Фаина Гримберг - Хей, Осман!
В сундуках было много монет, золотых и серебряных.
- Это деньги, - говорил отец. Брал монеты на ладонь, подбрасывал, золото и серебро падало, сыпалась звонко...
- Когда-нибудь поедем в город...
- В Истанбул?
- Зачем в Истанбул? До Истанбула далеко! Истанбул ещё надо сделать нашим городом! А есть ведь и другие города, большие и маленькие. Поедем... Там увидишь чаршию - торговые ряды - выставлено много разного - одежда, оружие, сладости. Подходишь, отдаёшь вот такие золотые и серебряные диски и забираешь всё, что хочешь...
- Почему?
- Так положено.
- А если не давать ничего взамен, никаких золотых и серебряных денег, тогда можно всё взять?
- Экая голова твоя! Можно всё взять и без денег, только оружием и воинской храбростью. Беда в том, что ведь нет возможности всегда брать всё оружием войны! Даже монголы не могут так жить. Когда-нибудь надо остановиться, утвердить свою власть, дать людям хорошие законы. Это ведь хорошо, когда в твоих городах у людей много денег; хорошо, когда в торговых рядах продаётся всё, что только бывает на свете... Да что я тебе говорю, ты мал ещё!..
- Я всё понимаю! А ты всё знаешь, а ничего не делаешь. Где твои города с твоими законами? Почему наши воины не берут франкские и румские города? Почему ты не становишься самым великим правителем на всех землях?!
- Да я, может, не хочу! Большая власть - большое рабство! У султана власть большая, а сколькими цепями прикован он к этой власти своей! А я - свободный воин! Я не захватил много земель, но ты посмотри, ты скажи, кто посмеет напасть на меня, на моих людей? Никто не посмеет!..
Отец, казалось, говорил сам с собой, не для маленького сына, не для Османа говорил; казалось, сам себя хотел убедить... В чём же убедить?..
- А если ты такой свободный, почему ты хочешь, чтобы я сделался большим вождём и чтобы у меня было много земель и разных городов? Ты же так говорил!
- Говорил. Я так говорил, и говорю, и буду говорить о тебе, потому что время расцвета жизни твоей будет другое. А это ещё что! Как подумаю о временах твоих сыновей, и внуков, и правнуков!..
- Они будут жить в юртах, а по стенкам - вот такие монеты будут сплошь!..
- В юртах! А не хочешь во дворцах?! Все франки и румы будут у них в ногах валяться!
- И монголы?
- Кто будет помнить о монголах! Здесь всё будет твоё, твоё и твоих потомков. Я видел дворец султана Алаэддина Кейкубада, сына Кейхюсрева, я пировал в зале для пиров. Но дворцы твоих внуков прославятся на весь мир! Высокие, белокаменные, а вокруг сады... Эй! да ты не знаешь, что такое сады... Вот, видишь знаки на этой монете! Это письменные знаки, знаки халифов, наместников великого пророка Мухаммада. Это имя Бога, призыв к Аллаху показан этими знаками... Это древняя монета, в государстве древнем персов чеканили её... - Отец вдруг улыбнулся...
Осман положил маленькие пальцы свои детские на большую ладонь отцову. Монета звонко тукнулась в сундук, ударилась о другие монеты...
- Потерялась среди подружек, - тихо сказал Осман. Посмотрел на отца... - Я знаю тебя. Ты не любишь покупать. Ты любишь дырочки пробивать во всех деньгах и делать герданы...
- И дарить... - договорил отец, улыбаясь...
- И пришивать на шапки... - подхватил Осман... Теперь они как будто играли в такую игру...
Но вот лицо Эртугрула приняло суровое и отчуждённое выражение. Мальчик тотчас понял, что играм и беседам задушевным покамест конец. Он вскочил с кошмы, поклонился отцу, руку ему поцеловал и пошёл из его юрты...
* * *
Было кладбище. На кладбище - памятные камни. Мёртвые люди положены в земле под камнями памятными. Он видал мёртвых людей, убитых видал. Они делались, мёртвые когда, такие тихие и будто узнали какую-то тайну... Глаза не хотели закрывать до конца, веки оставались полуприкрытые... Лица желтели, темнели, пятнались пятнами... Но однажды, когда уже лет пятнадцать было Осману, он вдруг заблудился на охоте, отстал от своей дружины. Он знал, что в конце концов сыщет дорогу и был спокоен, медленно ехал на коне своём хорошем. И выехал к ручью. И там, у ручья, но подальше от плескучей воды, лежал мертвец... Это странно было, но в первый раз тогда увидел Осман мёртвое тело человека, умершего уже давно. Это ведь даже и не тело уже было, а так, останки, остатки. Были эти останки убитого давно человека страшными, конечно же. Но и хотелось глядеть на них, глядеть, не отводя пристального взгляда внимательного... Мертвецы ведь по-своему хороши, красивы; а этот, давно убитый, особенно был хорош, притягивал глаза... Члены его, тело его уже сливалось с землёй сыпучей. И останки одежды оземлились, почти что частью земли вокруг сделались. Когда смотришь, всё дробится в глазах тёмными рассыпчатыми дробными пятнами неровными, рассыпчатыми, сыпучими... По останкам одежды Осман различает: не наш, не кайы, не муж рода Эртугрула... И не монгол, нет. У этого мертвеца длинное тело было... Франк?.. Сердце забилось в чувстве радостной тайны... Было странно радостно, было хорошо сознавать, что ведь никогда этот, давно убитый, не откроет никому своей тайны... Видно было, что когда-то давно было это тело, тогда ещё живое, перерублено надвое... Одежда его - не одеяние воина... Остатки пояса... Должно быть, нож в ножнах висел на поясе... Было ли другое оружие?.. Унёс тот, кто убил!.. Осман смотрел, отъехав подале... Так, издали, совсем ясно было видно, что человек изогнулся, выгнулся тогда, давно уже, предсмертно... Голова скособочилась набок... Уже оземлились рассыпчато всё лицо и глаза. Не различить уже глаз. А вот отчаяние, смертное отчаяние умирающего всё ещё различается, видится... Рот приоткрыт в отчаянии смертном... Там темно, черно во рту... А зубы целы, и белые, красивые... Странно хорош, красив в этой тайне своей давний мертвец... Осман ещё отъехал; затем передумал, подскакал близко. Соскочил с коня и быстро разгрёб рыхлую землю рукоятью меча... Быстро-быстро... Разгребал землю вокруг мертвеца... Провалились таинственные останки в яму неглубокую... Осман нагрёб на них землю сыпучую... Полагается, что мертвецу лучше быть под землёй... Что ж, пусть так... Ещё сколько мертвецов - несметное число! - увидит Осман... Но ведь боле никогда не удастся ему побыть наедине с мёртвым, прислушаться в пристальности и внимательности к этой исходящей от мертвеца токами невидимыми, неслышными, странными бессловесной невидимой речи... Страшная сласть чуется в духе, идущем от мёртвого тела!.. Ещё много сластного страшного духа этого вопьют ноздри Османа... Привычно будет... А этот давний мертвец, он будто весь принадлежит Осману, будто непонятное благоволение своё, дружбу свою отдал Осману...
Осман отъехал от могилы на коне своём добром.
- Аллаха исмарладик! - До свидания! - крикнул прощальные слова.
И будто ощутились в воздухе прозрачные ответные прощальные слова погребённого:
- Гюле гюле!..
Ведь не навеки прощаются! Не простишься навеки с мёртвым! Уйдёшь рано или поздно из жизни земной. Великий добродей, милостивый Хызр живёт вечно, а человек обычный, даже и султан, даже и великий полководец, завоеватель многих земель, остаётся в конце концов лишь в памяти людской да в большом величии храмов, городов и дворцов, по его приказаниям воздвигнутых...
* * *
Память резвыми ногами убегает вдруг и вмиг далеко, в детство самое раннее...
Как велось у тюркских вождей, Эртугрул отдавал своих сыновей на воспитание своим ближним ортакам - содружникам. В юрте такого ортака провёл первые годы жизни своей и Осман. Жена этого содружника была кормилицей Османа-младенца; она приняла его из рук повитухи и прижала к большим своим грудям, тёплым и млечным. Её родной сын должен был сделаться сыну вождя молочным братом и другом, так велось по обычаю; но тот младенец умер, не прожив и седмицы после своего рождения. Осман сделался и радостью и заботой ортака и жены ортака. Они уже были люди немолодые, других детей у них не было. А старшие их сыновья погибли в битвах и стычках с монголами, не успев жениться; безбородыми погибли... Осман всегда был почтителен со своими воспитателями, когда сделался уже взрослым, возрастным воином... Они ещё прожили, и жили в довольстве; по его приказу было у них всё, что нужно для жизни довольной, достаточной... Но лежа в старческой немощи, Осман не мог вспомнить их имена... Да зачем? Он и безымянными любил их!.. А братьев своих он, тогда, в детстве, узнал позднее, потому что они воспитывались в других юртах, у других ортаков отца...
Кормилица прикрывала рот, подбородок тонким платком - яшмаком. Голос у неё был певучий...
Ты, кого я, открыв глаза, увидела.
Ты, кого я, открыв сердце, полюбила... - пела она...
Она обнимала маленького Османа и приговаривала певуче:
— Дожить бы мне, увидеть бы мне прекрасную невестку твоего государя-отца, любимицу твоей государыни-матушки!..[123]
