Владимир Успенский - На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове
Терпеливо ожидал Мамонтов выгодного момента. И наконец дождался. Ночью поступило сообщение разводки: вдоль железной дороги к станции Меловатка движется 4-я кавалерийская дивизия красных. Одна. Другие дивизии Буденного находятся на значительном удалении от нее, быстро прийти на помощь не смогут. Правда, за 4-й кавалерийской дивизией следует пехота неустановленной численности, но она, по мнению Мамонтова, серьезной угрозы не представляла. Он вообще пренебрежительно относился к пехотинцам, а к красным - тем более. Вооружены они слабо, обмундированы из рук воя плохо. По снегу - в лаптях. Им только в избах сидеть, чтобы ноги не обморозить.
Поборов самолюбие, Мамонтов связался с генералом Улагаем и генералом Шкуро, попросил их выделить для контрудара все, что смогут. Те понимали, что сейчас не до распрей, обещали помочь.
Мамонтову удалось быстро и незаметно собрать у Меловатки вдвое больше сил, чем располагали красные. Оставалось только надеяться, что на этот раз капризная фортуна повернется наконец лицом к белому воинству.
5
Эскадрон долго стоял в окраинных садах, неподалеку от станции. Так долго, что Роман Леснов утомился от напряженного ожидания и промерз в своих ботинках с обмотками. А привычным к походной жизни кавалеристам хоть бы что. Привязали коней к деревьям, к столбам, дали им сена. Разожгли костерки из досок сломанного забора. Кто чай кипятил, кто картошку варил, кто просто руки грел над огнем, веселя товарищей шуткой-прибауткой. Людей было много: весь полк раскинулся цыганским табором. Раздавался громкий смех, и даже гармошка пиликала, словно не было близкого боя, томительной неясности.
Роман, любивший четкость и определенность во всем, никак не мог понять, что происходит. С утра наступали наши и отбросили белых за Меловатку, а теперь стрельба опять гремит на улицах, угрожающе разрастаясь и приближаясь. Все больше появлялось раненых, не только кавалеристов, но и пехотинцев. Они говорили, что противник жмет с двух сторон, у белых много пушек и пулеметов, простым глазом видно, как подходят к врагу резервы.
- Раненые завсегда с перепуга набрешут, - посмеивался Башибузенко, хлопая нагайкой по высокому лакированному голенищу. Но Леснов угадывал в глазах его тревогу.
В садах, в огородах, в чистом поле за крайними мазанками все чаще рвались снаряды, оставляя черные, зияющие среди снега воронки. Один снаряд боднул землю так близко, что долетели до Романа мерзлые комья. Сорвался с привязи и умчался чей-то буланый конь. Всерьез никто не пострадал, только командиру третьего взвода Пантелеймону Тихому твердый комок шлепнул прямо в физиономию, расквасил нос. Сичкарь и еще один боец быстро обмыли лицо Пантелеймонова теплой водой, сделали перевязку, оставив лишь щели для глаз. Но поврежден нос был сильно, кровь продолжала сочиться, на повязке проступило и расплывалось пятно.
Появился командир полка, такой же рослый, как и Башибузенко, казавшийся просто огромным в своей необъятной бурке. Потолковал о чем-то с Миколой, потом они вместе подошли к Леснову. Тот представился. Командир полка хмыкнул неопределенно.
- Ишь ты, комиссар, значит... Слышал про тебя. На досуге почаевничаем, если живы будем, про Москву антиресно послухать... А сейчас задача такая... Где пулеметчик?
- Здесь, - подбежал, поправляя черную папаху, Нил Черемошин.
- Вникай. И ты, комиссар, тоже. Полк вон туда пойдет, где колокольня. А тут фланг открытый. Балка из степи прямо к домам выводит, по ней в самый раз казакам подобраться.
- Снежно, - сказал Черемошин.
- Пеши. Али пластунов двинут. Если они тут просочатся, нам туго придется.
- Одного пулемета мало, - прикинул Роман. - Степь большая.
- Степь не ваша забота, там прикрытие есть. Самая опасность из этой балки. Чтобы ни один казак... Без приказа не отходить. Могу быть в надеже?
- Не отойдем, - сказал Леснов.
- Тут хата разваленная, а фундамент прочный, - деловито пояснил Черемошин. - Мы среди кирпичей приспособимся. И сектор обстрела широкий...
- Сами, сами соображайте, - командир полка покосился на ноги Леснова и - к Башибузенко: - Что это у тебя кавалерист в обмотках? Обмундировать не можешь? Мне заботиться?
- Упустил! - у Миколы разом побагровело лицо. - Пригляделся, не замечал. Исправлю!
Через несколько минут сады опустели. Остались на месте бивака догорающие костры, да воробьи суетились возле кучек свежего навоза. А стрельба переместилась еще ближе, вроде бы даже крики были слышны.
Роман оглядел свой малый отряд. Расторопный Черемошин вместе со вторым номером уже установил в развалинах «максим». Туда же неуверенной походкой, не отрывая от лица левую руку, прошел Пантелеймон Тихий, расстегивая деревянную коробку маузера. Леснов - сам четверт - взял из саней винтовку.
Только устроились они среди груд битого заиндевевшего кирпича, вдали, в степи, замельтешили черные фигуры всадников: появились казачьи разъезды.
- Во как они наметились! - беспокойно заерзал возле пулемета Нил Черемошин. - Прямо в тыл норовят выскочить. Перехватят железку - вся дивизия в кольце!
- Ты не туда смотри, - у Пантелеймона Тихого голос вообще был слабый, а сейчас, когда мешала повязка, звучал шепеляво и неразборчиво: - В балке-то пешие зашевелились.
- Этих я враз подсеку! - уверенно и даже вроде обрадованно произнес Черемошин.
- Не надо, - остановил его Леснов.
- А чего? Патронов в достатке.
- Их только четверо. Разведка. Мы их винтовкой отпугнем, чтобы пулемет не раскрыть. Как, Пантелеймонов?
- Винтовкой, - поддержал тот.
Роман с детства стрелял неплохо. Еще отец когда-то учил без промаха бить из берданки. И сейчас не хотелось осрамиться перед товарищами. Аккуратно передвинул планку прицела, прочно утвердил локти. Метился в белогвардейца, который шел левее других: длинный, тощий, полы шинели подвернуты под ремень. Чтобы наверняка не промазать, наводил не в голову, а в грудь.
Срез мушки точно совместился с прорезью прицела. Роман плавно нажал курок. Белогвардеец взмахнул руками и опрокинулся навзничь, будто от сильного толчка. К нему кинулись двое, и тут Леснов сгоряча допустил ошибку. Надо было метиться спокойно, свалить хотя бы еще одного беляка, а он заторопился, начал бить быстро и, выпустив всю обойму, лишь подранил пластуна. Тот побежал обратно, хромая. А из балки навстречу ему поднялась, вероятно, целая рота. Быстро пошла вперед, умело растягиваясь в цепь.
- Давай! - крикнул Леснов, не ожидавший, что атака начнется так скоро.
- Сейчас они у меня прикурят, сейчас прикурят! - насмешливо приговаривал Черемошин с таким выражением лица, какое бывает у мастеров, принимающихся за привычное, хорошо знакомое дело. Нажал гашетку - и в цепи сразу рухнули трое.
Да, такой виртуозной стрельбы Роману видеть не доводилось. Черемошин бил на выбор, очень короткими очередями, в три - пять патронов. Порой даже, тщательно прицеливаясь, одним - как из винтовки. А когда белые приблизились, длинно полоснул вдруг по центру. Очередь влево, затем вправо, опять прямо перед собой. Белые, не ожидавшие встретить такой отпор, откатились иазад, укрылись в балке, оставив на снегу десятка полтора темных бугорков.
- Фу-у-у! - выдохнул Черемошин, вытирая пот, струившийся из-под черной косматой папахи.
- Ну, ты мастак! - похвалил Леснов. - Тебе только призы брать!
- Да чего уж там, на ровном поле каждый сумеет, - застеснялся Черемошин.
- Командир эскадрона говорил, что ты всеми системами пулеметов владеешь?
- Нет, всех-то много. А я «льюис» и «гочкис» знаю. Ну и «максим», конечно.
- Воюешь ты первоклассно, человек грамотный... С программой партии нашей знаком?
- А как же! По этой программе бьемся.
- В партию тебе надо.
- Нет, - сказал Черемошин, поворачиваясь к Леонову. - Нельзя мне, комиссар.
- Это еще почему?
- Невразумительный я.
- Какой? - удивился Роман.
- В пятнадцатом году работал на военном заводе, как раз для пулеметов детали обтачивал. Ребята, которые в большевиках, мне доверяли. Прямо даже задачу ставили: иди с народом толкуй. А я не умею, не научился. Вроде бы знаю, про что говорить, в голове держу, а язык чужой. И неловко людей учить. Что я, выше их разве стою? Ну, ребята и рассердились: невразумительный, мол, ты, Черемошин.
- Языком работать - это не главное.
- А как же? У партийного первое дело на всяких собраниях и митингах речи произносить. Только у меня не получится.
- И не надо, дорогой ты наш товарищ! Чудило ты, право! - восхищенно толкнул его в плечо Роман. - Тоже нашел вескую причину! Да большевик на фронте - это прежде всего в бою пример для других. А ты, можно сказать, образцово «максимом» своим беляков крошишь!
- В партию я всей душой, - улыбнулся обрадованный Нил. - Только бы речи не говорить.
- Все, друг, после боя подавай заявление!
