Сергей Андреев-Кривич - Может собственных платонов...
Ночь Ирина Семеновна спала плохо. И как только развиднелось, она поднялась и пошла к реке.
За частым ивняком, густо обсевшим речной берег, Двины видно не было. Быстро пройдя по вившейся среди кустов тропке, Ирина Семеновна вышла к тому месту, где берег обрывом падает к намытой рекой песчаной полосе. Она раздвинула в стороны сизые хлысты ивняка. По серой еще воде Двину била частая волна.
— Ты что, мать, рано поднялась? — встретил жену только что прогнувшийся Василий Дорофеевич. — Что на реку ни свет ни заря ходила?
— А искупаться — по прохладце.
— Будто ране поутру купаться не ходила.
— А вот теперь взяла да и пошла.
Ирина Семеновна вздела на перекладину чайник и медяник с кашей, запалила хворост и села у костра, неподвижно глядя на пламя, побежавшее языками через густой желтый дым.
— Вроде забота у тебя на сердце, Ирина. О чем думаешь?
— О чем? Да вот о том, как это человеку на этом грешном свете да без греха прожить. И стоит ли?
— Вдруг да без греха не до всего дойдешь? Так?
— Может, и так.
— А тебе все на высоту хочется?
— Плохо ли?
— Ну, станется, и придумываешь себе грех, который полегче?
— Не так уж чтобы…
— Малых грехов, от которых большая польза, не так уж много…
— И то…
Чайник зафыркал, пар поднял крышку, из носика в огонь побежала тоненькая водяная струйка. Через некоторое время поспела и каша.
— Без Михайлы, что ли, завтракать будем? — спросил Василий Дорофеевич.
— Без Михайлы? Как хочешь…
Уже и поели и попили, а Михайлы все не было.
— Припозднился где, — не без думы заметил Василий Дорофеевич. — Припозднился. Да.
— И раньше случалось.
— Пойти к реке поглядеть.
Накинув на плечи армяк, Василий Дорофеевич пошел к Двине.
Волна сильно брала в глубину, закипала лохматым пенным гребнем. К берегу гнали косые, во всю речную ширину валы; подкатив к лежалому береговому песку, они зло вертелись на нем туго скрученными громадными водяными столбами и зашипевшим краем бросали воду все дальше и дальше.
Василий Дорофеевич зорко вгляделся в разбушевавшуюся реку. Две с лишним версты здесь в ней. Лодки на волнах не видно. Еще раз хорошенько поглядел Василий Дорофеевич. Покачав головой, он сел на вывороченный из земли лохматый от корней пень. За шумом воды он не расслышал, как подошла Ирина Семеновна.
— Что это тебя, Ирина, все к реке сегодня тянет? — спросил Василий Дорофеевич, когда, обернувшись, увидел стоявшую позади жену. — Двина-то вон, — кивнул он на разбушевавшуюся реку. — А лодчонка у Михайлы не ахти.
— Не впервой он на воде. Поймет, что переждать чуток надо.
— Отчаянная голова.
— Рассудит.
С севера черным густым валом шли тяжелые облака. Взвывший ветер пронесся над рекой, захлестал заметавшиеся кусты ивняка и высоко в небо метнул сбитые листья. Он стал рвать с воды длинные тонкие струи, рассыпал их в воздухе, гнал водяную пыль. Как будто низко над водой летел густой мелкий дождь, поднявшийся снизу. Так зимой от ветра летит над землей снежная поземка.
С высоты падали на воду чайки, визжали и в сильном воздушном течении взмывали вверх, косо под ветром раскинув, как два ножа, крылья. Река, казалось, хотела вырваться из душивших ее берегов.
Через гряду облаков рвался ветер, под его ударами они тревожно метались на высоте. Так в небе мечутся дымы, взмывшие над землей от стоверстных лесных пожаров.
Темнело. На нижний слой облаков где-то вверху накатывал новый облачный вал. По краям туч зажглась едкая огненная грозовая кайма.
Ирина Семеновна из-под ладони смотрела на реку. И вдруг — это ей не показалось — она что-то различила. Вдали по волнам под верной рукой приникала к воде, как впаянная в волну, шедшая вперед востроносая лодка.
Василий Дорофеевич спросил вскрикнувшую жену:
— Ты что?
Она молча указала на реку.
— Ни к чему удальство, переждать бы. Это Михайло, — сказал, вглядевшись, Василий Дорофеевич.
Михайлина лодка держалась на воде, как чайка, которая вдруг с косого быстрого полета скользнет вниз, с криком врежется в волну и сядет на воду.
Пальцы Михайлы застыли на веслах, он чувствовал малейшее трепетание лодки, под его рукой она держалась на воде как живая. В мгновение, которое грозило гибелью, Михайло одним рывком весла, движением туловища наклонял лодку как нужно, и волна, которая грозила перевернуть лодку, захлестать ее, завертеть в плотной воде, ощерившись, косым валом хищно кралась в стороне.
Лодка шла. Вот она уже недалеко от берега.
Ирина Семеновна глубоко вздохнула:
— Спас господь душу от греха!
— Какую душу?
— Человеческую.
Ирина Семеновна пошла тропинкой в сторону от реки. Все-таки она не могла сразу взглянуть Михайле в глаза.
Пролетели первые большие капли дождя. И вдруг сразу раздался низкий, могучий гул. Это под прямым ударом ливня загудела земля.
Последним рывком Михайло повел лодку на гребень, она замерла на переломе волны, затрепетала — и полетела на водяном раскате со всего маха на прибрежный песок.
Глава 15. МИХАЙЛО ВСЕ ЗНАЛ
По тому, как пасынок посмотрел на нее при первой встрече, Ирина Семеновна заподозрила, что он о чем-то догадывается.
Когда, уже к вечеру, они оказались с глазу на глаз, мачеха спросила Михаилу:
— Примечаю я, будто сказать что-то мне хочешь. Тайное, что ли? Говори. Одни мы. Как скажешь, что до времени таишь, на душе легчает…
Мачеха насмешливо смотрела на пасынка.
— Понимаешь, матушка, чуть было не искупался я, а может быть, и того боле.
— Что так?
— Да лодка с течью, и с хитрой какой! Доска одна разболталась, а с виду и не скажешь. Хорошо, что заметил.
— А как же ты в такой лодке по реке выплыл? Волна-то вон какая была.
— Крутая.
— Как же ты?
— А я лодку зачинил. Сидел я на берегу, у края кустов, не заметила ты меня. Как белье, которое у тебя разбежалось, ты изловила да лодку подогнала, гляжу издали это я — вроде ты у носа лодочного что-то поправляешь. Как ты ушла, я к лодке — ну, и благодаря тебе, матушка, все и увидел. Пришлось хорошенько гвоздями забить, да еще и посмолить. Для такого случая и всю лодку проглядел, чтобы где не просачивала. Не ровён час. Сама, матушка, о повреждении, видно, сказала бы мне, ежели встретились бы. Да не вышло. В гости, что ли, ввечеру куда ходила?
Мачеха вплотную подошла к Михайле, взяла его руками за плечи, притянула к себе. Тихо и бешено прямо в лицо Михайле просвистели сквозь сжатые зубы ее слова:
— Да ты что, в кошки-мышки, что ли, играешь?
Михайло схватил мачехины руки, изо всей силы их сжал. Сдавленным, глухим голосом он крикнул:
— Не утонул! Нет! Жив — видишь?
Ирина Семеновна отвела в сторону глаза и криво усмехнулась. Михайло отпустил мачехины руки.
— Великий гнев у тебя, матушка, в душе живет.
Он добавил:
— Так гневливо и дела как следует не сладишь.
Теперь терять Ирине Семеновне было уже нечего. Все открылось. Она села на корягу, скрестила на груди руки, подтянула края платка и с наглым спокойствием спросила:
— Так. Отцу уже сказался?
— Нет.
— Почему? Не поспел?
— Не потому. Нужды нет.
— А ты не побрезгай.
Обидные Михайлины слова так и резанули мачеху по сердцу, но она только скривила губы.
— «Нужды нет!» — продолжала Ирина Семеновна. — Притворяешься. Не боюсь я ни твоего рассказа, ни твоего оговора. Понял?
— Понял. Правда. Не боишься. Да и не след такого бояться. Гнева только своего бойся. В нем слепой становишься.
— Не уразумею я тебя, Михайло. Это ты по-христианству, по-доброму? Как тогда с быком? Или просто так — струсил?
— Когда человек сильно сердится, случается, без веры говорит. И слова ему тогда не для правды, а для утешения самого себя.
— Мудрость, мудрость. Глубина, ой, глубина!
— А в слове самая суть — правда. Для того оно и придумано.
— Все-таки не пойму: с чего бы?
— Не надобен тот рассказ. Ни к чему.
— Так вот я же объясню тебе. К тому хотя, чтобы подобный нынешнему случай когда не повторился. Уразумел? А?
И мачеха, подняв голову, бросила на Михайлу насмешливый взгляд.
— Уразумел, уразумел. Как не уразуметь. Вот и говорю, что подобное не случится боле.
— Это ты откуда же ведун таков выискался, что в чужой душе как по писаному читаешь? В твоих книгах, что ль, про то описано?
Михайло молчал и что-то обдумывал.
— Аль такая линия одолела тебя — все добром и добром, покуда добро само собою верх возьмет? Не потонет Ли в мирском злом твое одинокое добро?
— Будто мое добро одинокое?
— Каждый за свое стоит, и то людей делит. Свое добро чужому добру друг не великий. Как те два добра столкнутся, нетрудно и злу загореться.
