Наталья Павлищева - Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы
— Да ведь ему, верно, семью кормить надо…
Обслуживать себя старалась сама, помогали только там, где уж никак без прислуги. Орлов не мог надивиться:
— Кать, да ведь это слуг работа, а не твоя!
Но с первых дней императрица сама зажигала в спальне свечи, сама разводила в холодные дни огонь в камине, сама одевалась по-домашнему. Была в том и своя хитрость, ведь в ее постели часто по утрам еще спал Гриша. Жалея будить любовника и не желая, чтобы его видели, обслуживала себя сама. Когда вернулись в Петербург, завела для фаворита особые апартаменты, связанные тайным коридором с ее собственными, и звоночек провела от себя к нему. Но Орлов уходил не всегда, после жарких Катиных объятий ему лениво подниматься и топать к себе. Да и ей не хотелось отпускать любовника.
Только когда в очередной раз оказалась в тяжести, пришлось Орлову поселиться у себя и приходить изредка больше ради разговоров.
Екатерина привычно протерла лицо кусочками льда, заварила сама себе крепкий кофе (полфунта молотых зерен на чашку, не поймешь, то ли напиток, то ли одна гуща, никто такой крепости не выдерживал), съела гренку и села к столу просматривать бумаги.
Гришка, сладко потянувшись, отозвался из-за полога:
— И чего ты в такую рань поднимаешься? Не то не успеешь со своими бумагами навозиться…
— Гриша, дело тебе есть.
— Какое? — Любовник явно не горел желанием вскочить и бежать какое-то поручение исполнять. А уж когда услышал, что за дело, так и вовсе пожалел, что из-под одеяла отозвался!
— Съезди к Григорию Потемкину да скажи, чтобы поговорить ко мне приехал.
— Не знаю я, где он, дома не живет…
В голосе любовника явно слышалась обида.
— Я скажу, где, в Лавре он. Съезди и верни ко двору, это мой сказ.
В голосе зазвучал металл, Орлов взбрыкнул:
— Чего это я его уговаривать должен?! Чего он там делает?
Екатерина поднялась из-за стола, подошла ближе, явно, чтобы не так слышно было.
— Гриша, ежели ты из-за своей глупой ревности будешь мешать ко двору умных и толковых людей собирать… то плохо будет!
Кому и в чем будет плохо, не сказала. Орлов обиделся совсем, но что ответить не знал. Императрица вернулась за стол и, принимаясь за очередную бумагу, спокойно добавила:
— Поедешь и скажешь, мол, я желаю, чтобы он делом занялся, что он мне нужен.
— Каким делом-то?
— Потемкин толковей многих министров будет, его надо к государственной службе приучать, а не в иноческом одеянии держать. Был бы добрым иноком, пусть бы постригался, да ведь не про него это. Куда беспокойному Потемкину в обитель? Пусть лучше делом при дворе займется. А что одноглаз… я его не на куртаги зову, коли не хочет, так пусть и не ходит.
Орлов сразу повеселел, раз на куртаги не зовет, так пусть Потемкин снимает свою схиму.
— Он постригся, что ли?
— Нет.
— А ты откуда знаешь?
— Я не ты, мне узнать недолго. Сегодня съезди, хочу ему дел немало поручить. Полно хандрить и от людей прятаться.
Орлов поехал. Екатерина редко приказывала, все больше просила, не только его, всех просила, даже слуг. Однажды долго звонила в колокольчик, чтобы вызвать слугу и отдать письмо, которое требовалось срочно отправить. Никто не приходил, пришлось выйти из кабинета и искать запропастившихся слуг.
Через силу нашла их азартно игравшими в карты. На появление императрицы и внимания не обратили. Так же бывало, когда была Великой княгиней, слуги Петра ее не замечали, неужто все повторяется?
Что-то подсказало не поднимать шума, чтобы не унижаться еще больше, лучше иные меры принять. Но письмо требовало срочной отправки, и Екатерина просто подошла к одному из игравших, наклонилась к уху и тихонько попросила отнести письмо вниз:
— А пока — за тебя поиграю, чтоб не пропадало.
Тут сидевшие опомнились, повскакивали.
— Сидите, сидите! Коли колокольчика не слышите, так и продолжайте.
Григорий разобрался по-своему, одному из слуг выбил пару зубов и обещал, что ежели еще раз на любой зов сломя голову не прибегут днем или ночью, то собственноручно повыломает всем остальным без разбора прав или виноват не только зубы, но и ребра, и голыми на мороз выставит.
Глядя на рослого, сильного, словно бык-двухлеток, фаворита императрицы, слуги поверили, что так и будет.
— Чего ты, Катя, их уговариваешь? Сама справиться не можешь, мне скажи или Алехану. Завтра строем ходить будут. Как же ты империей управлять собираешься, коли с десятком слуг совладать не можешь?
В таких случаях Орлов чувствовал себя сильным и уверенным. Но бывали минуты, когда Екатерина смотрела ледяным взглядом своих голубых глаз и ее голос тоже отливал серебристым металлом. Тогда лучше подчиняться. Григорий помнил, как в сердцах императрица послала к черту Бестужева. Не посмотрев ни на чины, ни на возраст. Катю лучше не сердить…
За Потемкиным в Лавру пришлось ехать, хотя Орлов очень хотел бы, чтобы тот так и остался монахом.
— Где тут у вас монах Потемкин?
— Кто?
— Ну, инок или кто он?
— У нас фамилий нет, все братья. А Григория Александровича сейчас позовут, он не монах и не инок, постриг не принимал.
— А чего он тут делает?
— Просто живет да душевного спокойствия набирается.
Орлов вздохнул:
— Спокойствия хватает, это верно. Тихо, как на кладбище… Зови, мне недосуг, государыня за ним прислала.
Пришедшего Потемкина едва узнал: тот оброс бородищей, сильно похудел, глаз перевязан… Пышущий здоровьем, красивый и уверенный в себе Орлов смотрелся рядом с ним просто великаном, хотя были одного роста. У Григория отлегло от сердца, такой Потемкин ему не опасен, это не соперник.
— Государыня желает тебя видеть. Чего со службы-то удрал?
Единственный глаз Потемкина глянул насмешливо:
— Тебе ли не знать? К чему я государыне? То Протасова приезжала с приветом, то ты вот…
— Ах, вот кто донес…
— Государыне скажи, что постриг принять решил. За самоволие прощения прошу, потому как сначала болен был сверх меры, а после не решился о себе напоминать. Я думал, вы с Алеханом сами ей сказали.
— Не столь ты важная птица, чтоб о тебе с императрицей речи вести. А про болезнь свою сам скажи. Велено мне тебя привезти живого или мертвого.
— Зачем?
— Это ты у нее и спроси! — огрызнулся Орлов. Очень не хотелось говорить, но совесть не позволила скрыть. — О беде твоей знает, но к делу приставить хочет. К какому, не знаю, не спрашивал. Собирайся.
— Завтра приду, Гриш. Видишь ведь каков, разве в таком виде во дворце показываются?
Почему-то именно этот почти домашний, примирительный тон Потемкина примирил с ним фаворита, словно бородатый тезка уступал ему первенство, добровольно отходил в тень.
— Ладно, скажу, что завтра будешь. Поутру пораньше пришлю за тобой карету.
— Я из дома поеду.
— Да ты небось и в седле сидеть разучился!
— Этому и за десяток лет не разучишься.
Под сводами собора среди церковной тишины раздался смех.
— Ладно, — Орлов хлопнул приятеля по спине, — скажу, что утром будешь.
Григорию Александровичу казалось, что стук его сердца заглушал звук шагов. Он шел по Зимнему к императорскому кабинету и гадал, что услышит.
Выбрит, пострижен, вымыт, портной колдовал всю ночь, но мундир все равно широк, худобу скрыть не удалось… Глаз под повязкой… Но самое страшное — уверенности залихватской поубавилось.
По ходу отмечал перемены. По всему дворцу дежурные, как прежде было при Елизавете Петровне в старом дворце, на некоторых форма иная, каждый глазом косил на его повязку на левой стороне лица. Не все знали, кто он и что он.
В приемной новые секретари, правда, камердинер Зотов узнал, расплылся в улыбке:
— Григорий Александрович… да ты никак уполовинился? Худющий, точно из лазарету… Сейчас доложу, что пришел. — Шепотом добавил: — Спрашивала уже…
Секретари сразу другим взором глянули, если государыня ждала да спрашивала, значит, человек важный. Когда уже за Потемкиным закрылись двери в кабинет, секретарь, взятый совсем недавно, поинтересовался у Зотова:
— Кто это?
— Григорий Потемкин.
Глядя, как секретарь пожимает плечами, камердинер хмыкнул:
— Помяни мое слово, этот еще себя покажет. Ума в башке на десятерых, только вон видишь, окривел малость. Но он и с одним глазом крепче, чем некоторые с двумя.
И непонятно, кого он в виду имел…
Потемкин шагнул в кабинет с бешено бьющимся сердцем, поклонился.
Екатерина единым взглядом оценила все: повязку, худобу, потухший взгляд.
— Здоров ли, Григорий Александрович?
— Благодарствую, Ваше Величество.
— О твоих напастях наслышана, помочь не могу, но не хочу, чтоб в одиночестве пропадал. Твоя голова России надобна. Коли можешь послужить, так не прячься.
