Михаил Казовский - Топот бронзового коня
- Неужели никогда не раскроешь тайны?
Тот пожал плечами:
- Может быть, потом. Перед самой смертью. Не хочу загадывать. - Он слегка поморщился. - Хватит о дурном. Лучше расскажи о собственных планах. Для чего ты сам стремишься в Константинополь?
Имр ответил просто:
- Бить челом василевсу и просить помочь возвратить мне отцовскую корону. Цель моя - усмирение мятежников во главе с Бен-Асадом. А взамен присягну императору на верность, поклянусь, что, пока я жив, ни один араб для Романии не враг. Буду защищать южные границы империи.
- Вряд ли он пойдёт на такую сделку. - И землевладелец зевнул. - Извини, конечно, но Юстиниан, по всеобщим отзывам, просто так ничего не делает. Только из большой выгоды - или для себя, или для страны. А в тебе, ты не обижайся, что за прок? Все арабы, вместе взятые, для империи не угроза.
Кайс нахмурился:
- Потому что арабы разобщены, каждый защищает интересы своего племени. Нет пока идеи, объединяющей всех. Скажем, как христианство… Но когда мы её получим, встанем плечом к плечу, создадим единое государство, то никто не сможет противостоять нашему движению.
- Ну, до этого пока далеко.
- Надо начинать с малого.
Гекебол уже не слушал приятеля: он привлёк к себе тёмнокожую рабыню, развязал тесёмочки на её шальварах и освободил от одежд; толстыми кургузыми пальцами в перстнях принялся ласкать прелести красавицы, уложил с собой рядом на кушетку, задышал тяжело от предельного возбуждения и, немало не стесняясь соседа, слился с ней в экстазе; женщина постанывала, оскалясь, прикрывала глаза, и её живот ходил ходуном от приятных внутренних судорог. Распалившись от подобной картины, гость последовал примеру хозяина и ничтоже сумняшеся овладел второй негритянкой; на вершине страсти только задранные кверху розовые пятки её мелькали у него за спиной, словно бы он хлопал маленькими крылышками.
Постепенно придя в себя, оба улыбались, отдыхали, сопели, с наслаждением пили терпкий шербет. Гекебол сказал:
- Понимаешь теперь, что такое счастье? Нет ничего приятнее единения с женщиной.
Имр заметил:
- Но страна - та же женщина. И владыка, её имея, получает не меньшее удовольствие, а порой и большее…
- Это извращение.
- …а литературное творчество? Я, когда создаю стихи, иногда испытываю такое же вдохновение, как когда создаю детей…
- Чепуха какая-то. Суррогаты любви никогда не заменят саму любовь. Был и остаюсь поклонником женщин.
Кайс спросил:
- Хороша ли Феодора на ложе?
У его товарища закатились глаза от воспоминаний:
- О, такой искусницы никогда больше не встречал! Но уже прошло тридцать с лишним лет… Что осталось от неё, прежней танцовщицы?
Собеседник подумал: «По приезде в Константинополь надо бы попробовать… Соблазнить её величество - чем не развлечение? А она и мужа своего, рогоносца, убедит, что помочь мне необходимо. Очень здравый план. Вы ещё узнаете, кто такие арабы, господа!»
8
Дядюшка Юстин отдал Богу душу 1 августа 527 года, в половине третьего пополудни. Накануне ему приснилась Луппикина в развевающихся белых одеждах, молодая, весёлая, как во время их бракосочетания. Удивлённый супруг обратился к ней с вопросом во сне: «Почему ты радуешься, Лулу? Ты же умерла?» - «Потому, мой милый, - пояснила она с улыбкой, - что сегодня днём ты тоже умрёшь. Мы с тобой наконец-то встретимся - здесь, на Небесах». Он проснулся мрачный, попросил воды, встал с постели, подошёл к окну. Было очень жарко, несмотря на раннее утро, душно, влажно; из окна виднелся треугольник синего моря, а над ним - кусок фиолетового предрассветного неба. «Да неужто вижу это в последний раз - небо, море, каменную стену дворца, подоконник, пальцы? - император озадаченно посмотрел на свои ладони, оглянулся на спальню. - Нынче меня не станет? И подлунный мир заживёт дальше, только я отправлюсь к Лулу? Верится с трудом. И зачем именно сегодня? Может, сон не в руку?» Кликнул кувикулария - евнуха, стражника, почивавшего у дверей:
- Вот что, Гермоген, позови паракимомена, своего начальника. Впрочем, нет: пусть немедленно разбудят препозита священной спальни. Я желаю одеться и пойти молиться в церковь Архангела Михаила.
Гермоген попробовал его образумить:
- Да какое ж в церковь, ваше величество? Половина пятого только. Не вздремнуть ли ещё часочек?
Старый василевс рассердился:
- Станешь мне указывать, негодяй? Живо распорядись насчёт препозита. А не то заточу в узилище!
- Слушаюсь. Бегу!
Переполошённая свита топаньем и криками разбудила дворец, он задвигался, начал гомонить; сразу сообщили племяннику (тот ещё не спал, потому что всегда ложился не раньше пяти и затем забывался от силы часа на три-четыре). У Юстиниана в недоумении изогнулись губы:
- Во дворцовую церковь? Отчего так рано? Хорошо, я тоже спущусь. Пусть несут одежды.
- Доложить ли её августейшему величеству?
- Нет, пока не надо. Для тревоги не вижу повода. Я сначала должен увидеть дядю. Как он? Встал не с той ноги?
- Гневается сильно. Очень неспокоен.
- Уж не заболел ли?
Увидав Петра, самодержец распетушился:
- Ты зачем? Вот болваны! Я просил не тревожить никого, кто не нужен.
Соправитель обиделся:
- Значит, ты считаешь, я тебе не нужен? Это новость.
Пожилой монарх сморщил нос:
- Я в другом смысле, не вообще, а в частности. Можно мне одному помолиться или нет? Для общения со Всевышним не берут посредников.
- Что-нибудь случилось? У тебя взволнованный вид.
Тот ответил глухо:
- Может быть, сегодня помру.
- Господи Иисусе! Ты увидел во сне что-то неприятное?
- Почему «неприятное»? Я увидел молодую Лулу, - и Юстин раскрыл то, что ему пригрезилось.
Сын Савватия объявил:
- Успокойся, дядя: утренние сны, как правило, не сбываются.
- Ну, посмотрим, посмотрим. Помолиться надо. Л потом видно будет.
Посетив церковь, император вымылся в термах, хорошо позавтракал и позвал своего духовника, чтобы исповедаться. Духовник задержался надолго, так как после исповеди говорили на церковные темы и сыграли партию в шахматы (затрикий), где Юстин вышел победителем. Рассмеявшись, самодержец воскликнул:
- Может, и не в руку! - охнул, покраснел, посинел и упал бездыханный.
Так в половине третьего дня 1 августа 527 года началось правление императора Юстиниана, прозванного в дальнейшем Великим.
Он с женой проходил уже обряд коронации, и поэтому вопрос о преемнике старого Юстина не стоял на повестке дня. Тем не менее Пётр повелел соблюсти все формальности: при стечении народа на ипподроме был гвардейцами поднят на щите и под одобрительные крики толпы принял золотую цепь; а затем, повенчанный патриархом на царство, вышел на кафисму - в облачении василевса и держа акакию - бархатный мешочек с прахом внутри как напоминание о недолговечности всего сущего. А глашатаи возвестили:
- Его августейшее величество Цезарь Флавий Юстиниан, многие ему лета!
И трибуны отозвались:
- Аvе, Саеsaг! Аvе, imperator! Vivat nostra civitas, vivat, crescat, floreat! (Здравствуй, Цезарь! Здравствуй, император! Пусть живёт наша держава, пусть приумножается, процветает!)
Он смотрел на эту ревущую толпу, радостных «зелёных», «синих», «белых» и «красных», на угодливые улыбки приближенных вельмож, на ряды охранников, защищавших его персону, на огромное поле ипподрома, голубое небо, ощущал дуновения тёплого августовского ветра и думал: «Вот момент моего триумфа. Я достиг высшего предела. Сделался единоличным правителем моего цивилизованного мира. Исапостолом - равным апостолам. Можно ли желать большего? - и ответил сам себе: - Можно, нужно. Ибо принимаю империю слабую, плохо управляемую, полудикую. Половину прежней Римской империи. И моя задача - сделать её могучей, просвещённой, незыблемой. Я не я буду, если этого не добьюсь. Чем прославлю себя в веках».
А толпа ревела:
- Vivat, vivat!
Лишь четыре с половиной года пройдут, и тогда те же люди будут обзывать Юстиниана грязной свиньёй и кричать, что напрасно появился на свет Савватий, породивший это исчадье ада. Лишь четыре с половиной года пройдут, и напуганный Пётр распорядится готовить корабли, чтобы убежать из пылающего Константинополя. Лишь четыре с половиной года… Но каких года! Наш рассказ о них ещё впереди.
Глава 4
