Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Исмаил Латиф возразил:

— Я буду откладывать этот день настолько долго, насколько можно…

«Все мы?! Или небеса, или ничего!»

— Я никогда не подчинюсь этому…

Оба его друга, казалось, не проявили интереса к его словам, или не придали им значения. Исмаил заговорил:

— Я не женюсь до тех пор, пока не буду уверен, что брак это необходимость, которой не избежать…

Тут подошёл слуга-нубиец с напитками, а за ним ещё один с подносом, на котором были шкатулочки с роскошными сладостями. Шкатулки были сделаны из хрусталя на четырёх позолоченных ножках. Тёмно-синее стекло было украшено серебряным орнаментом, каждая шкатулка была повязана зелёной шёлковой лентой. На карточке в виде полу-месяца, прикреплённой к каждой шкатулке, были две буквы-инициалы новобрачных: А и Х. Беря в руки шкатулку, Камаль ощутил облегчение, возможно, первое за весь этот день. Эта великолепная шкатулка обещала ему, что его возлюбленная покинет его, но от неё останется след, такой же вечный, как и любовь к ней, и этот след останется для него единственным на земле символом удивительного прошлого и счастливой мечты, небесного очарования и ужасного разочарования, пока он жив. Затем его охватило чувство, что он жертва отвратительного нападения, заговора, сплетённого против него судьбой, законами наследования, классовой системой, Аидой и Хасаном Салимом, а также скрытой таинственной силой, которую он не хотел называть… Он казался себе несчастным, одиноко стоящим перед всеми этими силами, ополчившимися против него; его рана кровоточила, и не было никого, чтобы перевязать её. Его единственным отпором этому нападению был подавленный бунт, который он не мог провозгласить в открытую. Обстоятельства вынуждали его делать радостный вид, словно он поздравлял эти тиранические силы за их расправу над ним и устранение его из рядов счастливых людей. Он затаил бессмертную злобу против всех них, оставив на будущее вопрос о её точном определении и направлении. Да, он чувствовал, что больше не будет воспринимать легко жизнь после этих решающих радостных криков, разделивших её надвое, или будет доволен ею в скором времени, или хотя бы будет относиться к ней снисходительно. Путь его отныне будет тяжёлым, извилистым, полным боли, унижений и страданий. Однако он не думал о том, чтобы отступить в этой борьбе, отказываясь от перемирия. Он предостерегал и грозился, но выбор соперника, с которыми ему придётся сражаться, а также выбор оружия предоставил самой судьбе.

Хусейн Шаддад, глотая фруктовый пунш, сказал:

— Не заявляй о своём бунте против брака. Я уверен — если тебе предоставится шанс поехать за границу, как ты говоришь, — ты найдёшь себе жену, которая тебе понравится…

«Да ты вроде бы и здесь не нашёл ту, которая тебе нравится. Ищи себе другую родину, где представительницы женского пола не обижаются на аномально большую голову и огромный нос. Либо небеса, либо смерть».

Кивнув головой, словно подтверждая своё согласие, Камаль сказал:

— Это и моё мнение…

Исмаил Латиф саркастически сказал:

— А ты знаешь, что значит жениться на европейке?! Если говорить одним словом, то это «заполучить» женщину из какого-нибудь низшего класса, готовую подчиниться мужчине, но в глубине души чувствующую себя рабыней в услужении.

«Ты уже удостоился чести побывать рабом возлюбленной в своей родной и милой стране, а не в Европе, которую не видел».

Хусейн недоверчиво произнёс:

— Это преувеличение!..

— Посмотри, как с нами обходятся английские учителя!

С воодушевлением, больше похожим на надежду, Хусейн Шаддад сказал:

— У себя на родине европейцы совсем не такие, как у нас!

«Есть ли способ отыскать такую подавляющую силу, которая бы истребила угнетение и тех, кто его творит?.. О Господь миров, где же Твоя небесная справедливость?!»

Тут всех позвали к праздничным столам, и трое друзей отправились в гостиную, а оттуда в соседнюю комнату, выходившую в заднюю гостиную. Там был накрыт банкетный стол по меньшей мере на десятерых. К ним присоединилось ещё несколько молодых людей, некоторые — из родственников семейства Шаддад, а другие — школьные друзья. Но несмотря на это, их всё же было меньше, чем предусмотренное количество гостей, для которых был накрыт стол, за что Камаль был в глубине души благодарен Хусейну. Они быстро набросились на еду с таким аппетитом и энергией, что атмосфера стала напоминать бодрую эстафету. Им пришлось постоянно двигаться, чтобы обойти целый ряд разнообразных блюд, расставленных по столу, и всё попробовать. Небольшой букет роз отделял каждую группу блюд друг от друга. Хусейн жестом руки подозвал официанта, и тот принёс бутылки с виски и содовой. Исмаил Латиф воскликнул:

— Клянусь, от этого жеста я ожидал самого лучшего, даже прежде чем узнал, что он значит!

Хусейн наклонился к уху Камаля и умоляюще сказал:

— Ну хотя бы одну рюмочку ради меня…

Душа Камаля тоже шептала ему: «Выпей», но не из желания выпить, ибо у него не было такого опыта, а скорее из желания взбунтоваться, хотя его вера была сильнее горя или бунта. Он улыбнулся:

— Что до этого, то нет уж, спасибо…

Исмаил Латиф, поднимая свою полную рюмку, сказал:

— У тебя нет оправдания. Даже самый набожный позволяет себе напиться на свадьбе…

Камаль продолжал спокойно поглощать аппетитные блюда, поглядывая изредка за другими, кто также ел и пил или иногда присоединялся к их разговору и смеялся.

«Счастье человека прямо пропорционально количеству свадебных пиров, на которых он присутствовал. Но похож ли банкет пашей на наш?! Мы попробуем, что они едят и исследуем это вместе с ними! Шампанское!.. Вот твой шанс попробовать шампанское… Шампанское в семействе Шаддад. Что вы сказали?! Почему профессор Камаль не притрагивается к спиртному? Может быть, он уже набил себе живот, и туда больше ничего не влезет? Нет. На самом деле я ем всё с неподражаемым аппетитом, словно на меня не действует печаль, или действует, но с точностью до наоборот… Точно так же ты ел и на поминках Фахми. Держи Исмаила подальше от еды и напитков, не то всё закончится. Смерть писателя Аль-Манфалути, кончина музыканта Саида Дервиша, потеря Египтом Судана — все эти события увенчали нашу эпоху горечью, однако межпартийная коалиция и этот пир — радостные новости эпохи. Мы уже съели три индейки, но ещё осталась четвёртая, нетронутая… Вот он, этот человек! Боже мой, он указывает на мой нос, и все громко смеются! Но они пьяны, так что не сердись! Лучше смейся вместе с ними, притворяясь, что тебе не обидно, а смешно. А что до моего сердца, то оно сжимается от гнева. Если ты сможешь пойти войной на этот мир, то нападай на него. Ну а что до последствий этого восхитительного вечера, то вряд ли ты когда-либо сможешь оправиться от них. Имя Фуада Аль-Хамзави передают из уст в уста, обсуждают его успехи и таланты. Тебя жалит зависть? Когда ты говоришь о нём, это даёт тебе пусть и небольшой, но повод гордиться собой. Вот так, к примеру:

— Он с детства отличался серьёзным отношением к учёбе!

— Ты его знаешь?

Хусейн Шаддад ответил вместо Камаля:

— Его отец служит помощником в лавке отца Камаля…

„Какое же облегчение в моём сердце, да проклянёт Господь все сердца!“

Камаль заметил:

— Его отец по-прежнему надёжный и серьёзный человек.

— А чем торгует твой отец?

„Слово ’торговец’ в моём воображении было всегда окружено ореолом уважения, пока однажды не сравнили сына торговца и сына судьи верховного суда“.

— Бакалейными товарами оптом…

Ложь — презренная уловка ради спасения. Погляди на них, чтобы узнать, что скрывается за масками, которые они надели на себя. А впрочем, какой мужчина в этом доме похож на твоего отца по красоте и силе?!»

Отойдя от стола с угощением, большинство гостей вернулось на свои места в гостиной. Многие пошли в сад, чтобы прогуляться. Всё было спокойно и апатично. Затем гости начали расходиться, а сами хозяева поднялись на второй этаж поздравить новобрачных. Оркестр вскоре присоединился к ним и заиграл чудесные избранные отрывки для этой счастливой публики. Камаль же надел пальто и взял с собой роскошную шкатулку сладостей, а затем покинул особняк семьи Шаддад под руку с Исмаилом Латифом. Тот, кинув на своего спутника пьяный взгляд, сказал: