Анатолий Аргунов - Студенты. Книга 2
Это теперь — не успел ребенок родиться, ему тут же и во всем потакают. Игрушки с пеленок какие захочет, конфеты в рот чуть ли не силком запихивают, любые прихоти тут же исполняют. Вот и растут не помощники, а потребители. А все почему? Не потому, что достаток лишний появился, хотя и не без этого. Но ведь испокон веков на Руси и в зажиточных крестьянских, мещанских семьях детей не баловали. Потому что семьи были большими: трое-четверо детей — норма, пять-шесть — не исключение, и лишь восемь-десять ребятишек — какое-то геройство. А в нынешних семьях, что в городе, что на селе тоже, один ребенок — норма, два — уже подвиг, а три или четыре — чудо, равное полету в космос. Вот и растет ребенок один-одинешенек, как птичка в золотой клетке. Вроде бы есть у него и еда, и одежда, и прихоти исполняются по первому требованию, а не получается из него доброго и отзывчивого человечка. Привык повелевать родителями, бабушкой и дедушкой.
Хорошо еще, если бабушки с дедушками окажутся старой закалки: глядишь, чему-нибудь путному дитя научат. А нет стоящего воспитания в семье, так и вырастет отпрыск нарцисс нарциссом. Самолюбование, зазнайство и самовосхваление — любимые занятия нового поколения молодежи. Обратили внимание? Конечно, как не обратишь, если это тебе навязывают каждый день и каждый час. Стоит только включить любую телевизионную передачу. Да хотя бы «Доброе утро», и что видишь? Два молодых человека, он и она, берут интервью у такого же молодого артиста или актрисы. И начинается: я люблю это, я всего достигла сама, я умная, я красивая. «Якание» везде и всюду. Нелогичное, но вполне объяснимое бормотание о своих исключительных качествах. Будь то успешный бизнесмен, политик, художник, поэт или телеведущий — все в один голос твердят о своей исключительности. И что непременно упомянут в своих рассуждениях, так это глубокие корни своего исключительного происхождения. Кто потомственный дворянин, кто чуть ли не потомок барона, князя или даже царских кровей. Диву даешься на эти передачи. Никто из крестьянских семей не вышел, чур меня, из рабочих-пролетариев. Все непременно отпрыски голубых кровей или, по крайней мере, из жалованного царем дворянства… Да Бог с ними! Посмотришь на какую-нибудь вульгарную знаменитость вроде Аллы Борисовны или вечно оскалившегося Галкина-Палкина и думаешь: то ли природа на «талантливых» потомках отдыхает, то ли дворянство липовое. Не может априори дворянин и тем более потомок голубых кровей себя не уважать, быть смешным. Нет, нет, среди особ высочайшего происхождения всякое случалось: были среди них преступники, убийцы, развратники, игроки и проходимцы, но никогда они не были шутами. Шут — это ярлык пожизненный, как и ярлык на княжение или дворянство. Но они выдавались разным людям. А вот сегодня богатые и счастливые решили соединить две взаимоисключающие вещи: балаганство и высокое происхождение, поэтому и выглядят смешными, нелепыми в своих претензиях.
«Да ладно, что это я сегодня вдруг ударился в философию и критику», — остановил себя Савва Николаевич. Возвратившись домой после напряженного рабочего дня и растопив камин, он стал неторопливо просматривать свежие газеты, купленные им при езде по городу. У Саввы Николаевича была привычка покупать газеты самому, заезжая по очереди в тот или иной киоск. Один из них был на улице Студенческой напротив университета, там постоянного клиента знали киоскеры и оставляли для него две газеты: «Завтра» и «Советская Россия». В другом киоске, на торговой площади, он брал «Коммерсантъ». При подъезде к дому выходил и покупал, не для себя, а скорее для жены, «Аргументы и факты» или «Комсомолку». Другие газеты он просто не мог читать из-за обилия грязи и порнографии, концентрация которых превышала разумную величину во всех статьях. Его от таких статей тошнило, он даже боялся брать в руки эти газеты, а если случалось иногда, то долго мыл руки, которые, как ему казалось, пахли нечистотами. Вот и сегодня, придя в себя, Савва Николаевич принялся читать. Первым делом он просмотрел газету «Завтра». Сама по себе газета считалась оппозиционной, но не конкретно той или иной, а любой власти — той, что была здесь и сейчас. Передовицу, как правило, писал известный журналист с харизматичной личностью Александр Проханов. Был ли он коммунистом или не был, Савва Николаевич не знал, да и не важно. Важно другое: этот издатель и журналист не охаивал прошлое своей страны, а, напротив, искал в нем то хорошее, что могло бы помочь новой России. «Красная Империя» — любимый лозунг Проханова и его гордость. Именно Империей, но Империей Новой России хотел видеть свою страну этот странный человек, проживший большую часть своей жизни при советской власти, но не зациклившийся на ее достоинствах и недостатках, а понимавший, вернее, нашедший в себе силы понять, что историю не остановишь, а тем более не повернешь вспять. Проханов страстно хотел обновления России, а для этого он был готов пропеть «Аллилуйя» любому политику или олигарху, если видел в нем гражданина своей страны. Любой политик или бизнесмен, политолог, который хочет что-то мало-мальски хорошее сделать для страны, находил место в газете «Завтра» и поддерживался Прохановым.
Савва Николаевич, начав читать, углублялся в газетные дебри политики; словно гигантский насос, она засасывала его в хитросплетения жизни политической элиты страны. Нет, он не отдавал предпочтения ни одной из партий, более того — он от всех обещаний руководства и политиков устал. Ему хотелось не просто стабильности и хорошей зарплаты, но прежде всего душевного покоя, успокоенности в стране. А этого нет. Страну постоянно штормит, словно демон неспокойствия дует и дует, спрятавшись высоко в облаках над просторами родины и вызывая гигантские волны, которые уносят жертвы из сотен тысяч соотечественников.
Тяжелое предчувствие не покидало Савву Николаевича весь вечер. Пошел приготовить что-нибудь поесть, но все валилось из рук. «Устал, — подумал он. — Стареть стал, что еще скажешь», — ругал он себя. Кое-как сготовив яичницу и отварив пару сосисок, Савва Николаевич наскоро поужинал.
Жены дома не было уже вторую неделю, уехала навестить мать и задержалась. Старушке матери под девяносто, но она, видно, была из той породы людей старой закалки, которые при всех обстоятельствах любили жизнь и боролись за нее всегда. Пережив голод и холод войны, послевоенный напряг по восстановлению народного хозяйства разрушенной страны, родив и воспитав троих детей, теща сохранила ясный ум и твердые убеждения. Она знала, что добро всегда победит зло, и с этим жила, ни на что не жалуясь.
Савва Николаевич улыбнулся, вспомнив про жену и тещу. Надо позвонить: что они там делают. Но звонок жены опередил его намерения.
— Привет! Здравствуй. Чем занимаешься, Савва? — звучал бодрый голос жены.
— Как всегда: газеты читаю, ужин сготовил, вот ем. А вы-то как там? Как теща?
— У нас все в порядке. Скоро приеду. Не скучай.
— Да скорее бы, мне одному тоскливо и никто не ухаживает, все сам да сам, — ответил искренне Савва Николаевич. — Когда тебя ждать?
— В субботу, первым рейсом автобуса. Ты сам знаешь, когда он приходит. Готовься встречать.
— Ладно, жду дорогая, я тебя люблю.
На этом их разговор так же внезапно прервался, как внезапно и начался. Ну слава Богу, жена приезжает, а то от яичницы и картошки уже тошнит, в рот ничего не лезет, а есть что-то надо. «Ох, мне бы в студенческие годы такие проблемы. Кажется, тогда все смял бы, вместе со сковородой. А тут яичница с беконом и картошка на сливочном масле надоели. Зажрались вы, Савва Николаевич», — выругал он себя мысленно.
Отужинав и попив чаю, Савва Николаевич включил телевизор. На всех каналах шоу следовало за шоу. Переключившись на канал «Культура», он заинтересованно стал смотреть на экран: шла передача о древних немецких племенах. Кто они, что они и чем занимались. Увлекшись в общем-то интересной передачей, Савва Николаевич незаметно для себя стал расслабляться и даже чуть задремал. Но внезапный толчок в сердце и мозг заставил его встрепенуться. Он взглянул на табло телевизора. 21.38 московского времени высветилось в левом углу; на экране же какая-то дама улыбалась во весь рот.
«Что-то мне не по себе, съел, что ли, чего, сердце зажало, спасу нет». Савва Николаевич привычным движением расстегнул курточку и, засунув руку за майку, стал активно массировать левую половину грудной клетки вокруг соска. Мягко и плавно он массировал мышцы снова и снова до тех пор, пока острая боль не стала тупеть, а затем почти полностью исчезла, оставив лишь тяжесть в левой половине груди. «Ух, кажется, отлегло!» — устало пробормотал Савва Николаевич. Таблетками от сердца он почти не пользовался. Валидол, а тем более нитроглицерин он считал крайней мерой, можно сказать, неотложной, без которой болевой синдром может закончиться инфарктом. Но старинный дедовский прием, заученный в студенческие годы, когда он подрабатывал на «скорой», действовал пока безотказно. «Ну вот с чего бы это зажало так? Кажется, все как всегда: лекции, занятия, разбор тяжелых больных — ничего необычного, а надо же, как прихватило — он взял правой кистью левую руку и нащупал пульс. — Нет, в норме, и давление не зашкаливает, — сделал вывод удивленный Савва Николаевич, сравнив параметры частоты сердечных ударов и выброса крови. Странно, странно… Пожалуй, пойду я лягу». — И он направился в спальню. Заснуть, однако, не удалось. Сквозь дрему вдруг возникли не то крики людей, не то стоны откуда-то издалека, как из лесной чащи. В ушах стоял звон и слышался скрежет металла, звуки не то паровоза, не то электровоза и удары — один за другим, три удара со вспышками электрических разрядов. Ему даже показалось, что он ощущает запах мокрого осеннего леса, шпал и стоны, стоны сотен людей. «Тьфу ты, что же это такое!» — Савва Николаевич стал отгонять от себя эти недобрые мысли, стараясь вновь переключиться на что-то другое. Но нет. Тяжесть чего-то неотвратимого стала заполнять все его существо. Такое он уже пережил: тогда, в Партените, на берегу Черного моря, перед тем как утонула подводная лодка «Курск». «Неужели что-то опять стряслось плохое?» Он встал и принялся ходить по комнате, стараясь отвлечь себя от мрачных мыслей и ощущений. Нагнулся к камину, поворошил почти остывшие угли, кинул туда кусок старой газеты. Она вспыхнула на какую-то минуту, и Савва Николаевич отчетливо увидел в пляске огня гибнущих, корчащихся от боли людей. «Да что же это со мной», — схватил он себя за голову обеими руками и заспешил в ванную. Открыв кран с холодной водой, опустил под нее голову. Ледяная вода на какое-то время привела его в чувство. Он выпрямился, взял полотенце и стал вытирать лицо, волосы. «Ух ты, кажется, полегчало. Нет, пора брать отпуск и уезжать куда-нибудь. Все, предел». Летом не отдохнул, не получилось, со средним внуком пришлось посидеть: родители разъехались по командировкам, на деда была вся надежда.
