Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого
А на том — кажется и кончилось его хозяинство. И полуторалетнее возглавление партии. В вагоне до Петрограда Ленин с ним нисколько не побеседовал, всё с Каменевым. К счастью не гонял ни его, ни „левых большевиков” ни за какие ошибки, да эту же программу и выдвинул, когда приехал, и даже ещё левей, а их за верность — не похвалил. Толковал ему Шляпников: надо, надо пойти на Исполком объясниться (Ленин не хотел), предупредить вражескую атаку о переезде, — Ленин выслушал рассеянно, как и не выслушал (но пошёл). И от ИК добыл Шляпников Ленину автомобиль. И именем же ИК требовал от швейцара и дворника дома на Широкой, где жила ленинская сестра, — строгой охраны квартиры и наблюдать за всем подозрительным. И — ещё бы хотел придумать, чем помочь, а больше ничем не мог.
Да тут же сразу, на третий день после ленинского приезда, попал в аварию: выезжали с Войтинским на Таврическую улицу из дворцового подъезда быстро — и под трамвай! Шофёр отделался легко, и Войтинский не тяжело, — а Шляпников как увидел трамвай над собой — так сутки потом не приходил в сознание. Тело — уцелело, а тяжёлая контузия продержала его в больнице больше двух недель.
И очнулся он на больничной постели — как будто давним ребёнком. Как будто этим ударом трамвая его вышибло из нынешней жизни — назад, назад, назад — черезо все его революционные 15 лет — к тому муромскому юнцу, ещё ничего в жизни не познавшему. И вставали картины тех лет, и мать — как сегодняшние. Лежал на койке словно меньше и слабей самого себя. И будто — заново надо было жить начинать, а пойди попробуй.
И только с навещаньями товарищей-выборжан, то Павлова с женой, то Чугурина, — возвращалось колоченье сегодняшнего революционного Петрограда: дела-то шли, шли, да как! (Не всё и к лучшему.)
А Сашенька навестила, с гостинцем, всего один раз: очень много боевой работы.
Как стала недоступна — так ещё красивей.
Солнышко ты моё красное, неужели ж ты для меня потеряна?
Со средины марта, полмесяца, была она „в распоряжении БЦК” — а пойди ей что-нибудь поручи. Сама знает, что делать.
Отчего, как это сломилось? — Шляпников не понимал. Вины за собой не знал.
„Твоя чухна”...
Так и вытягивало, вытягивало сердце с места, тяжами.
А ещё в этом отодвиге на столько лет назад — теперь увидел Шляпников, чего год от году не замечал: а отклонился он от рабочего дела! Сразу на весь колодец увидел: перекошено. Всё партийные дела, и всё как будто только для пролетариата, — а за этой мельтешнёй лозунгов, листовок, заседаний — где-то он с тем пролетариатом — расстался?
Как будто партия только и делала всё для рабочих? А — нет. Э-э, нет. У партии — своя, особная жизнь, вот что.
И теперь, лёжа и лёжа на койке, дал себе зарок: больше не перекашивать никогда. К рабочему люду чтоб сам держался — истинно вплоть.
А тут — дни апрельской заворошки, а Шляпникова врачи всё не отпускали. Так и пролежал без дела, а как нужен был! — выводили его рабочую гвардию на улицу.
В субботу, уже всё кончилось, Шляпникова выписали из больницы. В воскресенье, ещё слабый, пошёл в певческую школу на городское собрание союза металлистов, где он в ЦК. С понедельника началась всероссийская конференция большевиков. И просидел Шляпников несколько её заседаний — не в президиуме, уже как будто и не член ЦК, ещё и болезнью отброшенный, теперь видно и не выберут, его совсем не замечали, затолкали, он и сам молчал, не выступал. Какие-то новые в головку пробирались, — вот Свердлов, не ходит, а крадётся, нелюдимый, не улыбнётся никогда, глаза за толстыми стёклами ничего не выражают — а видно злой.
Слушал, слушал Шляпников — и открывшееся в больнице зрение тут ещё подтвердилось: текущий момент, перерастание революции, Временное правительство, Интернационал, самоопределение наций, — за всю конференцию так никто и не выступил: а как же рабочие люди сегодня живут — и что им нужно завтра? И если партия наша — пролетариата, а нам сегодня до этого не дело, — так будет ли завтра?.. Управим мы рабочее дело для наших живых рабочих — или только для Интернационала?
А в перерыве упрекал его Ленин, что прошляпили Красную гвардию. (А что — прошляпили? Да в завкомах как оружейные магазины — винтовки, берданки, револьверы. А в парке Дурново выборгская рабочая гвардия, что ни день, палит: „По врагам революции — огонь!” А 21-го кто ж и поработал? — кто оружие понёс на Невский? и своих в оцепленьи кто держал, чтоб не разбегались?) Теперь велел ему Ленин: поживей и покрепче устраивать Красную гвардию. И опять впрягался Шляпников: сговорился с районами (это готовили тайно от Исполкома Совета, для того действовала только „военная комиссия” при ПК), чтобы в пятницу 28-го собрать в городской думе со всего городу уполномоченных Красной гвардии, ото всех боевых дружин, какие уже есть или будут, и принять боевой устав, — устав такой утвердили в Выборгском районе, а теперь надо, чтобы и весь город.
Устав составили с хитрецой. Откровенно: цель рабочей гвардии — борьба с контрреволюционными попытками господствующих классов, отстаивание оружием всех завоеваний рабочего класса — и, для отмазки: а также охранение жизни и имущества всех граждан. Членство — только из социалистических партий и профсоюзов, по их рекомендации. Вооружение — за счёт военного министерства. Средства — за счёт предпринимателей и за счёт города.
В общем, сколотили прочно. На Выборгской стороне ни одного городского милиционера и не появлялось, Выборгская — уже отделилась и от города, и от правительства.
Но, конечно, шила в мешке не утаишь: кто-то продал меньшевикам в Исполком, там перепугались, и в самый день собрания 28-го утром в „Известиях” появилась статья против Красной гвардии: что она не нужна, вредна, угроза единству революционных сил, и вбивает клин между армией и пролетариатом — и даёт солдатам повод думать, что рабочие против.
Вот так так! За два месяца революции первый раз „Известия” так выступали — и прямо же травили на большевиков.
В этих условиях — отменить собрание рабочегвардейских уполномоченных? Как раз наоборот — принять бой! И — всегда бы Шляпников за это схватился. А сегодня почувствовал: нет, не тот. Сил не стало? опало что-то внутри? Не тот.
И передал председательство Нюме Когану, а сам сел в зале, в первом ряду. Сошлось уполномоченных человек полтораста.
А тут явился от Исполкома и Юдин — мешать.
Коган бойко начал: цели, членство, средства. И, предвидя аргументы меньшевиков:
— Пусть не увлекаются те, кто думают, что завоеваниям революции ничего не грозит! Сторонники самодержавного строя куют свои предательские мечи! Никакого конфликта с революционной армией у нас не будет, мы с ней нога в ногу. А в случае, если её выведут из Петрограда — пролетариат останется беззащитным? А в городскую милицию тоже проникли контрреволюционные элементы. А в послевоенный период пролетариату придётся бороться против буржуазии за социалистический строй.
И конечно придётся.
— И рабочие массы охвачены стремлением иметь свои вооружённые силы!
И предложил — сейчас же голосовать устав.
Но Юдин потребовал слова. Идея красной гвардии — в высшей степени вредная. Опасность контрреволюции отсутствует, от кого же защищать рабочий класс? Революционная армия — на страже свобод, и не допустит, чтобы кто-нибудь перенял у неё эту задачу. Нужны не ружья, а профсоюзы и просвещение.
Наши ребята уже привычные: такой подняли шум, не давали Юдину говорить. Он напрягался:
— Как истинный друг рабочего класса я откровенно вам скажу, что наш рабочий пребывает в невежестве. Винтовку только тогда можно держать крепко, когда крепко в голове.
А это — ты нас кровно обидел! И в голове у нас не так?? Значит, крестьяне-солдаты могут винтовку держать, дозволено, а рабочим — не дозволено?.. Ну, тут и поднялось! Совсем не дали ему говорить. Десять минут зал только кричал. Шляпников молчал: по сути так и надо, знайте наших. Пробился Коган: поставим на голосование, разрешить ли представителю Исполкома продолжать речь?
Оборвали шум, проголосовали: 74 — за продолжать, 79 — лишить слова!
Юдин стал уходить, за ним — часть из зала. Тогда вернули — ладно, пусть кончает.
Он — кончил, всё то же, а ему кричали:
— Всё равно дружины на заводах уже есть!
— Оружия и патронов не вернём!
— Вы сами нам их раздавали!
Верно, сами. Забыли. Отреклись.
— А ну, попробуйте, разоружите нас!
И опять Юдин свою папку под мышку — и пошёл вон.
И за ним — с кой-каких заводов, Невского судостроительного, Механического, но — немного.
Ушёл, а тут догадались, стали кричать:
— Они там сейчас против нас резолюцию вынесут, завтра в „Известиях” напечатают!
— А чтоб не было ихней резолюции!
— Чтоб не вышел завтрашний номер „Известий”!
