Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Эта не имеющая большого значения победа тем не менее очень порадовала Голицына. Он похвалил Прозоровского за отвагу и приказал начать обстрел Хотина из орудий. А генералам пояснил:
— Сия бомбардирада производится для единого покушения — не сдастся ли устрашенный неприятель без баталии?
В полночь четвертого июля, разрывая густой мрак яркими всполохами огня, раскатисто загрохотали армейские пушки, мортиры, единороги, бросая ядра и бомбы на крепостные стены. С бастионов Хотина тотчас ответила турецкая артиллерия, стараясь поразить русские батареи.
Канонада гремела всю ночь, пропитав днестровский воздух кислым запахом сгоревшего пороха.
Поутру Голицын прекратил обстрел, долго рассматривал в зрительную трубу крепостные башни в поисках белых флагов или каких-либо других признаков готовности турок сложить оружие, затем оказал досадливо:
— Коль страха не имеют для сдачи — попробуем достать Хотин осадой.
Он приказал блокировать крепость с трех сторон (с четвертой естественным рубежом окружения стал Днестр), но опасаясь подкрепления осажденного гарнизона переправившимся через Дунай войском нового великого визиря Али Молдаванжи-паши, послал Румянцеву письмо с прежним требованием двигаться к Бендерам, чтобы угрозой штурма этой стратегически важной крепости оттянуть на себя часть турецких сил.
Покинувший в середине июня Крюковый шанец Румянцев перевел свой штаб в Святую Елизавету. Сюда и примчался извилистыми дорогами Подолии нарочный офицер от Голицына.
Бегло прочитав письмо генерала, Румянцев раздраженно засопел носом, порывисто сунул бумагу в руки сидевшего рядом Долгорукова, прошипел сквозь зубы:
— Вот, князь, полюбопытствуйте, к чему толкает меня Голицын.
И, не дожидаясь ответа, бухнув кулаком по столу, воскликнул огорченно:
— Господи, ну как же можно так упорствовать в заблуждении?! Ведь даже слепой узреет, что ежели я пойду за Буг, то открою все наши границы от Бендер до Очакова! И путь на Киев открою!
— Князь пишет, будто визирь неподвижно стоит между Хотином и Бендерами, — сказал Долгоруков.
— А вот на сие я сомневаюсь полагаться!.. Маскируя нынешним недолгим стоянием свое намереваемое прямое движение, Али-паша может вдруг повернуть на восток и ударить внезапно… Что тогда делать?.. Князь-то ответчиком перед государыней не будет!
— Но, согласитесь, ему нужна подмога. Берг выпустил татар из Крыма, и они, по сведениям конфидентов, держат путь к Хотину.
— С татарами Голицын управится сам, коль будет смел и решителен… А я должен свою службу справить границы защитить от турок!
Но, подумав, все же отправил к Бендерам гусарский полк генерал-майора Максима Зорича, а к Очакову — отряд запорожцев.
Тем временем положение под осажденным Хотином изменилось — к крепости подошел хан Девлет-Гирей с 25-тысячной татарско-ногайской конницей. Хан попытался прорвать кольцо окружения, но напоролся на разящий картечный огонь полевой артиллерии. Атака быстро захлебнулась, и, понеся тяжелые потери, хан увел конницу на юг, решив дождаться подхода Молдаванжи-паши.
— Уж теперь-то злопыхатели прикусят языки! — радовался, ободренный успешным боем, Голицын. — Не все мне за Днестр бегать!
Однако радость его была недолгой. Разбитые татары соединились у Рябой Могилы с конницей великого визиря, и спустя три дня: двадцать пятого июля — многотысячное войско грозно надвинулось на Первую армию.
Когда посланные на разведывание казаки, донесли Голицыну о числе неприятеля, он упал духом и велел немедленно собрать генералов на военный совет.
— Устоять противу такого войска мои полки не смогут, — сказал он блеклым голосом, стараясь не смотреть в глаза генералов. — И чтобы сохранить армию, я приказываю снять осаду и отойти за Днестр…
Повторного бесславного отступления князю в Петербурге не простили! На собравшемся тринадцатого августа Совете все без исключения — даже Чернышев — поносили Голицына за трусость.
— В рассуждении моем, — говорил Никита Иванович Панин с неподдельным волнением, — когда неприятель видит свои земли избавленными от пребывания войск вашего величества, имеет свободные руки и не потерпевшие урона собранные силы, следует ожидать, что теперь он устремит свои действия против наших собственных границ… И получается, что, решив на Совете вести войну наступательную — и начав оную! — мы станем защищаться.
Екатерина сама понимала, что огромная турецкая армия на месте стоять не будет. Но она чувствовала личную вину за то, что, вняв протекции Чернышева, ошиблась в назначении командующего. Поэтому, высказав резкое неудовольствие метаниями Голицына, предложила заменить его на более решительного генерала.
Оживленный обмен мнениями враз прекратился: предложение императрицы явилось для всех неожиданным.
Екатерина первой нарушила тишину.
— Есть ли у нас генералы, способные не дать поблекнуть славе моего оружия, или нет? — с досадой спросила она Чернышева.
Захар Григорьевич сделал задумчивое лицо. Он мог назвать несколько имен, но не знал, какое нужно назвать.
А Екатерина снова спросила:
— Не кажется ли вам, граф, что весьма разумные доселе действия Румянцева могут поспособствовать изменению постыдных ретирад?.. Не следует ли ему поручить предводительство Первой армией?
Чернышев отозвался сразу — уверенно и громко:
— Граф Петр Александрович хорошо известен своей отвагой и умением, кои он с доблестью проявил в минувшую войну с Пруссией. Я как раз собирался предложить вашему величеству и Совету сего именитого генерала.
Екатерина быстро оглядела собравшихся.
Все, соглашаясь, одобрительно кивали напудренными париками.
— Граф прекрасный воин, прекрасный!
— Конечно, господа, Румянцев!.. Вспомните, как он пруссаков бивал!
— Да-да, граф сможет добиться виктории!
Только Петр Панин, опять обойденный вниманием, смолчал, с преувеличенной заботливостью поправляя шелковый галстук, тугой петлей обтягивавший жилистую шею.
— Тогда я сегодня же подпишу рескрипт, — сказала властно Екатерина. — А вы, Захар Григорьевич, издайте указ по своей коллегии.
Чернышев покорно кивнул и тут же спросил:
— А кому отдадим Вторую армию?
Все, кроме Паниных, посмотрели на Екатерину.
А Никита Иванович, разглядывая полированные ногти, как бы между прочим бросил вполголоса подсказку:
— У нас в Совете один только вольный генерал остался — Петр Иванович.
— Но у Румянцева в армии есть князь Долгоруков, — недоуменно возразил Панину Вяземский. — Пристойно ли будет присылать другого генерал-аншефа, когда там собственный имеется?
— Князь Василий Михайлович — боевой генерал, — поспешно сказал Чернышев, — и вполне сможет заменить графа Румянцева.
Решать должна была Екатерина. Однако она — не говоря ни «да» ни «нет» — спросила вдруг Панина:
— А вы что скажете, граф?
Все полагали, что Панин, как приличествует в подобных случаях, ответит что-нибудь неопределенное, вручая свою судьбу в милостивые руки государыни. Но Петр Иванович не стал кривить душой — громко, может быть, даже резко сказал, поднявшись с кресла и склонив голову:
— Я тоже смогу заменить Румянцева, ваше величество!
Все замерли. Стало слышно, как нудно жужжит у канделябра одинокая муха. Из-под белого парика Панина выползла капелька лота и, оставляя блестящий след, тягуче потекла по виску.
Екатерина долгим взглядом посмотрела на графа, затем коротко изрекла:
— Быть по сему.
Панин, дернув кадыком, сглотнул слюну, поклонился еще раз — медленно, низко, благодарно.
«В конце концов сия армия погоды не делает, — подумала Екатерина. — Да и на будущее, видимо, в том же состоянии останется… Зато у Паниных не будет повода злословить, что я потакаю Чернышеву… А коль Петька провалит дело, то и Никишка поутихнет…»
Сразу после заседания Совета Петр Иванович поехал домой.
В Петербурге с утра моросил дождь, улицы были скучны и малолюдны, и запряженная четверкой пегих лошадей двухместная карета неторопливо катила по серой мостовой. Склонив голову на плечо, Панин невидящим взглядом смотрел в окошко, по которому тонкой пленкой струилась вода, размывая очертания проносящихся мимо домов. Он все еще размышлял о свершившемся назначении. В душе продолжал тлеть огонек досады, что не его, а Румянцева поставили предводителем Первой армии. Но, с другой стороны, теперь появилась возможность показать всем злопыхателям свой полководческий дар.
«Ничего, — успокаивал он себя, — еще не известно, как будет у Румянцева… Даст Бог — и мне фортуна улыбнется…»
За сорок восемь лет жизни Панин успел повидать и пережить многое: 14-летним подростком он начал службу в лейб-гвардии Измайловском полку; спустя год императрица Анна Иоанновна за мелкий проступок в карауле отправила его в армию генерал-фельдмаршала Миниха, и юный Панин штурмовал Перекоп, был в Крыму; затем участвовал в войне со Швецией; во время Семилетней войны за битву при Цорндорфе получил чин генерал-поручика; позже высочайшим рескриптом был пожалован генерал-аншефом и — вместе с братом Никитой — графским титулом.
