Виктор Шкловский - Повесть о художнике Федотове
Федотов любил ходить по улицам Галерной гавани. Живут здесь попросту: по улицам ходят в халатах, заборы везде рогожные, и вокруг так тихо, что из домика в домик переговариваются жители, не повышая голоса.
Говорили: здесь, недалеко от моря, зарыты казненные декабристы. Сюда ходил Федотов, а возвращаясь из Галерной гавани, заходил к чиновникам.
Однажды Федотов сидел в гостях. К хозяину дома пришел сын и сказал:
– Вода на улице!
Открыли окна. В самом деле, в Петропавловской крепости слабо бухала пушка, ветер относил звук к городу – туда, к Смольному собору.
Вода прибывала. Подождали еще полчаса.
Хозяин встал, взглянул в окно – вода плескалась у крыльца, как будто собираясь запросто прийти в гости.
Хозяин взглянул на гостя торжествующе и сказал:
– Недаром я в этом году не сажал капусты! Господа, кто хочет ехать ловить дрова?
Сын, закатав штаны, вывел из сарая лодку и подвел ее, как коня, к крыльцу.
Ветер гнал волны навстречу выстрелам Петропавловской крепости.
Во время бури Нева течет вспять, течет к корням дубов Летнего сада и наполняет каналы, выравнивая их с краем тротуаров.
Буря гнала лодку в город; слева проплыли тяжелые колонны Горного института; на уступах лестниц чугунные статуи не то борются друг с другом, не то выносят друг друга из воды. Другая статуя подняла руку, как будто умоляя о спасении. Город плавал в воде, как большой сервиз в лоханке.
Волны приходили к ногам Нептуна, сторожившего Биржу.
Федотов беззаботно греб.
Волна подгоняла лодку в корму.
Федотов сказал:
– Все это не очень похоже на рисунок Егорова, изображающий наводнение в тысяча восемьсот двадцать четвертом году как катастрофу, застигнувшую купидонов во время купанья.
Тонул город, суровый и прекрасный.
В сторону от наводнения, по небу к дудергофским высотам, как беженцы с пожитками, бежали горбатые облака.
Лодка плавала среди бури всю ночь. К утру переменился ветер.
На берегу, на мокрой площади, на просыхающем граните скалы, как победа великого города над стихией, как победа мысли над страданиями, как победа искусства, скакал медный всадник.
Улицы были измыты наводнением, вода подняла торцовые набережные и сложила на Невском баррикады: как будто город уже готовился к революции.
Вода билась у крутых лестниц набережной бессмертного города.
Гуси кричали на обновленных лужах среди зеленой травы. На улицах лежал мокрый тростник.
Хозяйки в мокрых печах разводили дымный огонь.
Нева бежала, еще вся в пене, навстречу морю и будущему.
К утру, когда вода порозовела и начала спадать, лодка возвращалась к Галерной гавани, таща за собой тяжелую, мокрую связку бревен и досок.
Гаварни и Федотов
Одна из гордых радостей писателя, – если он подлинный художник, – это чувствовать в себе способность обессмертить на свой лад все то, что ему захочется обессмертить.[40]
Эдмунд и Жюль де ГонкурИскания объединяют людей. Нет художников совершенно самостоятельных, как нет человека, разговаривающего на языке, который он сам создал.
Человеческая культура – дело общее.
Греческий художник создавал скульптуры и расписывал вазы, пользуясь сюжетами мифов. Он вкладывал свое в общеизвестное, пользуясь мифом, как общеизвестным словом. Миф он обновлял личным отношением, выбирая варианты мифов, их сопоставляя.
Художник Возрождения часто по-своему истолковывал те же мифы античной древности и мифы христианства.
Чем дальше, тем больше расширялась область жизни, охватываемая искусством. Бытовой рассказ и политический спор становятся элементом литературы. Но живопись долго основывалась на мифе и на пересказе исторического события.
Живопись еще внятнее для широкого человеческого общения, чем поэзия, потому что она понятна без перевода. Миф держался в живописи дольше, чем в литературе.
Художник Гийом Сюльпис Шевалье в молодости работал помощником инженера в деревне Гаварни, расположенной в Верхних Пиренеях. Название деревни обратилось в псевдоним великого художника, вводящего в искусство новую тему. Гаварни покупал пачками на вес у бакалейщиков старые письма – по преимуществу любовные. Из этого лепета, невнятного и страстного, он создавал надписи к своим рисункам. Он сумел уйти от мифа, став художником Парижа, парижской улицы, парижских карнавалов.
Гаварни говорил (разговор его записан Гонкурами)[41]:
«Я стараюсь изображать на своих литографиях людей, которые мне что-то подсказывают… Они со мной говорят, диктуют мне слова. Иногда я допрашиваю их очень долго и в конце концов докапываюсь до самой лучшей, до самой забавной своей подписи».
Он искал жест и слова нового времени, нового раскрытия современности.
Хогарт пытался утвердить общее. Люди Гаварни спорят, шутят, плачут и ошибаются, утверждая личное свое существование в искусстве.
Гаварни сам создавал свою теорию, написав «Рассуждение о различных способах видеть и мыслить».
Он много работал, имел успех, славу, что не помешало ему довольно долго сидеть за долги в тюрьме Клиши.
Живопись заговорила у Гаварни, приближаясь к жизни.
Кончился век мифологии, пришло время иллюстрированных изданий.
В России иллюстрированные издания появились довольно рано.
Жил некогда в России уже немолодой, хороший художник, нежинский грек по происхождению, карикатурист эпохи 1812 года, портретист, ученик Боровиковского и сам учитель многих художников – Алексей Венецианов. В 1817 году он издал одиннадцать выпусков раскрашенных от руки гравюр с текстом под названием «Волшебный фонарь».
Волшебного в том фонаре было мало: он освещал обыкновенное. А. Венецианов изображал уличных торговцев, девку, покупающую гребенку у гребенщика, извозчиков и водовоза. Водовоз А. Венецианова вез бочку, таща ее за оглобли сам.
Рисунки этнографичны и напоминают зарисовки путешественника.
У Сигизмунда Герберштейна, дважды посетившего Московию в составе австрийского посольства (вторая половина XVI века) к описанию путешествия приложены были виды, изображения тура и зубра, изображения саней и пышных приемов послов.
Во второй половине XVII века путешествовал по России в составе Гольштинского посольства Адам Олеарий. Он интересовался уже и бытом простых людей: народными гуляньями, представлениями кукольников, костюмами купцов.
Иллюстрированных путешествий иностранцев по России было много.
У Венецианова в «Волшебном фонаре» фигуры нарисованы легко и любовно; раскрашены они от руки. Обычно на одной странице давались два изображения: разносчик с книгами и сочинитель, маляр и штукатур, матрос и лакей, молочница и прачка, пирожник и ямщик.
При всей своей реальности фигуры эти напоминают фарфоровые статуэтки, пестро раскрашенные и миловидно забавные. При изображении приложены довольно длинные диалоги на отдельных страницах. Люди на рисунке разговаривают друг с другом, как бы взаимно представляя друг друга публике.
Разговор здесь заменял мифологический сюжет старой картины, он уточнял действие, но еще не давал рисунку неожиданный реалистический поворот.
В рисунках и акварелях Федотова какие-то отзвуки Венецианова есть. В картине «На базарной площади» совсем по-старинному выглядят продавцы на левой стороне (от зрителя), но на правом переднем плане разговаривающие старухи уже реальные – федотовские; они не только стоят рядом, но связаны между собой; искусство связывать на картине людей действием у Федотова было большое.
Казалось, что рисунок скоро найдет в России широкое применение. Был интерес к иллюстрированным изданиям, изображающим сегодняшний день. Но время было трудное, грозное, предреволюционное, люди еще не знали завтрашнего будущего, не знали причин собственного своего настроения.
Даже Белинский впоследствии радостно удивился, услыхав о Французской революции 1848 года.
Но пока до нее было еще далеко.
Жил и разорял издателей в Петербурге Александр Павлович Башуцкий – сын петербургского коменданта. В 1834 году он предпринял новое издание «Панорамы Петербурга», оставшееся неоконченным. После многих новых попыток издания он в 1842 году начал выпускать в большом формате книгу в выпусках; назывались выпуски «Наши, списанные с натуры русскими». На обертке было написано «Первое роскошное русское издание».
Белинский в рецензии писал: «…что по части изящно-роскошных изданий мы можем собственными силами и средствами не уступать иногда и самой Европе».
Рисунки в выпусках были работы Тимма и Шевченко. Белинский говорил, что они «отличаются типической оригинальностью и верностью действительности».
Текст был слабее, но в намеченных выпусках должен был выступить М. Лермонтов с очерком «Кавказец».
Всего было четырнадцать выпусков.
Приняли участие в изданиях В. Ф. Одоевский, В. И. Даль, В. А. Соллогуб, И. И. Папаев, Г. Ф. Квитка-Основьяненко, Е. П. Гребенка.
