Штефан Хейм - Хроники царя Давида
И Элихореф, сын Сивы, зажал кости между ладонями и стал трусить их, обратив свой взор к небесам, к ГОсподу Яхве, творцу мира и всего того, что в нем есть. Наконец он бросил кости — выпали двойка и четверка. Элихореф забарабанил кулаками по своей голове. Он проклинал солнце, излучающее свет, проклинал отца, породившего его, и паршивого барана, из рога которого вырезаны кости; брат же его, Ахия, на которого ни эти заклинания, ни эти проклятия не произвели ни малейшего впечатления, протянул руку и потребовал:
— Рубаху!
Сердце мое преисполнилось сочувствия к Элихорефу. Я сообщил Ахие, что пришел по совету дееписателя Иосафата, сына Ахилуда, дабы отыскать кое-какие документы и записи, для чего мне понадобится помощь и его брата, который, конечно же, не может приступить к работе в голом виде.
Ахия швырнул своему брату рубаху и сандалии. После чего, покачав головой, сказал, что удивляется Иосафату. Неужели дееписателю неизвестно, что в архивах господствует полный хаос и найти в них что-либо невозможно? Ахия указал на стойла, где в кошмарном беспорядке были свалены глиняные таблички и бесчисленные свитки из шкур.
— Это еще ничего, — добавил он, — ты увидишь еще сараи, которые то ветер засыпает песком, то дождь поливает водой.
Я начал подозревать, что Иосафат послал меня сюда лишь для того, чтобы учтиво от меня избавиться, и спросил Элихорефа и Ахию, знают ли они об архивах Сераии, писца царя Давида, и где эти архивы, ежели таковые действительно существуют, могут находиться.
Братья подтвердили, что слышали о таких архивах; Элихореф предположил, что они находятся в третьем стойле первого ряда с правой стороны конюшен; Ахия же утверждал, что в шестнадцатом стойле третьего ряда справа; разгорелся спор.
Я спросил:
— Но неужели нет описи бумаг, хранящихся в архивах?
Оба согласились, что иметь такую опись было бы весьма желательно; а Ахия даже слышал, что она должна быть составлена, как только архив разместится на постоянном месте в верхнем этаже Храма, который повелел возвести мудрейший из царей Соломон. Элихореф же заявил, что человек предполагает, а БОг — располагает; вот прибудет из Египта новая партия лошадей для царя, которых поместят в конюшни, тогда видно будет, чем вообще все это кончится; после этого оба снова погрязли в споре.
Я предложил все-таки поискать архивы Сераии, писца царя Давида; Элихореф с Ахией поднялись и пошли со мной, причем Элихореф выбрал первый ряд стойл с левой стороны конюшен, Ахия — третий ряд с правой стороны, а я — второй посредине. Мы рылись в глиняных табличках и кожаных свитках, и поднялись столбы пыли, подобные столпу, взметнувшемуся пред детьми Израиля во время их пути из Египта через пустыню. Но если дети израилевы, пережив множество лишений, все же достигли земли, обещанной им ГОсподом, то ни Элихорефу, ни Ахие, ни мне так и не удалось разыскать архивы Сераии. И когда колени наши уже дрожали, руки болели, а сами мы покрылись потом, пылью и паутиной, мы прекратили поиски, а Элихореф, с трудом поборов приступ кашля, заявил:
— Да нашлет на меня БОг все кары небесные, если я еще хоть раз прикоснусь хотя бы к одной из этих табличек.
А Ахия предусмотрительно добавил:
— Аминь.
— Да простят господа слуге своему эту дерзость, — отвечал я, — но осмелюсь заметить, что я тоже устал и измазался, как и вы оба; к тому же у меня две жены, о которых я должен заботиться, и наложница, которую я должен удовлетворять. Тем не менее я не знаю ни устали, ни уныния, служа мудрейшему из царей Соломону, и посему с вашего милостивого разрешения приду сюда еще раз, причем в сопровождении двух рабов, сведущих в грамоте и расшифровке различных письмен.
На что Ахия заметил:
— Тот, кого щекочет черт, срывает с себя кожу.
А Элихореф добавил:
— Не слишком затягивай со своими поисками, ибо, возможно, придется тебе продолжать их под открытым небом, где царские архивы станут добычей птиц, мышей и злых красных муравьев.
Я возвратился в дом № 54 по переулку Царицы Савской, где Лилит искупала меня и сделала мне массаж, а Эсфирь поднесла ломоть хлеба с оливками и луком.
— Ты снова собираешься уехать? — спросила она.
— К сожалению, я должен разыскать Иоава, сына Саруи, который во времена Давида стоял над войском, и расспросить его о кончине царя Саула: правда ли, что Давид велел убить также и Ионафана, с которым заключил союз.
Эсфирь прижала руку к сердцу.
— Существует соблазн, перед которым ты никогда не мог устоять, — имя ему Истина, дочь Судьбы.
— Боль в груди очень сильна? — подавленно спросил я. — И я ничем не могу помочь тебе?
Она покачала головой.
И я вышел, и прошел через Южные ворота, через сады по ту сторону ворот, пока не добрался до дома, сложенного из разноцветных кирпичей. У дверей этого дома стоял фелефей. Опустив копье, он спросил:
— Ты не похож на уличных торговцев, предлагающих свой товар, ибо у тебя нет лотка на брюхе; не похож и на крестьянина, разносящего по домам овощи, яйца или сладкий виноград. Так что отвечай правдиво, кто таков, ибо Ванея, сын Иодая, военачальник, приказал не спускать с этого дома глаз.
— Да благословит тебя БОг, юноша, — отвечал я, — острый ум твой сообразил, что я не уличный торговец, не крестьянин; однако ставлю пять шекелей против одного — ты не сможешь угадать, кто я.
— Принято, — усмехнулся фелефей. — Ты Эфан, сын Гошайи, редактор Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Достоверных — или что-то в этом роде — Хроник об Удивительном Возвышении и так далее, и господин мой Ванея приказал впустить тебя, если ты будешь настаивать, но обратно не выпускать.
Я отсчитал фелефею пять шекелей и хотел было убраться восвояси, но тут во мне зазвучал внутренний голос: «Ты уже сунул свою шею в петлю, Эфан, так пусть тебя хоть повесят не напрасно».
Поэтому я вошел в дом и обнаружил там дряхлого старика с гноящимися глазами; он сидел на корточках в темном углу, руки у него тряслись, борода свалялась, а голый череп покрывали струпья.
— Ты и есть Иоав, — громко произнес я, — тот, что стоял над войском?
Старик едва заметно пошевелился и ответил:
— Да, это я.
Я уставился на него. Немыслимо, чтобы это был тот самый герой, который взял штурмом Иерусалим, столь неприступный, что, считалось, его могли защищать даже хромые и слепые; который покорил Сирию, Моав, Аммон и Амалик, царей филистимлян и сервского царя; который убил Авенира, командовавшего войсками при царе Сауле, и Авессалома, сына Давидова.
Иоав жалобно пробормотал:
— Ты явился от Ванеи, чтобы продолжить мои мучения?
Он совсем сжался в комок и захныкал, как ребенок.
— Я Эфан, сын Гошайи, — отвечал я, — писатель и историк; и пришел я по собственной воле, дабы задать тебе несколько вопросов о некоторых вещах, которые для меня неясны.
— Как могу я знать, — сказал Иоав, — что ты не подослан Ванеей и что мои слова не обратятся против меня же, за что голову мою насадят на копье, а тело распнут на стене Иерусалима, который я отвоевал и отдал в руки царя Давида?
— Ты сам когда-то был одним из власть имущих этого царства, — отвечал я, — причем из тех, кто принимал решения, умереть ли человеку насильственной смертью или мирно окончить свои дни. Я же решаю, каким будет жить человек после своей смерти в глазах грядущих поколений, каким его будут видеть через тысячу лет — впадшим в детство стариком, который пускает слюни и мочится в штаны, или же солдатом, с достоинством и мужеством глядящим в лицо судьбе.
Руки Иоава перестали дрожать. Он поднялся и подошел ко мне, источая смрад, и сказал:
— Я всегда был солдатом и делал то, что мне приказывали. Но затем я узнал, что царь Давид проклял меня на своем смертном одре и велел Соломону: «Поступи с Иоавом так, как подсказывает тебе твоя мудрость, дабы седая его голова не упокоилась мирно в могиле». Представь себе: он проклял меня за убийства своего сына Авессалома и Авенира, сына Нира, а ведь я убил их ради него! О, сам он никогда не поднимал руку на других людей; на пояс, что носил он на бедрах, не пролилось ни капли крови, как и на его сандалии. Он предпочитал убивать чужими руками.
— Давид приказал убить и царя Саула, — спросил я, — а также Ионафана, с которым заключил союз?
Иоав почесал свою грязную бороду.
— Делай выводы сам. Я лишь могу рассказать тебе о том, что сам видел и слышал. На третий день после возвращения Давида в Секелаг туда прибыл и тот юноша-амаликитянин. Одежды его были изорваны, он посыпал себе голову землей и причитал, что войско Израиля бежало с поля битвы и множество народу полегло и погибло; и Саул мертв, и сын его Ионафан. Давид, окруженный свитой, и спрашивает его: «Ты собственными глазами видел, что Саул и Ионафан мертвы?» И тот отвечает: «Господин мой знает, что я верный слуга и всем ему обязан и что говорю я правду. Я дошел примерно до горы Гелвуйской и вижу, там стоит Саул, опершись на свое копье, а вражеские колесницы и всадники мчатся прямо на него. Царь увидел меня и крикнул: „Кто ты?“ Я отвечал ему: „Я — амаликитянин“. Тогда сказал он мне: „Убей меня, ибо обложен я со всех сторон, а жизнь еще теплится во мне“. И я убил его, и снял корону с головы его и браслет с руки его, и принес их тебе, господин; и да вознаградит меня мой господин за службу».
