожидаясь зова боярина, думая, что тот возится с медведем. Сенька, не задевая слуги, шагнул на двор. На плечах его блестел панцирь, а кафтан клочьями висел. Клочья кафтана болтались на кушаке. Голове было прохладно, – Сенька в подклете боярском потерял шапку.
![Atlanta - Только рядом...[СИ]](/uploads/posts/books/2640/2640.jpg)