Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2
Юноша оценивающим взглядом окинул мою кольчужку — не сильно-то лучше, чем у него самого, во многих местах чиненую, перекупленную братом для меня у одного оруженосца из отъезжающих обратно в Куси. Бог ты мой, он мне нравился. В самом деле нравился. Как ни один из моих ровесников до сих пор. Я поймал себя на мысли, что невольно сравниваю его с Эдом — и сравнение получается не в пользу последнего. Мой брат непременно зарезал бы лежачего врага, провансальца, без долгих расспросов — так я тогда думал, милая моя, и до сих пор не знаю, прав ли я был.
И еще больше мне нравилось, что я жив — осознание того, как близко я находился от гибели, приходило постепенно.
Мы двинулись вперед. Я попытался думать о том, что скоро, может быть, увижу графа Раймона. О том, что сказала моя мать — «если ты отправишься к нему и скажешь, что ты — его и мой сын, он примет тебя… с вежеством и любовью, могу поклясться…» Но думать не получалось, хоть убей.
— Как тебя зовут? — спросил я, морщась и припадая на обе ноги.
Тот ответил не сразу — как будто называя мне свое имя, он вручал некую тайну, могущую ему повредить. Потом сказал наконец.
— Аймерик.
Если бы он спросил мое имя — я назвался бы сразу же. Но он не спросил. Пока.
Через несколько шагов Аймерик, не отводивший от меня глаз, шумно выдохнул.
— Чего так ковыляешь? Ранен?
— Не знаю. Наверное.
Тот вздохнул еще громче — и спешился.
— Ладно, садись в седло.
— А ты?
— А я поведу коня. Он сегодня уже… набегался с двоими на хребте.
Аймерик явственно не доверял мне, чтобы садиться сзади или спереди меня на конскую спину! Но итог получился смехотворный — он, хозяин лошади, шел пешком, я же, чужак и почти что пленник, восседал в седле. Наконец я освободился от шлема и убрал с глаз налипшие волосы, чтобы лучше видеть двойные тулузские стены розового камня, к которым наконец-то привел меня Господь.
— Имей в виду, если что не так — ты будешь мой пленник, — мрачно сообщил Аймерик, шагавший впереди. — Ведь это я тебя… захватил.
Я согласно кивнул — один раз, два, три. Или у меня мотнулась голова, оттого что я на миг задремал.
* * *До капитула нам было ехать недалеко — всего квартала три. Зато каких красивых квартала! Нежданно для себя я попал в самое сердце Тулузы; тогда я еще не знал, что Капитолий, дом капитула, стоит на самой границе старейшего, еще тексотагского города со старейшим же христианским. Несмотря на ломоту во всем теле, я с глубочайшим удовольствием смотрел по сторонам, на ало-розовые дома, стоявшие порою так плотно, впритирку друг к другу, украшенные башенками и коваными флюгерами. Ах, город! Какой красивый город! Мостовая из крупных красноватых и серых камней, некоторые улицы такие широкие, что на них могут разминуться две крупные повозки; все встречные люди — шумные, большей частию темноволосые — приветливы и хороши собою; даже сточные канавы мне казались куда краше и чище провенских или там парижских. Когда мы проезжали площадь кафедрального собора, Аймерик оглянулся посмотреть на мое лицо — горделиво, надо сказать, обернулся, будто сам был строителем огромной церкви и желал увидеть восхищение своим детищем. И впрямь, таких больших храмов я даже в Париже не видел! Красного камня, непомерно длинный, с двойными рядами окон и белой лепниной по круглым апсидам и потрясающей ширины двойными вратами, а сбоку еще врата, графские, ничуть не ниже епископских; а перед собором, на площади, выложенной плоскими плитами взамен камней, красовался мозаичный алый крест тулузских сеньоров. — Ох, какая церковь-то красивая! — высказался я — и получил исполненный достоинства ответ: да, мол, знай наших, это храм святого Сатурнина, хоть и католический был епископ, однако человек праведный. Тут в соборе такие веселые танцы на Рождество бывают, красота. У вас, франков, небось больших таких и красивых не строят, а?
Решив не вдаваться в особенности Аймерикова вероисповедания, я попытался оспорить имя франка по отношению к себе и притом защитить честь северных архитекторов; вот в Реймсе, где «божественный елей королей» хранится, собор не хуже этого, да и в Шартре, и в самом Париже — не длиннее, так выше можно церковь найти. Хоть то же Сен-Денийское аббатство взять, резное такое, как волшебный ларец из стекла… Впрочем, Иль-де-Франсские названия дурно подействовали на Аймерика — он помрачнел и пробурчал сквозь зубы: «А говорит еще, что не франк…»
Некоторые встречные окликали Аймерика — он не останавливался, только кивал им, стараясь односложно отвечать на вопросы. Двойственность нашего с ним положения смущала моего храброго пленителя куда больше, чем меня. «Аймерик! Это ты? Кто это с тобой?» «Эй, Аймерик! Ты не знаешь, что там с вылазкой? Все ли хорошо?» В результате опасный квартал — где слишком часто окликали — мы преодолели быстрой рысью, и пожелал того Аймерик, сам припустив с конем в поводу и прикрыв капюшоном лицо. Дядя Мартен, бормотал он, вот дядя Мартен зря попался по дороге. Сейчас сплетни по всей улице разнесет, да такого насочинит — потом людям на глаза не покажешься.
— Эй, Аймерик, отца ищешь? — спросил, вымученно улыбаясь, бородатый человек у входа в капитул. Он стоял на ступенях, разговаривая одновременно с несколькерыми — с двумя всхлипывающими женщинами, которые его о чем-то упрашивали, он же отказывал; с высоким рыцарем с рукой на перевязи, на которой проступали пятна крови; и с каким-то невзрачным приземистым человеком, который, похоже, при своей невзрачности был тут самым главным. Я узнал усталого бородача — мне уже приходилось его однажды видеть, в посольстве, что приезжало от Тулузы в нашу ставку под Монтобан.
Да нет, эн Матфре, берите выше, мне нужно к нашему графу, ответствовал Аймерик. — А что отец? Здесь?
Здесь, был ему ответ, только он занят сейчас, да и до графа тоже не доберешься, нашел время. Ты что, новостей не знаешь? С нашей стороны больше сотни погибло, город переходит на осадное положение, не до тебя сейчас, парень. Ступай, ступай-ка домой, порадуй мать, ведь ты, я погляжу, не ранен.
Я заметил, что бородатый эн Матфре еле держится на ногах. Чтобы подбодрить себя, он то и дело прихлебывал из пузатой фляжки. Тут же позабыв про Аймерика, он снова повернулся к низенькому человечку, в то время как раненый рыцарь выругался, плюнул и побежал внутрь капитолия.
Эй, стой, крикнул было эн Матфре ему вслед — да куда там. Вот видите, эн Бернар, обратился он к невысокому — видите, какое у них у всех настроение, у людей Раймон-Рожера. В стенах мы их никак не удержим, пускай делают что могут — приводят своих людей со всего Сабартеса, хоть из самого Фуа, оставив его без охраны. Только помяните мое слово — обломав зубы о Тулузу, Монфор пойдет не куда-нибудь, а на земли Фуа, и останутся старый и молодой графы без единой крепости, да я еще слышал, что граф отдал франкам заложником своего сына?
Эн Матфре, у меня важное известие, — не отставал неотвязный Аймерик. — Этот вот человек, — он кивнул на меня, — был мною привезен из стана франков, он и сам-то франк, хочет важное графу Раймону сказать.
Эн Матфре обернулся, скользнул по мне замученным взглядом.
— Говорю же, занят граф, но попробовать можешь. Что, неужели пленного взял? Тогда обожди здесь, снаружи, как граф выйдет — обратись к нему, вдруг послушает.
— Нет, нет, я не пленный, — запротестовал я по-провансальски, но бородач уже забыл о нас, его окликнул кто-то еще, подбежавший с некоей грамотой в руках. Едва ли не силой стащив меня с коня, Аймерик едва позаботился прикрутить поводья к длинной коновязи.
— Эх, чтоб тебе пусто было, сколько возни с тобой! Графу, думаешь, больше делать нечего, только с тобой болтать? Нас и внутрь-то не пустят, небось все консулы в главной зале заседают, и графы там же, все три — впрочем нет, два, один-то здесь, — он бросил взгляд на невысокого человека рядом с эном Матфре. — Тоже мне, шпион. Очень ты кому нужен.
Я и сам чувствовал схожим образом; внутри меня медленно, но верно собиралась паника. Суетящийся перед долгой осадой огромный город — не то самое место, в котором следует сообщать графу о своем — весьма сомнительном — родстве. Как-то иначе я себе это представлял… когда представлял… Там мы непременно оказывались вдвоем — я и мессен Раймон, Тулузский граф. Спокойное лицо, освещенное мягкой скорбью. «О, госпожа моя Амисия… Она и впрямь мертва? Подойдите ко мне, сын, дайте взглянуть поближе на ваше лицо. Да, это ее черты…» Смуглая горячая рука, ложащаяся на мое плечо. И медленная капля, сползающая по вертикальной морщинке смеха на щеке…
Вряд ли мне даже удастся увидеть графа Раймона. Не то что — обратиться к нему наедине. И самое ужасное, еще ни разу не приходившее мне в голову: а что, если он вовсе не помнит мою мать?
Аймерик. Он по крайней мере был настоящий. Меня тошнило — наполовину от голода, наполовину от страха. Аймерик ткнул мне в руку что-то — как оказалось, флягу; я жадно попил — во фляжке эна Матфре, выпрошенной моим пронырливым другом, оказалось разбавленное вино. Тут только тело мое вспомнило, как оно жаждало воды с самого Эрса, и я высосал все до конца, обделив даже Аймерика. Человека, который почему-то заботился обо мне, хотя не было у него к тому никаких причин.
