Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга вторая)
— Да уж чего там! — Бибигюль-эдже сокрушенно махнула рукой. — Сейчас бы грамота вот так пригодилась. А найти кого-то нужно, тут никуда не денешься.
В молчании они уселись ужинать. Дело близилось к ночи. Старушка задула керосиновую лампу, все трое разошлись на покой. Донди и Байрам тотчас уснули — намаялись за день. А Бибигюль-эдже ворочалась с боку на бок чуть ли не до самого рассвета. Неотступная забота прогоняла сон. Думала, думала бедная мать — кто же прочтет ей послание любимого, единственного сына? И наконец все-таки вспомнила. Афган-ага, мелкий торговец, что обосновался на противоположном краю аула! Как же она запамятовала? Грамотный, обходительный человек… Скорее бы утро!
Афган-ага — это, конечно, прозвище. Подлинного имени пришельца из соседнего Афганистана почти никто в Бешире не знал. Поселился он в здешних местах еще при царе, когда шла война — с кем-то не поладил у себя на родине, был вынужден ее покинуть. Человек уже в летах, мирного, приветливого нрава, он сперва занялся мелочной торговлей вразнос. По-туркменски понимал, а вскоре и говорить выучился. Купил участок земли с ветхою мазанкой, женился на девушке-сироте, что воспитывалась в бедной семье, теперь уже двое сыновей у них подрастают. Афган-ага был грамотный, многое знал наизусть из арабских, персидских и тюркских старописьменных книг — дестанов и диванов. Местные богатеи вскоре об этом проведали и наперебой стали звать пришельца к себе на той да маслахаты. Попросят его: расскажи, дескать, из «Юсуфа и Зулейхи», из «Баба-Ровшана», а то про жизнь и гибель благочестивых Хасана и Хусейна, которых сгубил коварный Езид… И Афган-ага без отказа исполнял все, о чем ни попросят. Читал и по памяти, и по книгам, если они имелись у хозяина торжества. Голос у него был отменный — заслушаешься. Правда, в последние годы Афган-ага стал прихварывать, редко показывался на людях. Да и время такое — не до празднеств, и по торговым делам не съездить никуда, того гляди нарвешься на калтаманов. Старушка Бибигюль потому и не вспомнила про него сразу, что не видела уже, почитай, года два, ну, а Донди — той и вовсе не доводилось про него слышать.
Едва утро забрезжило, вся семья наскоро попила чаю со свежим чуреком, и сразу же Донди с Байрамом собрались и отправились к Афгану-ага. Свекровь растолковала, как идти к нему.
Он оказался дома, в добром здравии, даже лавчонку свою, возле мазанки, где жил с семьей, в этот день открыл с самого утра и сидел на пороге в ожидании покупателей. Еще издали приметив незнакомую женщину с мальчиком, поднялся на ноги, чуть поклонился, разведя руки:
— Пожалуйста, милости просим! Чего изволите спросить, все к вашим услугам. Партию товара мы получили накануне. Цены сходные, монеты берем, какие предложите…
— Салам, уважаемый Афган-ага! — приблизившись и глядя как принято, в землю, учтиво проговорила Донди. — Благодарим, мы не за покупками. Просьба у нас к вам, не откажите, пожалуйста… — Она вытянула из-за пазухи конверт, подала: — Письмо прибыло от нашего мужа Нобата Гельды. А прочесть не умеем… Вы уж нам прочтите, очень просим, я и Бибигюль-эдже!
— Письмо от Нобата-командира? — Афган-ага улыбнулся, сочувственно покивал головой. — Значит, жив-здоров? Пошли, аллах, ему удачи, матушке его — долгих лет жизни! А вы, значит, его жена? — Донди молча кивнула. — Извольте, просьбу вашу выполню с удовольствием. Войдите, пожалуйста, сядьте на топчан, вот тут. А я сейчас…
Афган-ага исчез и минуту спустя возвратился с очками на носу. Развернул письмо и стоя начал читать:
«Уважаемой матушке нашей Бибигюль, супруге Донди, а также всем домашним привет мой издалека! Сообщаю, что состою по-прежнему на службе в Красной Армии, неустанно бьем врагов революции. В последнее время довелось мне в бою получить ранение… — Афган-ага запнулся, поверх очков глянул на Донди, она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть, смертельная бледность разлилась по смуглому лицу, глаза на мгновение потухли. Сразу же она овладела собой. Помедлив, Афган-ага продолжал. — И вот я нахожусь в госпитале, в городе Ташкенте, на излечении. Здесь ко мне… очень… — Афган-ага снова запнулся. — Тут зачеркнуто, прочесть невозможно, — многоопытный человек, он догадался: что-то здесь не все ладно, однако смолчал. — Когда поправлюсь, должно быть, мне разрешат съездить навестить вас. Очень хочется вас всех увидеть! А пока не станем предаваться унынию, будем мужественны. Желаю здоровья, удач во всем! До скорой встречи! Ваш Нобат Гельды-оглы. Писано в Ташкенте…»
Завершив чтение, он сложил листок вчетверо, сунул в конверт и протянул Донди. Она взяла не глядя. Нобат ранен! Скоро, может быть, приедет… И тревога, и радость, все так неожиданно!
— Спасибо вам, Афган-ага! И от матушки спасибо! Вот… какие вести, оказывается… — она подавила вздох. — Ну, мы пойдем. Всего вам доброго, удачи да прибыли.
— И вы будьте здоровы! — поклонился торговец. — Дай вам аллах благополучно дождаться мужа.
«Оправдалась примета, гляди-ка! — рассуждала сама с собой Донди по дороге домой. — Правый глаз у меня подергивается уже который день. И во сне Нобат-джан явился позавчерашней ночью… Значит, верно, думает о нас. И приехать намеревается. Ну, а раны у него… Небось, там доктора опытные. Такие же, как Николай-ага, что руку мне вылечил…»
Не заметила, как до дому дошли — будто на крыльях летела, Байрам едва за ней поспевал. Когда подходила к дому, вспомнилось: пряжу вымыла и высушила, теперь поскорее расчесать, чтобы успеть до приезда Нобата связать ему носки, крепкие да красивые…
Как раз в то время, когда Нобата Гельдыева ожидали домой после долгой отлучки, в Бешир прибыл из Керки молодой человек по имени Рахман Довлет. Он приплыл на каюке, и с ним багаж — какой-то плоский ящик внушительных размеров. Рахман Довлет, узбек из Самарканда, коммунист, был как и Нобат, откомандирован в распоряжение ДК Компартии Бухары, направлен в Керкинский окружком. А в Бешир его послали для организации в близлежащих аулах ячеек комсомола.
Парень видный собою, высокий. Одет просто, опрятно — полувоенный костюм, сверху тонкий халат, обут в сапоги, на голове барашковая шапка. Со всеми вежливый, говорит с приветливой улыбкою на смуглом продолговатом лице. Грамотный, сразу видать. Приятно слушать такого человека.
Определился он на квартиру. И вот на второе или третье утро по приезде прямо-таки насмерть поразил всех беширцев. Из ворот дома, где его поместили на жительство, не пешком вышел, не верхом на коне, а выехал на какой-то невиданной-неслыханной машине — два громадных колеса, посредине железные палки, хитроумно скрепленные… Что за диво? Мальчишки в один миг сбежались со всех концов аула, да и немало взрослых, побросав дела, высыпали на улицу, по которой Рахман Довлет, с невозмутимым лицом, катил довольно быстро на своей диковинной колеснице, обеими ногами покручивая малое колесо между двумя большими.
Собаки до того были ошеломлены, что даже лаять не отваживались — все до единой попрятались кто куда.
Не сразу отыскался человек — не кто иной, как Бекмурад Сары, секретарь партийной ячейки, на своем веку повидавший дальние места и всевозможные чудеса, — который такую машину знал. Велосипед, так зовется эта дивная машина, пояснил он односельчанам.
Велосипед?! Ель-сефид — Белый ветер… Да нет, шайтан-арба, дьявольская телега, вот как нужно ее называть! Потому — сама бежит, без лощади, без ишака или верблюда. И даже не ветром ее гонит, как лодку с парусом.
Впрочем, так рассуждали одни лишь старики из самых невежественных. А молодые парни, без всякого страха и смущения, целою гурьбой подошли к Рахману, когда он остановился и спешился возле здания ревкома. Сперва, как принято, поздоровались с приезжим человеком, потом завязали разговор и в конце концов попросили объяснить, каким же образом движется эта невиданная машина. Рахман Довлет, конечно, все разъяснил с предельной обстоятельностью. И этим очень удачно положил начало своей дружбе с аульными парнями.
Месяца полтора провел Рахман Довлет в Бешире. И за это время успел сколотить комсомольскую организацию в составе двадцати с лишним человек — одних только парней, что было естественно по тем временам. Ее секретарем был избран девятнадцатилетний Аллак-Дяли, сын бедняка, неграмотный, но смышленый, энергичный. Многому успел он научиться у Рахмана и грамотой овладел с его помощью.
Советскую власть в ауле по-прежнему олицетворяли все те же Шихи-бай и Давуд-бай — главари местного «бай-ревкома». Но уже чуть ли не каждый день приносил что-то новое, нежданное, сулящее близкие и крутые перемены.
Как-то раз под вечер Шихи с Давудом, предревкома и заместитель только было собрались после чаепития отправиться по домам, как в воротах бывшей резиденции бекча показался незнакомец.
— Здравствуйте, — слегка поклонившись, проговорил он. — Могу я видеть товарища Шихи-Мамедахун-оглы, председателя ревкома?
