Хилари Мантел - Внесите тела
Фарнезе, как волк, оскаленный, из пасти каплет кровавая слюна. Едва ли Анна сейчас расположена говорить о политике, но попытаться стоит.
– Франциск помогает нам не из любви.
– Знаю. – Она перебирает в руках платок, ищет сухое место. – И уж точно не из любви ко мне. Я не настолько глупа, чтобы так думать.
– Он всего лишь не дает Карлу нас захватить и стать единовластным повелителем мира. И булла об отлучении ему не по нраву. Не по нраву, что священник, будь он хоть римский епископ, берется свергать королей. Вот бы кто-нибудь умный открыл Франциску глаза на его собственный интерес. Присоветовал встать во главе церкви, как наш государь.
– У него нет своего Кремюэля. – Анна улыбается сквозь слезы.
Он ждет. Знает ли Анна, как относятся к ней французы? Они уже не верят в ее влияние на Генриха. И пусть вся Англия присягнула ее будущим детям, никто за границей не представляет маленькую Елизавету на троне. Как сказал ему французский посол (при последней встрече): коли выбор из двух женщин, почему бы не предпочесть старшую? Да, Мария испанских кровей, ну так хоть королевских. И она по крайней мере уже не пачкает пеленки.
Карлица выезжает из угла на заду, тянет хозяйку за юбки.
– Отстань, Мария! – Анна видит выражение его лица и смеется. – Так вы не знали, что я заново окрестила мою дурочку? Королевская дочка почти карлица, ведь верно? Даже ниже матери. Увидели бы ее французы, пришли бы в ужас. Думаю, у них и мысли бы не осталось, что она может наследовать королю. О да, Кремюэль, я отлично знаю, что они интригуют за моей спиной. Они принимали моего брата, но на самом деле и не собирались договариваться о браке Елизаветы.
Ну вот, думает он, значит, она все-таки поняла наконец, что к чему.
– Все это время они пытались устроить брак дофина с испанской приблудой. Улыбались мне в лицо, а сами строили против меня козни. А вы знали и молчали.
– Мадам, – говорит он, – я пытался вам сказать.
– Как будто меня не существует. Как будто моей дочери нет. Как будто Екатерина все еще королева. – Ее голос становится резче. – Я этого не потерплю.
«Что вы сделаете?» – думает он, и она почти без паузы отвечает на незаданный вопрос:
– Я придумала, как поступить. С Марией.
Он ждет.
– Я поеду к ней. И не одна. А с приятными молодыми джентльменами.
– В них у вас недостатка нет.
– Или почему бы вам, Кремюэль, ее не навестить? В вашей свите тоже красавцев хватает. Вы знаете, что несчастная в жизни не слышала комплимента?
– Думаю, от отца все-таки слышала.
– Для восемнадцатилетней девицы отец уже ничто. Ей нужно совсем другое внимание. Поверьте мне, я сама была такой же дурочкой, как и все. Она мечтает, чтобы кто-нибудь писал ей стихи и вздыхал, когда она входит в комнату. Признайте, что этот подход мы еще не испробовали. Соблазнить ее.
– Вы предлагаете мне ее скомпрометировать?
– Нам с вами это вполне по силам. Можете даже соблазнить ее сами, кто-то сказал мне, что вы ей нравитесь. А мне было бы занятно посмотреть, как Кремюэль разыгрывает влюбленного.
– Лишь глупец станет приближаться к Марии. Король его убьет.
– Я не предлагаю с ней переспать. Видит Бог, я не стану требовать от друзей такой жертвы. Только и нужно, чтобы она публично выставила себя дурой.
– Нет, – отвечает он.
– Почему?
– Это не моя цель и не мои методы.
Анна багровеет. Кожа у нее на горле идет пятнами от злости. Он думает: сейчас она готова на все, для нее нет границ.
– Вы пожалеете, что так со мной говорили. Вы думаете, что достигли вершин власти и я вам больше не нужна. – Голос у нее дрожит. – Мне все известно про вас и Сеймуров. Вы думаете, это тайна, но я знаю все. Когда мне сказали, я была потрясена. Я не думала, что вы поставите свои деньги на такую дрянную карту. Чем может похвалиться Джейн Сеймур, кроме девственности, и что проку от девственности на следующее утро? Вчера она королева его сердца, сегодня – очередная девка, которой не хватило мозгов держать ноги вместе. У Джейн ни ума, ни красоты. Она за неделю Генриху надоест, он отправит ее назад в Вулфхолл и забудет.
– Возможно, – говорит он. И впрямь не исключено, что так и будет; этот вариант не следует сбрасывать со счетов. – Мадам, когда-то вы прислушивались к моим советам, прислушайтесь и теперь. Не утомляйте себя дурными мыслями. Вы сами говорили, что они могут повредить ребенку. Склонитесь перед желаниями короля. Что до Джейн, она бледна и незаметна, ведь так? Вот и не замечайте ее. Отворачивайтесь и не смотрите на то, чего вам видеть не надо.
Анна, сцепив руки на коленях, подается вперед.
– Я тоже дам вам совет, Кремюэль. Примиритесь со мной до того, как родится ребенок. Даже если это будет девочка, я рожу еще. Генрих меня не бросит. Он слишком долго ждал, и я не обманула его ожиданий. А отвернуться от меня значит зачеркнуть те великие и дивные труды, что совершены в этой стране при мне. Я о евангельских трудах. Генрих не склонится перед Римом. После моей коронации Англия стала иной, и без меня она не устоит.
Ошибаетесь, мадам, думает он, если надо будет, я вычеркну вас из истории. А вслух говорит:
– Надеюсь, мы не в ссоре. Я всего лишь даю вам дружеский совет. Вы знаете, я – отец семейства, вернее, был им прежде. Я всегда советовал жене не волноваться, пока она в тяжести. Если я чем-нибудь могу быть вам полезен, скажите, я все исполню. – Он поднимает на нее глаза. – Но не угрожайте мне, сударыня, я этого не люблю.
– Мне плевать, что вы любите. Помните, мастер Кромвель, тех, кого подняли из грязи, можно сбросить обратно в грязь.
– Полностью согласен.
Он откланивается. Ему жалко Анну: она пускает в ход женское оружие, поскольку не имеет другого. В соседней комнате поджидает Джейн Рочфорд.
– Все хнычет? – спрашивает она.
– Нет, уже взяла себя в руки.
– Она подурнела, вам не кажется? Может, слишком много была этим летом на солнце? У нее появляются морщины.
– Я ее не разглядывал, мадам. Подданному это не пристало.
– Вот как? – со смехом отвечает Джейн. – Так я вам скажу. Она выглядит на свои годы и даже старше. Наши лица не случайны, они несут следы всех наших грехов.
– Господи! Чем же я так нагрешил?
Она хохочет:
– Господин секретарь, это мы все очень хотели бы знать. Однако, быть может, не у всех лицо – зеркало души. Говорят, Мэри Болейн у себя в деревне цветет, как майский день. Где справедливость? Мэри – с которой кто только не спал. А поставить их рядом – так Анна покажется… как это сказать? Истасканной.
Щебеча, в комнату впархивают другие дамы.
– Она там одна? – спрашивает Мэри Шелтон (как будто Анну нельзя оставлять и на минуту) и, подхватив юбки, бежит в соседнюю комнату.
Он прощается с леди Рочфорд, но кто-то путается под ногами, мешает идти. Это карлица на четвереньках. Она рычит и как будто хочет его укусить. Он еле сдерживается, чтобы не отпихнуть ее ногой.
Дневные заботы идут своим чередом. Он гадает, каково Джейн Рочфорд быть замужем за человеком, который ее унижает и открыто путается с другими. Этого не узнать: у него нет способа проникнуть в ее чувства. Однако ему неприятно, когда Джейн трогает его за руку: у нее из пор словно сочится несчастье. Она смеется ртом, но не глазами; они так и стреляют по сторонам, примечая все и вся.
В тот день, когда из Кале доставили Пуркуа, он, Кромвель, поймал Фрэнсиса Брайана за рукав: «Где мне раздобыть такого же?» А, для вашей милой, сказал одноглазый черт в надежде подцепить сплетню. Нет, с улыбкой ответил он, для себя.
Письма полетели через пролив, Кале забурлил. Государственный секретарь хочет песика. Отыщите ему, отыщите скорее, пока кто другой не расстарался. Леди Лайл, супруга губернатора, почти готова была расстаться с собственным любимцем. Ему прислали целый пяток спаниелей, пятнистых и улыбающихся, с миниатюрными лапками и пушистым хвостом. Однако ни один не умел, как Пуркуа, смотреть, вопросительно подняв уши. Pourquoi?
Хороший вопрос.
Рождественский пост. В кладовых изюм, миндаль, мускатный орех и мускатный цвет, инжир, лакрица, гвоздика, имбирь. Послы английского короля в Германии ведут переговоры со Шмалькальденской лигой, союзом немецких протестантских князей. Император в Неаполе. Барбаросса в Константинополе. Антони в главном зале Стипни, сидит на деревянной лестнице в балахоне, расшитом звездами и полумесяцами. Кричит:
– Как дела, Том?
Над головой у Антони качается Рождественская звезда. Он, Кромвель, смотрит на ее посеребренные лучи, острые, как ножи.
Антони в доме только с прошлого месяца, но уже невозможно представить его нищим у ворот. Когда возвращались из Кимболтона, у входа в Остин-фрайарз собралась огромная толпа. В провинции его, может быть, и не знают, однако здесь, в Лондоне, королевский секретарь известен всем. Народ пришел поглазеть на ливрейных слуг, на свиту и лошадей, но он в тот раз ездил без шума, в сопровождении лишь нескольких усталых телохранителей. «Где были, лорд Кромвель?» – закричал кто-то, словно он должен отчитываться перед лондонцами обо всех своих делах. Порой он видит себя в лохмотьях, солдатом разбитой армии, бездомным мальчишкой, бродягой у собственных ворот.
