Наталья Павлищева - Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы
Как же он клял тот вечер и свою попытку ковырнуть чирей булавкой! Но сделанного не вернешь, а жить как-то надо было.
У дьячка, привезшего императрице бумаги из Москвы, левый глаз закрыт черной повязкой. Чувствовалось, что повязка страшно мешает, а глаз болит, потому как то и дело касался его ладонью. Глядя ему вслед, Орлов усмехнулся:
— Как у нашего Циклопа…
Екатерина, вышедшая в приемную, чтобы отдать какие-то распоряжения, поинтересовалась:
— Какого Циклопа?
— Да Гришки Потемкина…
— Отчего же Потемкин Циклоп?
Орлов уже понял, что проговорился, но делать нечего, пришлось объяснять:
— У Гришки левый глаз вытек, тоже с повязкой ходит, вот и Циклоп.
— Потому глаз не кажет ко двору?
— Спрятался где-то, дома нет, слуги, куда девался, не говорят.
Императрица только кивнула, долее расспрашивать не стала, но Григория не обмануло это внешнее согласие — он уже неплохо знал свою Катю.
Екатерина действительно заинтересовалась Потемкиным, но разыскать попросила не Орлова, а Анну Протасову.
Анна Протасова была фрейлиной ловкой и догадливой, она попала ко двору только что, но быстро стала необходимой государыне, потому что умела хранить секреты.
— Аннет, вы должно не знаете Потемкина Григория Александровича? Его надо разыскать, да только осторожно. Главное — не обидеть, знаю, что он глаз потерял, а потому дичится.
— К Вашему Величеству привести?
— Пока только поинтересуйтесь от моего имени состоянием и дайте понять, что я огорчена, но о нем помню.
Анна Протасова прекрасно знала, что лучше всего развязывает языки, а потому на подкуп денег не пожалела. Помнила и то, что государыня благодарной быть умеет — все вернет сторицей и наградит. Но пока для самой Анны лучшей наградой было доверие императрицы. Остальное потом, успеется…
Слуги потемкинские деньги любили не меньше любых других, а потому быстро сказали, где прячется их хозяин — в Александро-Невской лавре. Эва куда забрался!
— Чего он там делает?
— Грехи, видать, замаливает.
Протасова отправилась по указанному адресу. Конечно, далеко ее не пустили, но услышав, что разыскивает Потемкина по повелению государыни, живо все запреты забыли.
— Посидите, сейчас позовут…
Вошедший монах был статным и красивым, невольно залюбовалась, несмотря на черную повязку на левом глазу. Может, он и не монах, но почти в рубище. Смотрел единственным глазом прямо, чуть насмешливо:
— К чему понадобился?
— Григорий Александрович, Ее Величество велела об вашем здоровье справиться.
— Кто?!
— Императрица Екатерина Алексеевна, у нас другой нет.
— Передайте благодарность за участие. Неплохое самочувствие.
— Ее Величество была огорчена, когда узнала.
— Она только что узнала?
— Недавно, сразу отправила меня искать.
— А… Ну, передайте, что жив, здоров, чего и ей желаю.
Он выжидающе смотрел; Протасова неловко откланялась, ведь больше ничего не было велено передавать, только найти и о здоровье справиться. Потемкин посторонился, пропуская фрейлину, уже у двери она вдруг остановилась и вдруг зачем-то добавила, нутром почувствовав, что это нужно:
— Императрица очень огорчилась за вас и хотела бы, чтоб вернулись ко двору.
— Это она сказала?
Анна Степановна только плечами пожала и скользнула прочь. И так многовато наговорила от себя, коли захочет Екатерина Алексеевна, так за этим монахом карету пришлет, а вот за то, что язык распустила, фрейлина могла поплатиться.
Ругая себя на чем свет стоит, Протасова возвращалась во дворец. Дай бог, сойдет все с рук, но это хороший урок, чтоб не болтала больше, чем поручают.
Протасова ошиблась, монахом Потемкин еще не стал, хотя к тому склонялся. Отлежавшись пару недель в темноте, он все же заскучал: не такова у Григория Потемкина была натура, чтобы даже в таком положении бездельничать, ум требовал пищи, а душа деятельности. Однако появиться в таком виде при дворе он, конечно, не мог, жалости к себе вызывать не желал и нашел себе другое занятие — принялся наверстывать то, что не доучил в Московском университете, и занялся изучением теологии.
Философия и теология… что ему еще оставалось в таком положении, каком оказался? Монахи приняли одноглазого философа спокойно, к томам в библиотеке допустили и беседы вели с удовольствием, потому что вместе с глазом ум Потемкин не потерял. Но вот намерение постричься в обители не одобряли:
— Не то, Григорий Александрович, тебе надобно, не монашеская у тебя натура. А коли так, то насилие над душой будет. Поживи, подумай, что тебе больше надобно, ежели поймешь, что оно твое, так благословим…
Орлов с удовольствием разглядывал картинки в большой книге. Екатерина с трудом сдержала улыбку: точно дите!
— Гриша, ты читаешь или картинки смотришь?
Тот поскреб затылок:
— Писано по-французски, не про меня, а так хоть посмотрю что…
— Учи французский, без него сейчас никак.
— Ага…
— Приставить учителя?
— Вот еще! Чего это я, как цесаревич, буду уроки делать?
— Кабы у меня было время, я бы грамматикой занялась и не посмотрела, что императрица и мать цесаревича. Учиться, Гриша, никогда не поздно и не зазорно. Давай сама что покажу…
Орлов чуть лениво потянулся, захлопнул книгу, учиться не хотелось, напротив, хотелось поскорей потащить Екатерину в постель, уж больно заманчива она была с распущенными волосами и в халате. Ядреная баба, даром что императрица. Брови не сурьмит, лицо не белит, разве что румянит, как принято. Так и то зря. А тело крепкое, сильное и жаркое! Мало какая девка в молодые года такой жаркой бывает.
Екатерине тридцать пятый, немало лет, но для нее возраста словно и нет, только подбородок стал провисать, но это не от возраста, а от того, что слишком много за бумагами сидит. В остальном хороша!
Он не позволил больше говорить о французском и учебе, потащил-таки на перину.
Опомнились нескоро; прижимаясь щекой к плечу любовника, Екатерина думала о том, как ей повезло с Гришей. Пусть Орлов не больно умен, его канцлером никто ставить и не собирается, для умных дел другие есть, а Гришка и на своем месте хорош.
Проснулась она, как всегда, рано — в шестом часу. Этот распорядок дня завела сразу, как только стала сама себе хозяйкой. Конечно, хозяйкой не стала, все равно во всем ограничена, но хоть во дворце по-своему завела.
Только приехав в Петербург и оглядевшись, Екатерина поразилась толпам придворных во дворце и вообще в домах у знати. Императрица Елизавета Петровна была большой любительницей всяких приживалок, шутих, убогих, но и без них хватало слуг, прислужников, нахлебников… Приглядевшись, Екатерина, тогда еще Фредерика Августа, быстро поняла, что никто из этих нахлебников делом не занимается, зато все норовят увильнуть, заболтать любое поручение, а то и просто не выполнить. Все понемногу или много, как получалось, воровали или подворовывали, а содержания требовали немалого.
Став Великой княгиней и супругой цесаревича, она попыталась изменить систему хотя бы у себя, но встретила такую обиду со стороны неглупой императрицы, быстро осознавшей: на фоне Екатерининой толковой челяди будет особенно заметна бестолковость ее собственной, что предпочла затаиться на время.
Но Екатерина не была бы сама собой, если бы не пыталась что-то изменить хоть постепенно. Удалось, ее штат был куда меньше, а делом занят постоянно. Главное — она училась. Однажды уже императрицей Екатерина призналась, что училась с первого дня своего пребывания в России, училась каждый день, записывая или запоминая каждую ошибку, если писать было опасно. Все подмечала, все брала на заметку.
Восемнадцать лет учебы не прошли даром, и теперь ей мешала только собственная природная деликатность и неумение жестко потребовать что-то ради себя самой. Вот ради России и общего блага могла и пощечин надавать, а чтоб ради своего удобства заставить что-то делать… тут буксовала вся Екатеринина решимость.
И осталось это навсегда. Ее ублажали и немало, но императрица считала себя обязанной щедро за это платить, все фавориты, которые были после Орлова, да и сам Орлов получали невиданные подарки, чиновники, что при ней работали, если дело свое не запускали и старались, наградами бывали осыпаны сверх меры, слуги жили, так не все дворяне могли себе позволить, не знали отказа ни в чем… Но воровали и бездельничали, как в любом другом доме, а иногда и больше, потому что знали — матушка только пожурит или вовсе сделает вид, что не заметила. Когда Екатерине указывали на воровство, она даже смущалась:
— Да ведь ему, верно, семью кормить надо…
Обслуживать себя старалась сама, помогали только там, где уж никак без прислуги. Орлов не мог надивиться:
