Морис Дрюон - Сладострастие бытия (сборник)
– Это ужасно, – простонала Жанна. – А что можно сделать?
– Ничего, – ответил Вольф. – Ну, дать успокоительное… Что же еще? Вызвать местного врача, который, вне всякого сомнения, немедленно упрячет ее в психушку? Врачам-то, конечно, было бы интересно провести клинические наблюдения за ней. Но это не для нее. Поскольку у нее нет денег, ее поместят в обычную психлечебницу. Ей было бы гораздо лучше остаться здесь до тех пор, пока ее отсюда не попросят. Представьте себе и такой вариант: ну поместите вы ее в лучшую клинику для психических больных, где за ней будут ухаживать и даже вылечат! И что вы сможете ей тогда предложить? Чтобы она поняла, что стала старухой, что потерпела поражение, которое она отказывается признать? Ведь она же более счастлива, представляя себе, что вновь живет в том времени, когда она была молодой и красивой, купалась в золоте и имела кучу любовников! Мне лично кажется, что жестоко поступают те, кто стремится излечить человека, одержимого манией, не имея при этом ничего, что могли бы предложить ему взамен его мании… И к тому же у нее есть вот эта преданная ей девочка, которая поддерживает игру и делает вид, что подбрасывает дрова в камин по ее просьбе… Очень милая, кстати, девочка. Она тоже любопытный случай… Такое сострадание, такое участие в бредовых сценах…
Догадавшись, что речь шла о ней, Кармела скромно отвела глаза в сторону.
– Но вот что мне было бы интересно узнать, – продолжал Вольф, – так это чем все закончится. Умрет ли ваша старая приятельница после того, как исчерпает все свои воспоминания, или же перейдет в состояние полного слабоумия.
– Какой ужас! – воскликнула Жанна. – Вы представить себе не можете, кем была для меня Лукреция. Она – вся моя молодость, начало взрослой жизни. Я столько могла бы вам рассказать…
Все лицо ее теперь было залито слезами, и она часто подносила к глазам свой носовой платок.
– Я останусь с ней. Останусь. Должна остаться, – добавила она.
– Ну же, Жанна, успокойтесь, – сказал Вольф, слегка сдавливая рукой ее плечо. – Уверяю вас, она не настолько несчастна. И вы прекрасно знаете, что не можете остаться, что завтра уедете в Милан и через пару дней обо всем этом забудете…
Жанна зарыдала еще сильней:
– Да, я знаю! Вот в этом-то и весь ужас!
Она выражала свое горе так громко, что в конце коридора открылась дверь и появилась американка из пятидесятого номера в пижамной куртке и с голыми ногами. Убедившись в том, что ее было достаточно хорошо видно, она прыснула от смеха и закрыла дверь.
– Таких можно встретить во всех отелях, – сказал Вольф.
Он приблизился к Кармеле.
– Тебе было когда-нибудь страшно с графиней? – спросил он девушку на ломаном итальянском.
– О нет! – ответила Кармела. – Она играет в свои воспоминания. Если бы у меня они были столь же красивыми, я думаю, что поступала бы точно так же, как она.
Вольф попросил Жанну перевести ответ девушки.
– Эта девочка умнее нас, – сказал он. – Она только что преподала мне урок, в двух фразах выразив то, что я пытаюсь напыщенно втолковать вам в течение десяти минут… Да, в общем-то, разве все мы не занимаемся лишь тем, что разыгрываем друг перед другом и перед самими собой спектакль, для того чтобы создать иллюзию того, что мы живем? То неравенство между поведением, которое мы называем нормальным, и умственным расстройством – не является ли оно сообщничеством? Разве мы с вами, Скрявин, Паламос, Барбара не являемся в некотором смысле бредящими притворщиками?
Он опустил голову и на несколько секунд погрузился в раздумья.
– Так ли это… – пробормотал он.
Он стоял на грани того, чтобы высказать важные вещи, и его одновременно раздражало то, что он чувствовал, как мысль его сбивалась на проторенный простой путь, клонилась в сторону удобных и привычных выводов, приближенных сравнений.
– Главной функцией человеческого существа является функция представления. Но представления чего или кого?
Жанна сунула в руку Кармелы две тысячи лир и потянула Вольфа к лестнице, говоря на ходу:
– Если бы вы могли рассмотреть как следует то, что вам доступно… А вы ничего не видите. И удовлетворение получаете только тогда, когда заставляете страдать… да и это случается не столь уж часто.
Машинка Марио Гарани продолжала звучать в тишине ночи, словно далекий сверчок. Подвешенная к потолку лампочка заливала коридор желтоватым светом. Прижавшись к стене затылком, Кармела позволяла времени продолжать свой бег, не замечая этого и не боясь. Внезапно она почувствовала тепло в сердце и какое-то озарение. Она резко выпрямилась. «Я люблю синьора Гарани. Именно его!» – сказала она самой себе. И ей стало страшно оттого, что произнесла она это вслух.
Осторожными шагами приблизившись к двери номера пятьдесят семь, она долго простояла рядом, одновременно обрадованная и подавленная тем, что с ней происходило. Потом, когда машинка умолкла, Кармела вдруг почувствовала, что ее дыхание тоже остановилось. И она убежала в свою каморку.
Часть вторая
Глава I
В этот час жара брала над Римом верх.
Весь отель дремал в полной тишине. В комнатах, в тени опущенных штор, было относительно прохладно.
– Я не помешаю вам, доктор? – спросила Кармела.
Марио Гарани сидел за своим рабочим столом, запустив пальцы в волосы.
– Да… – прошептал он.
– Тогда я приду в другой раз. Прошу прощения.
– Раз уж зашла, говори. Так в чем дело?
– Я хотела бы узнать, сколько это могло бы стоить… – ответила она, вытаскивая из-под фартучка толстый пожелтевший пакет.
Он взял пакет, извлек пачку плотных хрустящих бумаг и развернул их.
– Откуда у тебя эти акции? Чьи они? – спросил он удивленно.
Это были акции на предъявителя Генеральной компании «Конголезские рудники». Они были отпечатаны на французском языке черными буквами на светло-зеленой бумаге с рамкой из листочков. На них стоял год выпуска: 1909.
– Они принадлежат графине, той даме из пятьдесят седьмого номера, – ответила Кармела. – На днях она рассматривала фотографии. Снимки картин, где была изображена она начиная с юных лет. Вот никогда бы не подумала, что может существовать столько портретов одного и того же человека! Их там было не менее сорока. Она сказала, что после ее смерти они все будут переданы в музей. А потом из чемодана выпал вот этот пакет, и она сказала: «Однако у меня их было несколько!» Потом пояснила, что их дал ей некий Ван Маар. Я уже не знаю когда. И что в колониях это должно быть в цене. Вот я и пришла к вам узнать, нельзя ли их продать?
– Тебе сама графиня поручила заняться этим?
Кармела опустила свои красивые ресницы. Под здоровым естественным цветом лица краска смущения осталась незамеченной.
– Она их мне подарила, – ответила она вполголоса. – И сказала, что я могу делать с ними все, что захочу, поскольку завещание уже составлено и что это – для меня. Но ведь у нее самой ничего нет. Она снова не может платить по счету. И если ее отсюда выселят, я не знаю, куда она пойдет…
– А почему ты обратилась именно ко мне? – спросил Гарани.
Девушка смутилась еще сильнее:
– Потому что… потому что… вы, вероятно, знаете так много, иначе бы вы не могли столько писать, сколько пишете… Да и к тому же я не доверяю администрации отеля…
Она ведь не могла ответить ему прямо: «Я обращаюсь к вам, потому что вы представляетесь в моих мечтах именно тем мужчиной, с которым я вхожу во дворцы или сажусь в самолеты. У этого мужчины ваше лицо… Потому что я люблю вас, хотя вы об этом и не догадываетесь… Потому что у меня наконец-то появилась возможность поговорить с вами о чем-то другом, кроме как о сдаче ваших вещей в чистку. Я так долго ждала этого момента».
Он встал. Никогда он не казался Кармеле ни таким высоким, как в этот момент, ни таким красивым, когда она увидела очень близко его светлые, чуть удлиненные к вискам глаза, его черные волосы, растущие низко на шее, его широкие худые плечи, расстегнутая рубашка. Измятые задранные брюки приоткрывали худые щиколотки и поношенные ботинки из желтой замши на низком каблуке.
Он потянулся и почти коснулся потолка поднятыми вверх руками.
– Деньги… – сказал он. – Всегда эти дерьмовые деньги… Всегда одно и то же и та же самая одержимость владеть ими… Все только о них и думают…
Подойдя к окну, он толкнул ставни. Над раскаленными крышами воздух дрожал, словно мираж.
Внизу и чуть подальше, в садике на террасе, в тени зеленых ветвей, расцвеченных красными цветами, лежала парочка.
Дрожащим от волнения голосом, словно она произносила ужасно смелые слова, Кармела промолвила:
– У этих людей, там, внизу, счастливый вид.
– Это оттого, что ты видишь их издали, – ответил Гарани.
