Бернард Корнуэлл - Азенкур
Над рекой мелькали ласточки, краем глаза Хук заметил блестящего синего зимородка. Тень под водой вновь застыла. Ник потянул на себя тетиву — не в полную мощь, потому что согнуть лук до конца мешала сидящая вплотную Мелисанда, но даже натянутый вполсилы лук оставался грозным оружием.
— Он не такой уж плохой, — добавила Мелисанда задумчиво, словно уговаривая сама себя.
— Не очень убедительно звучит, — ответил Хук.
— Он мой отец.
— Который отдал тебя в монастырь.
— Я не хотела в монастырь, нет! — с жаром воскликнула Мелисанда. — Я ему говорила!
— Не хотела давать обеты? — улыбнулся Хук.
— Я знала сестер-монахинь, мать водила меня к ним в гости. Мы им приносили… — она силилась подобрать английские слова, но в конце концов сдалась, — les prunes de damas, abricots et coings[8]. He знаю, как назвать. Фрукты? Да. Мы приносили фрукты, но сестры все равно относились к нам недобро.
— И все же отец тебя к ним отправил.
— Он сказал, я должна за него молиться, такова моя обязанность. А я молилась знаешь о чем? Чтобы он когда-нибудь за мной приехал — проскакал через монастырские ворота на своем прекрасном коне, забрал меня и увез с собой.
— И поэтому ты теперь хочешь во Францию?
Мелисанда покачала головой:
— Я хочу туда, где ты.
— Твоему отцу я не понравлюсь.
— Разве он когда-нибудь нас увидит? — пожала плечами она.
Хук прицелился чуть ниже тени, хотя о рыбе уже почти не думал — его мысли занимал высокий всадник с длинными черными волосами, которому в Суассоне ничего не стоило прекратить издевательства над лучниками. Владыка преисподней.
— Ужин, — сказал он хрипло и отпустил тетиву.
Пущенная стрела мелькнула в закатном солнце белым оперением, скользнула под воду — и у дальнего берега что-то забилось, вскипела волна, спугнутая форель метнулась выше по течению.
Щука билась, пригвожденная к дальнему берегу. Ник, прыгнув в реку, вытащил ее вместе со стрелой. Огромная рыба извивалась на древке и норовила вцепиться зубами в руку, но на берегу Ник оглушил ее рукоятью ножа, и крупная, чуть ли не в длину лука, рыбина с грозной пастью тут же обмякла.
— Un brochet! — восторженно вскрикнула Мелисанда.
— Щука, — подтвердил Ник. — Вкусная вещь.
И он принялся потрошить добычу, сбрасывая требуху в реку.
На следующий день сэр Джон с латниками и лучниками отправился в западные окрестности покупать зерно, сушеный горох и копченое мясо. Хуку он велел остаться в деревне под холмом и приглядывать за погрузкой мешков и бочек на крытую подводу, стоявшую у харчевни «Мышь и сыр». Две тягловые лошади, выпряженные из подводы, паслись на деревенском лугу, распрямленный Ников лук без тетивы лежал на столе рядом с кувшином пива, принесенным хозяином харчевни, сам Ник, стоя на подводе, пересыпал муку в бочку. Отец Кристофер, одетый в простые штаны и рубаху, бесцельно бродил вокруг, заглядывал в дома, гладил кошек и заигрывал с женщинами, стиравшими белье у реки, в которую упиралась единственная деревенская улица. В конце концов он вернулся к «Мыши и сыру» и бросил на стол мешочек с серебряными монетами, выданными ему для закупки припасов у крестьян.
— Зачем бьешь муку, Хук? — спросил он.
— Утрамбовываю, чтобы плотнее лежала, святой отец. С солью и ореховыми прутьями.
Отец Кристофер старательно изобразил отвращение.
— Солить муку?
— Соль насыпают на дно бочки, чтобы мука не отсырела, — объяснил Хук. — А ореховые прутья не дадут ей испортиться.
Он показал священнику отломленные от ближайшей зеленой изгороди ветки орешника, с которых он ободрал листья.
— Неужели так лучше?
— Еще бы! Вы что, никогда не забирали муку с мельницы?
— Хук! — расхохотался отец Кристофер. — Я ведь служитель Бога, нам не положено работать!
Воткнув в муку еще пару прутьев, Хук отступил от бочки.
— Вот теперь все как надо, — кивнул он, отряхивая ладони.
Отец Кристофер мягко улыбнулся, вытянул ноги и обвел взглядом залитый солнцем лес на склоне холма, начинающегося сразу за соломенными крышами.
— Боже, как я люблю Англию! — вздохнул он. — И на что юному Хэлу та Франция?
— Он ведь французский король.
Священник пожал плечами.
— Он не единственный, кто на нее претендует. Будь я королем Англии, я бы остался дома. Пиво твое?
— Мое, святой отец.
— Яви христианское милосердие, дай попить. — Отец Кристофер, отсалютовав Хуку кувшином, сделал глоток. — И все же мы идем войной против Франции, и победа неминуема!
— Точно?
— Ответ известен одному Богу, Хук, — внезапно посерьезнев, ответил священник. — Сила у французов немалая. А вдруг они бросят враждовать между собой и кинутся на нас? Правда, у нас есть то, чего у них нет. — Он похлопал ладонью по Никову луку.
— Можно спросить, святой отец? — Ник, спрыгнув с подводы, уселся рядом со священником.
— Только умоляю, не спрашивай меня, на чьей стороне Бог!
— Вы говорили, что на нашей!
— Говорил. А тысячи кюре говорят то же самое французам, — усмехнулся отец Кристофер. — Вот тебе мое пастырское наставление, Хук: доверяй тисовому луку, а не словам священников.
Ник погладил цевье, еще скользкое после смазывания жиром.
— Что вы знаете о святом Криспиниане, отец?
— О, богословский вопрос! — Отец Кристофер осушил кувшин и стукнул им по столу, чтобы принесли еще. — Мало что помню. В Оксфорде я учился не так уж усердно, слишком отвлекался на девиц. В одном тамошнем борделе, Хук, девиц одевали монашками. Так не поверишь: из-за священников было не протолкнуться! Даже оксфордского епископа я там видел чуть не десяток раз. Счастливые времена! — Вздохнув, отец Кристофер искоса взглянул на Хука и усмехнулся: — Что я знаю?.. У святого Криспиниана был брат Криспин, хотя кое-кто говорит, что они вовсе не братья. Знатные или нет — тоже кто как скажет. Если они и вправду сапожники, то откуда взяться знатности? Верно лишь то, что они жили тысячу лет назад и были римлянами. И конечно, мучениками.
— Значит, Криспиниан в раю.
— Да, они с братом пребывают одесную Господа, — подтвердил отец Кристофер. — Надеюсь, их там обслуживают бойчее, чем меня!
Он вновь грохнул кувшином по столу, и из харчевни выскочила молоденькая прислужница, которую отец Кристофер немедля одарил пастырской улыбкой.
— Еще пива, моя славная крошка. Два кувшина. — Он бросил по столу монету сэра Джона, улыбнулся еще раз и, проводив девушку взглядом, вздохнул. — Эх, быть бы помоложе!..
— Вы и так молоды, святой отец.
— Боже милосердный, мне сорок три! Умирать скоро! Стану трупом, как тот Криспиниан. Хотя уж его-то убить было непросто…
— Да?
Отец Кристофер нахмурился.
— Пытаюсь припомнить. Их с Криспином мучили за то, что они христиане. Вздергивали на дыбу, вгоняли гвозди под ногти, вырезали кусками живое мясо — а они не умирали! Пели хвалу Господу перед лицом мучителей! Я бы так не смог. — Священник перекрестился.
Прислужница вынесла пиво, отец Кристофер вновь одарил ее улыбкой и отмахнулся от сдачи.
— Так вот, — с удовольствием продолжил он, — палач решил прикончить их поскорее. Может, устал от песнопений, не знаю. Привязал им на шею по жернову и бросил обоих в реку, но и тут ничего не вышло: жернова не тонули! Тогда он вытащил мучеников из реки и кинул в костер, но даже огонь их не брал — они все пели хвалы Богу. Палач от отчаяния бросился в костер и сгорел, а святые остались жить.
В конце улицы показались всадники. Хук, не увидев на них герба сэра Джона, вновь повернулся к отцу Кристоферу.
— Бог спас братьев от пыток, от огня и воды, — закончил тот. — Однако смерти они не избежали. Император отрубил им головы.
— И все же это чудо! — удивленно выговорил Хук.
— Чудо, что они выжили, — согласился отец Кристофер. — А зачем тебе Криспиниан? Он не наш святой, французский. Они с братом пришли во Францию продолжать свое дело.
Хук в нерешительности помедлил — шутка ли признаваться в том, что обезглавленный святой с тобой говорил! Впрочем, долго мучиться выбором ему не пришлось: рядом раздался глумливый голос:
— Нет, вы только поглядите, кто тут есть! Мастер Николас Хук!
Выпрямившись в седле, на него торжествующе взирал сэр Мартин, окруженный восемью всадниками в одежде с гербом лорда Слейтона. Хук знал всех, включая Томаса и Роберта Перрилов и сентенара Уильяма Сноболла.
— Твои друзья? — спросил отец Кристофер.
— Я думал, ты уже покойник, — продолжал сэр Мартин, скривив длинное лицо в подобии улыбки. Его тощие ноги торчали из-под подоткнутой для удобства рясы, а на поясе, в обход запрета священникам носить клинковое оружие, болтался старомодный меч с широкой крестовиной. — Я надеялся, что тебя уже казнили. Осудили, прокляли и казнили.
