Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1
Нанетт и ее сестра Мартон были дочери-сироты сестры г-жи Орио, которая владела только домом, где жила и где занимала первый этаж, и пенсионом от своего брата, который был секретарем Совета Десяти. У нее не было никого, кроме двух очаровательных племянниц, одной из которых было шестнадцать лет, другой — пятнадцать. Вместо служанки у нее была разносчица воды, которая за четыре ливра в месяц каждый день обслуживала ее по дому. Единственным ее другом был прокурор Роза, который, как и она, был в возрасте шестидесяти лет, и который только и ждал смерти своей жены, чтобы жениться. Нанетт и Мартон спали вместе на третьем этаже в большой кровати, где спала также и Анжела с ними во все дни праздников. В рабочие дни они все ходили в школу вышивальщицы. Как только я увидел себя обладателем указа, которого добивалась г-жа Орио, я сделал краткий визит к вышивальщице, чтобы передать Нанетт записку, в которой сообщил ей прекрасную новость, что я получил милость, и что я отнесу указ ее тетке на следующий день, когда будет праздник. Я передал ей также мою самую настоятельную просьбу, чтобы она предоставила мне свидание тет-а-тет с Анжелой, как она обещала. Когда я пришел в их дом, Нанетт передала мне записку и на словах велела постараться прочесть ее до того, как выйти из дома. Я вхожу и вижу Анжелу с г-жой Орио, старого прокурора, и Мартон. Поскольку мне не терпится прочитать документ, я отказываюсь от стула и представляю вдове ее сертификаты и указ о предоставлении ей милостей; я не прошу у нее иного вознаграждения, чем честь поцеловать ей руку.
— Ах, аббат моего сердца, вы поцелуете меня, и никто не сможет нас упрекнуть, так как я тридцатью годами старше вас.
Она должна была бы сказать, сорока пятью. Я поцеловал ее дважды, и она велела мне поцеловать также и ее племянниц, которые подбежали в одно мгновенье. Одна Анжела осталась, не доверяя моей дерзости. Вдова попросила меня присесть.
— Мадам, я не могу.
— Почему? В чем дело?
— Мадам, я вернусь.
— Тем не менее.
— Мадам, у меня острая необходимость.
— Я поняла. Нанетт, поднимись туда с аббатом и покажи ему.
— Тетя, увольте меня.
— Ах, ханжа! Мартон, пойди ты.
— Тетя, заставьте Нанетт.
— Увы, мадам, эти дамы правы. Я пойду.
— Ничего подобного, мои племянницы четвероногие твари. Г-н Роза вас проводит.
Он берет меня за руку и ведет на третий этаж, куда надо, и оставляет меня там. Вот и записка Нанетт:
«Тетя пригласит вас пообедать, но вы уклонитесь. Вы уйдете, когда мы сядем за стол, и Мартон пойдет посветить вам к входной двери; она откроет ее, но вы не выйдете. Она захлопнет дверь и поднимется обратно. Все подумают, что вы ушли. Вы подниметесь по темной лестнице, потом еще по двум, на третий этаж. Лестницы хорошие. Вы подождете там нас троих. Мы придем после отъезда г-на Роза и после того, как уложим нашу тетю в постель. Таким образом, вы соединитесь с Анжелой, хоть на всю ночь, тет-а тет, как вы хотели, и я желаю вам счастья».
Какая радость! Какая благодарность случаю, который предоставил мне возможность читать эту записку именно там, где мне предстояло ждать в темноте предмет моей страсти! Где я окажусь без каких-либо трудностей и не ожидая никакой неудачи. Я спускаюсь к мадам Орио, полный счастья.
Глава V
Несчастная ночь. Я становлюсь возлюбленным двоих сестер. Я забываю Анжелу. Бал у меня. Джульетта унижена. Мое возвращение в Пасеан. Люсия несчастна. Благоприятная буря.
Мадам Орио, после произнесения многих слов благодарности, заявила мне, что отныне я должен пользоваться всеми правами друга семьи. Мы провели четыре часа, смеясь и подшучивая друг над другом. Я настолько убедительно извинился, что не могу остаться обедать, что она должна была согласиться. Мартон собралась было пойти посветить мне, но поскольку утверждалось, что Нанетт моя фаворитка, ее заставили пойти впереди меня со свечой в руке. Хитроумная плутовка быстро спустилась, открыла дверь, громко захлопнула ее, задула свечу и побежала обратно, оставив меня внизу и возвратившись к своей тете, которая сильно отругала ее за слишком скверное обращение со мной. Я поднялся ощупью, как договорились, и бросился на диван, как человек, который ждет момента своего счастья, в тайне от врагов. Проведя час в сладких мечтах, я слышу, как открывается входная дверь, затем закрывается на ключ на два оборота, и через десять минут я вижу двух сестер, следующих за Анжелой. Я обращаю внимание только на нее и целых два часа говорю только с ней. Звонит полночь; мне сочувствуют, что я не обедал, но тон сострадания шокирует меня: я отвечаю, что, испытывая счастье, не могу беспокоиться о какой-либо нужде. Мне говорят, что я в тюрьме, поскольку ключ от входной двери находится под подушкой у мадам, которая откроет ее на рассвете, чтобы идти к ранней обедне. Я удивлен, что полагают, что это может показаться печальной для меня новостью: я, наоборот, рад в течение пяти часов находиться здесь, и быть уверенным, что я их провожу с объектом моего обожания. Через час Нанетт прыскает от смеха. Анжела хочет знать, отчего та смеется; она отвечает ей на ухо; Мартон смеется тоже; я прошу их рассказать мне, над чем они смеются, и, наконец, с убитым видом Нанетт говорит, что у нее нет еще одной свечи, и когда окончится эта, мы останемся в темноте. Эта новость наполняет меня радостью, но я ее скрываю. Я говорю, что сочувствую им. Я предлагаю им ложиться спать, и спать спокойно, заверяя их в моем к ним уважении, но это предложение заставляет их смеяться.
— Что мы будем делать в темноте?
— Будем разговаривать.
Нас было четверо, мы болтали уже три часа, и я был героем пьесы. Любовь — это великий поэт: его сюжет можно продолжать бесконечно, но если цель, к которой он стремится, никогда не настигается, он спадает, как тесто у пекаря.
Моя дорогая Анжела слушала, и, не будучи большим другом слов, отвечала мало, она не была блестящего ума, но гордилась, однако, демонстрируя свой здравый смысл. Чтобы ослабить мои аргументы, она часто бросалась пословицами, как римляне бросались из катапульты. Она отступала или с самой обескураживающей нежностью отвергала мои бедные руки всякий раз, когда любовь призывала их на помощь. Несмотря на это, я продолжал говорить и жестикулировать, не теряя храбрости. Я был в отчаянии, когда понял, что мои доводы слишком тонки, вместо того, чтобы убедить, они сбивают ее с толку, и вместо того, чтобы смягчать ее сердце, они его потрясают. Я был удивлен, видя на лицах Нанетт и Мартон проявление результатов от стрел, которые я бросал по направлению к Анжеле. Эта метафизическая кривая казалась мне сверхъестественной; это должен был бы быть угол. К сожалению, я занимался изучением геометрии. Несмотря на сезон, я покрылся крупными каплями пота. Нанетт поднялась, чтобы вынести свечу, которая гасла, наполняя комнату смрадом.
Как только наступила темнота, мои руки, естественно, протянулись, чтобы ощутить объект, необходимый при настоящем состоянии моей души, и я рассмеялся над тем, как Анжела заблаговременно уловила момент, чтобы не быть схваченной. Я в течение часа излагал все, что может подсказать любовь из самого веселого, чтобы убедить ее вернуться на то же место. Мне казалось невозможным, что это всерьез. Эта шутка, сказал я в конце концов, слишком затянулась: это противно природе:
— Я не могу бегать за вами, и я удивлен, слыша, что вы смеетесь; в этих странных обстоятельствах кажется, что вы смеетесь надо мной. Садитесь, наконец. Когда я разговариваю с вами, не видя вас, по крайней мере, мои руки должны убедиться, что я говорю не в воздух. Если вы смеетесь надо мной, вы должны почувствовать, что вы оскорбляете меня, а любовь, я считаю, не должна пользоваться оскорблениями.
— Ладно! Успокойтесь. Я слушаю вас, не теряя ни одного слова, но и вы должны понять, что не могу же я, из чувства приличия, находиться в темноте рядом с вами?
— Так вы хотите держать меня в таком положении до рассвета?
— Ложитесь на кровать и засните.
— Я восхищаюсь, что вы находите это возможным и совместимым с моей страстью. Идет. Я хочу участвовать в этой игре в жмурки.
Я встаю и безуспешно ищу ее вдоль и поперек по всей комнате. Я время от времени натыкаюсь на кого-то, но это всегда Нанетта или Мартон, которые из чувства самолюбия тотчас называются. В тот же миг, глупый Дон Кихот, я считаю себя обязанным отпустить приз. Любовь и предрассудок мешают мне понять неуместность такого уважения. Я еще не читал анекдоты Людовика XIII, короля Франции, но я читал Боккаччо. Я продолжаю искать ее. Я упрекаю ее за жестокость, я ей доказываю, что она должна, в конце концов, дать себя найти, и она отвечает, что испытывает те же, что и я, трудности в поисках меня. Комната не велика, и я начинаю злиться, что никак не могу ее поймать. Скорее заскучав, чем устав, я сажусь и трачу час, рассказывая им историю Роже, в которой Анжелика[31] исчезла от него с помощью волшебного кольца, когда влюбленный рыцарь к ней устремился слишком простодушно.
