Александр Чаковский - Военный корреспондент
Я выбежал из палатки. Завывал холодный, штормовой ветер, и острый снег бил в лицо. Где-то на трассе буксовала машина, и издали слышались артиллерийские разрывы, и было темно, совершенно темно…
— Куда это вы сорвались? — спросил врач, когда я вернулся в палатку.
— У самолёта остался товарищ, — ответил я. — Хотел посмотреть, не идёт ли он.
— Ну, сейчас нас отыскать трудно, — сказал врач. — Мы — как папанинцы на льдине. Он, наверно, вернулся с машиной в Ленинград.
— Да, — согласился я, — наверно, он вернулся.
Было мучительно думать, что Ольшанский сейчас вместе с ней в машине… Если бы они хоть разговорились и Ольшанский сказал, с кем он ходил по Ладоге… Но на это было мало надежды. Она, наверно, останется в кабине, а он сядет в кузов. Доехав до города, он постучит шофёру и выпрыгнет. Вот и всё. Но, может быть, в кабину посадили раненого лётчика? Конечно, они посадили его в кабину, если он ещё в состоянии сидеть. И тогда она с Ольшанским едет в кузове. Ольшанский — общительный тип…
Я сидел и думал: «Если бы он с ней заговорил! Ну вот, они сидят в кузове, и он закрывает ей ноги плащ-палаткой, — разве это не повод для разговора? Или он просто спрашивает, до какого места пойдёт машина. Наконец, надо же ему написать о Ладоге свою «пару очерков». Неужели он не затеет разговора о трассе? «О людях» — как принято выражаться…»
Отчаяние охватило меня. Мне казалось, что я слышу их разговор, десятки вопросов, которые задаёт Ольшанский, и её ответы, тогда как ему нужно сказать всего два слова…
Завывал ветер. Полотнища палатки колыхались, и верёвки, привязанные к колышкам, вбитым в деревянный настил, натягивались, как струны. Были минуты, когда казалось, что порыв ветра опрокинет палатку, раскидает по льду людей, топчаны, горящие в печке дрова, исхлещет всё острым, колющим снегом.
— Даёт жизни! — сказал военфельдшер.
— Теперь до утра, — подтвердил врач.
— Что «до утра»? — спросил я.
Мне показалось, что я пропустил начало разговора.
— Ветер до утра, — сказал врач. — Ну, ужинать будем?
Он встал с топчана и потянулся, широко раскинув руки. Он был очень высок. У него была чёрная, неровно подстриженная борода. Трудно было определить, сколько ему лет, хотя мне показалось, что он молод.
Никто не ответил. Только ветер свистел. Врач подошёл к печке, опустился на корточки и стал помешивать угли.
— Я думаю, надо поужинать, — сказал врач. — А вы как?
Это относилось ко мне. Я заявил, что есть не хочу.
— Бросьте, бросьте, — ворчливо отозвался врач. — Корреспонденты всегда хотят есть. Я ведь и на Большой земле работал. Будем кашу варить. Орёл! — крикнул он фельдшеру.
Но с нар раздавалось тихое сопение.
— Спит, — заметил врач. — Ну и пусть спит. Сейчас приготовим воду.
Он взял котелок и нырнул под мокрый полог, прикрывавший вход. Через минуту он вернулся с котелком, наполненным снегом.
— Во как живём! Как на льдине! — Ему, видно, нравилось это сравнение. — Чтобы получить полкотелка воды, — деловито пояснил врач, ставя котелок на печь, — надо три раза наполнить его снегом. Вода будет препаршивая, предупреждаю, но другой нет.
Он поднял с пола лучинку и стал помешивать ею снег в котелке.
— Гигиена! — улыбнулся я.
— Такого слова не существует, — убеждённо ответил врач.
Он начинал мне нравиться. У него были деловитость и какое-то благодушно-ироническое отношение к тому, что он делал. Он производил впечатление «лёгкого» человека.
— Есть много способов приготовления пшённой каши из концентрата, — рассуждал он, помешивая снег лучинкой. — Можно дождаться, пока закипит вода, можно заранее положить концентрат в воду. Но, откровенно говоря, это дела не меняет. Существенные изменения в анамнезе наступают лишь в результате прибавления к каше масла и поджаренного лука. К сожалению, мы не располагаем сейчас ни тем, ни другим.
Я смотрел в котелок. Внезапно жидкая кашица снега подёрнулась корочкой и тут же превратилась в воду.
— Ну вот, — сказал врач, снимая с печки котелок, — теперь его надо снова наполнить снегом. — И врач опять нырнул под полог.
Это было очень смешно и напоминало старую сказку о том, как ели кисель и бегали в погреб за молоком. Ложка киселя, ложка молока. Почему было не принести снег в ведре и потом постепенно подкладывать его в котелок?..
— Не унимается! — сказал врач, пролезая в палатку. От котелка шёл пар. Он снова поставил его на печку. — Так и хлещет! Ну, дела сегодня будут.
Он опустился на корточки и стал помешивать в котелке. Его волосы были запорошены снегом.
— Ещё один раз, — сообщил врач, — и воды будет достаточно.
Я посоветовал ему насчёт ведра. Врач посмотрел на ведро, висящее на крюке, потом на меня и ответил:
— Пожалуй.
Потом он встал и подсел на топчан, рядом со мной.
— Скажите, — спросил врач, — лётчику тому здорово досталось?
— В ногу, — ответил я. — Он сначала не почувствовал. А потом я заметил кровь; он говорит, что не больно.
— Так всегда сгоряча бывает, — объяснил врач. — Но, видно, счастливо отделался.
— «Мессеров» было три, — вспомнил я, — а он один. По-моему, он напрасно полез в драку.
— Как напрасно? — удивился врач. — А самолёт с людьми и грузом?
— Он был уже над лесом. Цель была достигнута. Лётчику надо было уходить.
— Ну, это вы бросьте, — недовольно проговорил врач. — А вдруг они погнались бы за самолётом? Нет, ни один советский лётчик так не поступит. Ну вот, теперь последний заход. — Он схватил котелок и нырнул под полог.
Фельдшер на топчане мирно посапывал. Я посмотрел на часы. Час ночи. Через шесть часов наступит утро, и я смогу двинуться обратно.
— Прямо невозможно держать в руках металлическое, — заметил врач, появляясь. — Вмиг пальцы отморозишь. Вот холодина-то! — Он рывком поставил котелок на огонь. — Теперь всё. Закипит — и можно класть.
Я почувствовал, что хочу спать. Врач подошёл к полочке и взял оттуда концентрат. Потом подумал и взял второй.
— Сварим два, — обратился он ко мне. — Кутить так кутить!
— Давайте я тоже буду что-нибудь делать, — предложил я.
— Вы будете есть, — ответил он. — Вот смотрите за водой. Скажите, когда закипит.
Глупо было приставать к нему. Как будто требовался штат поваров, чтобы сварить кашу. Но мне было неприятно сидеть сложа руки. Врач высыпал из мешка несколько сухарей и крошки.
— Это вместо хлеба. Надеюсь, у вас зубы не вставные?
Он стал ломать куски. Я видел, что они твёрже камня.
— Замёрзли, — пояснил врач. — Впрочем, предпочитаю сухари мёрзлому хлебу.
Я не разбирался в этих тонкостях. К тому же вода закипела. Размельчив концентрат, я высыпал его в котелок. Вода кипела, и пшено немедленно стало подниматься на поверхность. Вода была мутной.
— Теперь надо потерпеть минут пятнадцать, — сказал врач. — Есть сильно хотите?
Я ответил, что хочу.
— Правильно. Раз корреспондент, — значит, хотите. Орла будем будить? — спросил он, кивая на нары. — Пожалуй, не будем. Собственно, ему повезло больше, чем нам. Лучше хорошо выспаться, чем быть сытым.
Я сомневался в правильности этого афоризма. В палатке запахло варёным пшеном. Это был очень приятный запах. Я никогда не замечал раньше, что пшено пахнет.
— Поедим и заляжем, — объявил врач, потягиваясь. — Сказать вам откровенно, я уже третьи сутки не могу выспаться.
Мне было непонятно, что это за работа у медиков на льду, из-за которой нужно не спать по суткам. Я сказал ему об этом.
— Ну, работа разная бывает, — ответил он и, зачерпнув лучинкой кашу, попробовал.
— Готово? — спросил я. Мне очень хотелось есть.
— Готово, — ответил он. — Масло и жареный лук подразумеваются. Возьмите котелок и слейте воду.
Я вышел из палатки. Буран едва не сшиб меня с ног. У меня захватило дыхание, и в лицо врезались сотни игл. Я стал осторожно сливать воду. Где-то неподалёку я снова услышал звук буксующей машины и подумал, что шофёру сейчас несладко.
Затем я вернулся в палатку. Мокрый полог хлестнул меня по лицу, когда я пролезал. Врач поставил на топчан две жестяные тарелки. Он потирал руки и, видимо, был доволен.
— Ну вот, и всё в порядке, — объявил врач.
— У кого-то неподалёку не всё в порядке, — ответил я.
— А что такое?
— Где-то машина буксует. Вот, видно, достаётся шофёру!
— Машина? — переспросил врач. Мне показалось, что он помрачнел. — Ну, давайте быстрее.
— Куда торопиться? — спросил я.
Врач ничего не ответил и стал накладывать кашу на тарелки. Когда я приготовился опустить ложку в дымящуюся кашу, снаружи послышался скрип шагов.
— Так, — сказал врач и отложил ложку.
Полог откинулся, и в палатку пролез человек. На нём был промасленный, когда-то белый полушубок, подпоясанный ремнём. Пот грязными струйками стекал с его лба на лицо. Ушанка была сдвинута на затылок, и виднелись слежавшиеся на лбу волосы.
