Валерий Воскобойников - Блистательный Гильгамеш
Так разговаривали боги. А во дворце продолжалс пир.
Наконец, обессиленные гости покинули дворец Гильгамеша, слуги унесли остатки еды и посуду, а оба героя крепко заснули.
Но не долог был сон Энкиду: в ужасе вскочил он с ложа и бросился к Гильгамешу.
* * *
Но не долог был сон Энкиду: в ужасе вскочил он с ложа и бросился к Гильгамешу.
– Друг мой, царь мой, брат мой! Боги решили мою судьбу! – говорил он горестно. – Я видел во сне их троих. Скоро я не увижу светлого дня. Знаю, этиот сон не обманный: верный тебе Энкиду скоро умрет. Так решили великие боги. Тебя же они оправдали на своем суде. И оставили жить.
– Энкиду, брат мой! Мало ли что может примерещиться во сне, – пробовал успокоить Гильгамеш. – Мы не испугались чудовищ, нам ли бояться снов.
– Знать бы только за что меня наказали боги! – не успокаивался Энкиду. – Когда мы бились с Хумбабой, нам помогал Шамаш. Когда мы рубили келдр, он тоже был с нами. Неужели вся беда из-за двери! Я чувствую, что уже ослаб и не могу подняться, а все это из-за деревянной двери! – Энкиду поднял с ложа глаза на дверь, которая стояла поблизости, и неожиданно для Гильгамеша заговорил с ней, словно с живым человеком. – Эй ты, деревянная дверь! Ну какой в тебе прок? Это из-за тебя-то я бродил по горам. Для тебя искал кедр, когда мы убили Хумбабу. Зачем-то тебя мастера украшали! Знал бы, что ты принесешь мне несчастье, порубил бы тебя в щепки. Что ты рядом с жизнью? Ты – пустяковина. И дворец, о котором я мечтал, тоже пустяковина рядом с жизнью. Лучше нищая хижина, драная циновка, закрывющая вход, но жизнь в светлом мире! Пусть бы кто другой, царь или бог, появлялся дверью. Пусть сотрет мое имя и напишет свое.; Я дарю ему дверь, а он пусть подарит мне жизнь. Слышишь ты, дверь, отправляйся к другому! А мне оставь жизнь.
– Друг мой, странные вещи ты говоришь! вмешался Гильгамеш. – И сон твой обещает не то, что тебя напугало. Во сне твоем много страху. Но только живым боги и посылают страхи. Значит, ты будешь жить. А я уж помолюсь великим богам, всем троим: и отца богов, Ану буду просить о милости, и пусть сжалится Эллиль, а Шамаш, я уверен, он за нас заступится, не оставит в беде. Все золото, какое у меняч есть, я отдам, чтобы украсили их изваяния.
Шамаш, слышавший разговор героев не выдержал и сам заговорил с Гильгамешем.
– Царь, не трать впустую свои богатства. Боги не изменяют решений, и если слово сказано, оно уже сбудется. Люди – не боги, они не вечны. И когда проходит жизнь человека, в мире от него не остается ничего!
Эти слова солнечного бога услышал и Энкиду. С трудом он поднял голову, чтобы ответить, но голова сразу бессильно упала, и только слезы текли у него из глаз.
– Великий Шамаш! Если сбудется все, сказанное вами, богами, отомсти за меня! Исполни слово мое, Шамаш! Я был счастлив, когда бегал по степи со зверьем и питался травой. Если бы меня не выследил юный охотник, счастье жизни моей продлилось бы. Так отгони же его добычу! Пусть звери обходят его стороной!
Гильгамеш нахмурился при этих словах заболевшего так внезапно друга, но смолчал. А Энкиду снова обратился к великому богу.
– Шамаш, исполни еще одно мое слово: пусть веселая девка Шамхат будет проклята великим проклятьем. Не она ли превратила меня в человека? Не она ли привела меня в город. Пусть будет она посмешищем среди женщин! Пусть валяется она, как овца, в нечистотах! Шамхат, пусть будут тебе жилищем перекрестки дорог, пусть ты будешь вечно бродить среди людей и ногам твоим не будет отдыха, пусть любой пьяный, голодный, нищий будет бить тебя по щекам, пусть сойдет твоя красота, а тело покроется зловонными язвами. Слышишь, Шамхат, это из-за тебя я умираю!
Безумную речь его хотел прервать Гильгамеш. Он-то знал, как опасны проклятья, как нужно быть осторожным со словом. Слово, особенно сказанное со зла, сбывается чаще, чем думают некоторые. За словом прячется тайна, не постигнутая людьми.
Но вмешался не царь, вмешался сам Шамаш.
– Зачем, Энкиду, ты проклял Шамхат! – заговорил великий бог. – Разве она не кормила тебя хлебом и не поила питьем, которые были достойны царя? Или она не одела тебя в одежды? Или не дала тебе в добрые товарищи самого Гильгамеша. Ты бегал по степи со зверьем и, не будь Шамхат, кончил бы жизнь как зверь. Твои кости чернели бы где-нибудь рядом с костями шакала. Теперь же Гильгамеш, брат и друг твой, поселит тебя в почетном жилище рядом со своими предками. По его повелению народ Урука станет тебя оплакивать. Тебя похоронят с торжественной скорбью. Сам же Гильгамеш, мне известна и эта тайна, она уже предначертана ему богами, сам он, простившись с тобой, наденет рубище, набросит львиную шкуру и будет бежать от тоски в пустыню.
Человека в любое мгновение поджидают и радость и горе. Только идет он по тропе своей жизни, словно незрячий, и никто не скажет, что принесет ему следующий шаг. Никто, кроме великих богов.
* * *
Никто, кроме великих богов не скажет человеку о будущем.
Услышав голос Шамаша, Энкиду смирился, успокоилось его гневное сердце. И устыдился он того, что наговорил о Шамхат. Поспешил он сменить проклятия на добрые пожелания.
– Шамхат, пусть теб полюбят цари и владыки, – сказал он, – не держи на меня зла, и пусть ты всегда будешь так же красива, как в тот день, когда я тебя увидел. – Так говорил Энкиду и голос его постепенно затихал, успокаивалось дыхание.
Гильгамеш решил уже, что друг его заснул и тревога была напрасной. Но Энкиду вновь рванулся неожиданно, словно от боли, застонал и открыл глаза.
– ДЖруг мой, Гильгамеш, скажи мне, все ли еще я в мире живых?
– Энкиду, ты жив и жив я, стерегущий твой сон. Будь спокоен, уйми свои страхи.
– Нет, Гильгамеш, покоя теперь мне уже не увидеть. Я только что видел новый сон, и был он ужасен, как первый. Мне привиделось, что кричало от боли небо и ему со стоном отвечала земля. А я стоял посередине, между землей и небом один в темной ночи. Потом появился челолвек, лицо его было мрачным. Он протянул ко мне руки, и я увидел, что вместо пальцев у него орлиные когти. Этими когтями он попытался схватить меня. И я понял, что это – сам демон из подземного царства. Я стал с ним бороться, но земля подо мною раскрылась, и я очутился в жилище холодном, сыром и мрачном. Он повел меня куда-то, и по дороге я встретил немало царей, живших прежде. Там, в Доме праха живет царь Этана, тот, что летал на орле к верхнему небу, там живет немало царей и жрецов, а простого люда там еще больше. Потом меня ввели в зал, где на троне сидела сама царица той мрачной земли, Эрешкигаль. Рядом сидела дева-писец и перед ней на коленях лежала таблица судеб, которую дева читала своей царице. Меня поставили перед нею, она подняла на меня голову и удивленно спросила: "Разве смерть уже взяла этого человека?" И тут боль пронзила мое тело, я открыл глаза и увидел тебя.
Уже рассветало. Но Гильгамеш просил лишь об одном:
– Друг мой, постарайся заснуть. Спокойно лежи и вспоминай те радости, что были в жизни, вспомни наши походы. ведь мы с тобой победили чудовищ, неужели невозможно победить и смерть?
Ночь кончалась, но это была лишь первая из тех двенадцати ночей, что провел царь у ложа больного друга. Первая из тех двенадцати ночей, что провел друг царя в страшных мучениях.
Был Энкиду богатырем, а теперь стал немощным больным. Тело его становилось все меньше, ссыхалось. А друг его сидел неотлучно рядом. И лучшие лекари тихо входили, приносили отвары целебных трав. Но какие лекарства помогут, если судьба человека уже решена богами!
В последнюю ночь жизни Энкиду встрепенулся, тихо позвал Гильгамеша, отыскал его взглядом и проговорил:
– Наконец, я понял, почему меня проклял великий бог. Ведь он уважает лишь смелых, а я – испугался. Помнишь, когда ты в Уруке позвал меня драться с Хумбабой, я испугался сначала и стал тебя отговаривать. И был еще миг, когда я вновь испугался перед самым сражением. Я боялся смерти и потому умираю с позором.
– Друг мой, – печально ответил Гильгамеш. – Нет на тебе позора. Кто из героев не испытывал страха? На земле нет такого. По тебе же будут плакать все – и мужи моего города, и жены, и жрецы, и люди, живущие в других городах. Будут оплакивать все, кто знал тебя и слышал о твоих подвигах. Знал же о тебе каждый. Но первым из них зарыдаю я, если ты покинешь наш мир.
Гильгамеш говорил, но Энкиду уже не слышал его. И когда царь коснулся руки друга, рука та была холодна. Царь дотронулся до груди – сердце друга не билось.
Гильгамеш сам закрыл глаза тому, кто был недавно богатырем, накрыл лицо дорогим одеянием и в смертельной тоске вышел из дворца. Кончилась двенадцатая ночь.
* * *
Кончилась двенадцатая ночь из тех, что царь провел рядом с умирающим другом.
Едва началось утро, царь приказал собрать скульпторов, медников, кузнецов, камнерезов.
