Рангея Рагхав - Гибель великого города
Взявшись за руки, они пошли обратно в храм. Нилуфар постепенно успокаивалась. Виллибхиттур снова погрузился в свои бесконечные размышления.
Вдруг Нилуфар сказала: «Смотри!» Они остановились в тени гигантской статуи, чтобы их не могли видеть пирующие. Но предосторожность была излишней. Разгулявшиеся горожане с трудом узнавали друг друга. Шумерские воины покачивались на своих ложах. Купец из Хараппы спал, уронив голову на грудь Вени. Та тоже впала в беспамятство. Манибандх смеялся, оглядывая гостей затуманенным взором. Кто-то дико хохотал, вскрикивая:
— Э-э-э-й, гражда-а-ане-е Мохенджо-о-о-Да-а-ро-о!
И всем казалось это очень смешным.
А рабы и рабыни подносили все новые и новые кувшины с вином, разливая его по чашам. Лишь великий царь йогов по-прежнему сидел в глубоком раздумье. Его сосредоточенное лицо, словно единственная надежная крепость в этом непостоянном мире, напоминало о других, высших силах. И казалось, что все это греховное торжество было возможным только благодаря его бесконечной снисходительности.
Тандра, жена виноторговца, запуталась рукой в ожерелье эламского жреца. Наконец она порвала нить, и крупные жемчужины рассыпались по помосту. Ударив жреца по щеке, она закричала:
— Прочь, дуралей, ты даже пить не умеешь!
На минуту к эламскому жрецу вернулась способность рассуждать.
— Радость нужна, — сказал он, — нужна радость гражданам великого города! Пусть снова Вени станцует, пусть еще раз…
Больше он ничего не мог произнести — не слушался язык. Но слова его подхватили соседи:
— Пусть еще раз… еще раз…
— Что еще раз? — спросила Тандра.
Шумерский воин, выливая, на свои одежды вино из чаши, пробормотал:
— Еще раз, красавица!.. Еще…
Тандра визгливо захохотала.
Шумерский воин поднялся и пошел, спотыкаясь и пошатываясь. Эламский жрец сумел выговорить одно слово:
— Праздник!
— Праздник! — подхватили остальные.
Шумерский воин подошел к Манибандху и, подняв палец, сказал:
— Высокочтимый!.. Праздник…
Шумер забыл, что он не у себя на родине, и говорил на своем наречии. Но Манибандх понял смысл его слов.
— Праздник? — спросил он, пьяно покачиваясь.
Теперь уже все, как попугаи, повторяли: «Праздник… Праздник…»
Шумерец шагнул к Тандре.
— Госпожа… Праздник…
— Скоты! — вдруг сказал Виллибхиттур. — Я ухожу!
— Останься! — попросила Нилуфар.
Но поэт быстро удалялся. Нилуфар помедлила, затем направилась к своей колеснице. Приблизившись к месту, где она оставила Хэку, египтянка услышала разговор. В ней пробудилось женское любопытство. Укрывшись за деревом, она затаила дыхание.
— Госпожа не пришла, — прозвучал голос Хэки. — Не случилось ли что-нибудь?
— Что с ней может случиться? — ответил Апап. — Помнишь, там — на берегу Нила — сына бродячего торговца. Он был такой сильный, откормленный! Ей тогда, наверное, приходилось трудней… А высокочтимый сейчас развлекается с танцовщицей — я давно замечаю, что он без ума от нее. Сама подумай, к чему молодой женщине быть в одиночестве?
— Разве Нилуфар простая рабыня?
— А чем она отличается от тебя? По мне, так ты гораздо лучше!
— Перестань шутить! Пойду поищу ее. Вдруг что-нибудь с ней случится?..
— Будет тебе! Ясно, что там происходит. Если она заметит тебя, я знаю, чем это кончится.
— Что ты знаешь?
— А то, что не сносить тебе головы!
— Но почему же? Я не раз видела ее вместе с высокочтимым.
— Ты смотрела издали, притаившись, как и положено рабыне. А если сейчас подойдешь к ним, это может стоить тебе жизни.
— Но если ты ошибаешься?
— Зачем же тогда прятаться в темноте? Здесь гораздо лучше.
Хэка молчала.
— Как они там напились! — заговорил о другом Апап. — Когда перепьются, чего только не проделывают. Знаешь, что будет с теми женщинами?
— А что?
— Вот что, — ответил Апап, целуя ее в губы.
— Хэка! — окликнула Нилуфар и вышла из-за дерева.
Оба испуганно отпрянули друг от друга.
— Госпожа! — вскрикнула Хэка. Неужели Нилуфар слышала их разговор? От этой мысли у Хэки пересохло в горле.
— Возничий! — бросила в темноту Нилуфар.
Вздохнули буйволы, заскрипела, тронувшись с места, колесница.
— Хэка! — сурово сказала египтянка. — Скажи Апапу, чтобы он шел в храм и занялся своими обязанностями.
Та раскрыла было рот, но не смогла вымолвить ни слова. Апап повернулся и пошел. Нилуфар схватила Хэку за руку.
— Ты обо мне плохо подумала?
— Что вы, госпожа! Разве я смею!
— Глупенькая! — ласково сказала Нилуфар и засмеялась. — А они все — черви. Черви!
Во дворец ехали молча; только сойдя с колесницы, Нилуфар бросила возничему:
— Завтра опять поедем!
— Знаешь, Хэка, где я была? — сказала Нилуфар, войдя в свою комнату.
— Нет, госпожа.
— Я говорила с поэтом. Завтра снова встретимся на берегу Инда. Я бы сегодня покончила со всем, но не посмела. Для таких вещей нужно уединение, не правда ли?
— Для чего, госпожа?
— Не понимаешь? — удивленно протянула Нплуфар, сузив свой огромные глаза. — Столько лет ты со мной и ничему не научилась. Ты меня совсем не знаешь!
Нилуфар уселась на ложе. Сердце ее стучало. Хэка сняла с госпожи войлочные сандалии. Нилуфар сама сняла со своей головы диадему и осторожно положила ее рядом на ложе. Лицо ее снова стало нежным и ласковым.
— Хэка, я наделала глупостей?
Хэка, распустив кушак госпожи, задернула полог.
— …Пусть принесут к моим ногам все богатства мира и станут уговаривать: «Возьми, это твое!» — я не возьму ничего! Но уж того, что влечет меня, не оставлю!
Руки рабыни замерли. Нилуфар засмеялась.
— Что с тобой? Испугалась? Теперь ты поняла в чем дело? Распусти мне волосы!
Черная волна залила плечи. Упавший на щеку локон змейкой темнел на светлой коже. Хэка принялась снимать с госпожи драгоценности, бережно укладывая их в ларец.
— Ты понимаешь меня? Завтра… Завтра увидим, кто будет торжествовать… — исступленно говорила Нилуфар.
Каждое ее слово было пропитано такой ненавистью, что Хэка не могла прийти в себя от изумления. Когда руки рабыни закончили свое дело, Нилуфар, опершись на ее плечо, медленно прошла к своей постели и уселась, откинувшись на подушки.
— Завтра ночью… — с той же яростью продолжала она. — Пусть хоть весь мир в мольбе упадет к моим ногам! Все равно… Эта ужасная буря… Этот чудовищный ураган…
Хэка перебила ее:
— Госпожа, вы чем-то расстроены?..
— Расстроена? Нет! Когда я всажу свой острый кинжал в горло этого трусливого поэта, я ни о чем не пожалею…
— Вы! — вскрикнула в испуге Хэка. — Вы совершите убийство?
Она не могла поверить своим ушам. Может быть, Нилуфар просто испытывает ее храбрость? Или смеется над ней?
— Нет, нет! Я не убью… Я отомщу за свой позор! Я не дам втоптать себя в грязь. Я не так слаба и глупа. Я не беззащитна, Хэка. И ничья жалость мне не нужна. Жалеют животных, а не человека…
Хэка молчала. Нилуфар заговорила снова:
— Ты знаешь, что Нилуфар все может вынести. Но стать бездомной собакой я не хочу! В нашей стране говорят, что лев, вкусивший человеческой крови, траву есть не станет, даже если будет подыхать от голода… Вдруг она воскликнула: — Уходи, Хэка! Сейчас ты ничего не поймешь. Оставь меня одну.
Но Хэка не двинулась с места.
— Дай чего-нибудь выпить! — попросила Нилуфар.
Взяв с маленького столика, инкрустированного слоновой костью, золотой сосуд, Хэка наполнила чашу вином и протянула госпоже. Та залпом выпила все.
— Еще немного…
Осушив до дна вторую чашу, Нилуфар сказала:
— Иди, Хэка…
Она устало вытянулась на ложе и закрыла глаза. Хэка ушла.
Но заснуть Нилуфар не могла. Сердце ее гулко колотилось от страха. Она поднялась и долго ходила по комнате. Затем вышла во внутренний дворик. Каменные фигуры воинов, казавшиеся ночью еще более мрачными, воззрились на нее; подняв копья, они словно готовились ударить ее. Нилуфар вбежала обратно к себе. Чего хочет ее сердце? Смеет ли она бороться с могущественным Манибандхом? Могут ли ее чары противостоять свежести и обаянию танцовщицы? Нет, не могут…
«Нет…» — неистово стонал ветер.
«Нет…» — гудели камни дворца.
Нилуфар опустилась на ложе, обхватив голову руками.
В эту ночь не спалось и Хэке. Как странно говорила госпожа! А вдруг она и в самом деле убьет поэта?.. Да и удастся ли это ей? Разве Манибандх оставит ее в живых? Если танцовщица действительно любит поэта, она прикажет изрубить Нилуфар в куски и бросить на съедение шакалам…
Дрожа и замирая от страха, Хэка ворочалась на соломе. Скоро рассвет… Хоть бы Апап пришел. Она бы рассказала ему все, посоветовалась с ним. Сразу стало бы легче. А что, если убежать с Апапом куда-нибудь сейчас, этой безмолвной ночью? Но Апап — негр. По цвету кожи в нем повсюду опознают раба и схватят. Для него, несчастного, нет места в этом мире. Ему нигде не жить спокойно и счастливо. Он рожден для того, чтобы служить другим. Пожалуй, Апап никогда и не представлял себя свободным человеком и не стремился вырваться из неволи.
