Булат Жандарбеков - Томирис
Томирис известила о созыве Великого Совета вождей и старейшин.
* * *Увидев тысячные стада на своей исконной земле, Шапур впал в ярость. Тохары спешно садились на коней, чтобы выполнить приказ вождя: "Растоптать и сбросить в Оке зарвавшихся гузов!" Запыхавшиеся Хуорау и Кабус подоспели вовремя. Много лишних седин прибавилось у них, пока они уговаривали остервеневшего от злобы Шапура воздержаться от немедленной междоусобицы.
— Вам хорошо рассуждать, не на вашей земле пасется скот этой скотины — Бевараспа! Жалкая и ничтожная птаха защищает свое гнездо от врага, а вы хотите, чтобы я, вождь могущественных тохаров, молча проглотил неслыханное оскорбление и, поджав трусливо хвост, лизал зад этой суке Томирис? — и, сам свирепея от собственных слов, завизжал:— Довольно я слушал вас! Не уговаривайте меня! Тохары на конях, и я кровью омою гузов!
— Вольному воля, Шзпур. Мне надоело тебя упрашивать образумиться. Если боги карают человека, они отнимают у него разум. Что ж, иди на гузов! Царица ждет не дождется этого, чтобы покончить с тобой!
— Кабус прав, Шапур! Ты сам очертя голову стремишься угодить в капкан, заготовленный для тебя дочерью коварного Спаргаписа. Сейчас за ее спиной шесть племен, ее дружина насчитывает четырнадцать тысяч воинов, и каких воинов! И не надутый спесью Беварасп противостоит тебе, а "железнотелый" и "непобедимый" Рустам! Он разотрет тебя пальцами, как мошку, и не заметит этого. Если же тебе так не терпится встретиться с покойным Спаргаписом, дело твое, но мы тебе в этом не помощники. Запомни — воевать будешь в одиночку. Ни я, ни Кабус сейчас против царицы не пойдем.
— Не пойду! — мотнул головой Кабус.
— Спасибо, друзья! — с горечью сказал Шанур.
— Спешить — только людей смешить... Наше время придет, Шапур.
— Ха-ха-ха! —=? истерично захохотал Шапур. —Пока храбрейший Шапур, богатейший Кабус и хитроумный Хусрау взахлеб выхвалялись друг перед другом, как они укоротили хвост дикой пантере на троне, эта баба показала себя во всем блеске! Отказал Совет вождей в семи тысячах — ой, как ей страшно стало! Плевала она на Совет — дважды по семь тысяч собрала у себя под юбкой!
— Да-а, дочка-то еще почище отца будет… Обошла нас, как сопливых сосунков. И не придерешься! Разве можно запретить козлобородому Скилуру, влюбленному ослу Михрабу?1 надменному, как верблюд, Бевараспу выделить добровольно по тысяче воинов из собственных дружин? Или вождям сакараваков, ятиев и комаров, обожравшимся у Бевараспа дармовым мясом, оплатить угощение пятнадцатью сотнями всадников в пользу хитрой Томирис? И не ведают глупцы, что вкладывают в руки царицы отточенный акинак, который она обратит против них же!
— Ты забыл упомянуть о тех тысячах звероподобных тиграхаудов, присланных Кавадом Рустаму. И где это только отыскал царь эдаких страховидных уродов для своего сыночка?
— Нет, мои друзья, о Рустаме я не забываю ни днем, ни ночью. Стоит он, проклятый, на нашем пути гранитной стеной, не обойти, не перелезть. Вот если бы Томирис лишилась этой опоры...
— Убить его...— свистяще прошипел Шапур.
— Нет, Шапур. Убить его не просто, да и что это даст? За кровь Рустама безутешный Кавад поможет Томирис стереть нас с лица земли, не оставив и горсточки пепла. А массагеты, в том числе и мои аланы, и его караты, и твои тохары, Шапур, проклянут нас до седьмого колена, как подлых убийц величайшего воина сакской земли. Нет, я думал о другом. Надо вырвать когти и зубы у пантеры — поссорить Рустама с Томирис! Беззубая хищница жалка и неопасна.
Кабус и Шапур в величайшем изумлении уставились на непривычно возбужденного Хусрау. Великий хитрец всегда отличался поразительной выдержкой и хладнокровием. Друзья переглянулись. У обоих одновременно мелькнула мысль, что знаменитое хитроумие Хусрау завело его слишком далеко, помутив его разум. Да кто в степи не знал, что "же-лезнотелый" и "непобедимый" Рустам — войлочная подстилка для ножек Томирис, и когда царственная жена кричит на неустрашимого воина, тот лишь смотрит на нее собачьими глазами, не смея и слова сказать в свое оправдание. Нет, вероятно, Хусрау выпил слишком много кумыса или просяной бузы... А может, ему сильно нагрело голову — ведь сейчас лето...Или он накурился конопляного семени и бредит...
Хусрау и бровью не повел, слушая запальчивые выкрики Шапура и ядовитые реплики Кабуса. А когда те выговорились, он с удовольствием помучил их своим многозначительным видом и долгим молчанием. И лишь сполна насладившись их нетерпением,раскрыл перед изумленными вождями свой коварный план.
Всю ночь шептались приятели, обговаривая детали замысла, а наутро к Рустаму поскакал гонец.
* * *Великий Совет вождей и старейшин подходил к концу. Тревога Томирис возрастала. Даже Шапур и Хусрау без возражений принимали все предложения царицы... И вдруг с места, поднялся Рустам и бросил в круг свою тамгу в знак того, что хочет говорить. Перед его глазами стояла вчерашняя тяжелая сцена...
* * *Благородный Рустам безоговорочно поверил Шапуру, когда тот со слезами на глазах жаловался на притеснения и обиды со стороны гузов, которые самым наглым образом захватили лучшие пастбища тохаров. Конечно, он, Шапур, мог бы силой вернуть свою землю и жестоко проучить зарвавшихся гузов, но это вызвало бы кровавую междоусобицу и гнев царицы, и он, верный слуга, не сделал этого. Хотя и преданность его, Шапура, беспредельна, царица, по непонятным причинам, питает к нему неприязнь. Вероятно, наветы завистников и не доброжелателей сделали свое черное дело. Что и говорить, а наша благословенная повелительница — женщина, а; женщины, к сожалению, предпочитают гибкий, льстивый язык твердому и верному клинку... Поэтому он, Шапур, обращается к славному воину, известному всем своим благородстсвом Рустаму с просьбой — быть ему, старику, стоящему одной ногой в могиле, защитником и сыном, заменив покойного Фардиса. Он, Шапур, как ему ни тяжело, ни в чем не обвиняет великого вождя Рустама. Ослушник в грозныйчас войны достойн одного— смерти! И если бы величайший воин сакской земли, известный своим великодушием Рустам пощадил преступного Фардиса, то он, Шапур, сам, своими руками удавил бы безумца, осмелившегося не повиноваться полководцу, равного которому нет в полуденном мире!
И Шапур забился в истерике злобного рыдания, не в силах выносить навязанное ему Хусрау унизительное лицемерие... Рустам был потрясен душевной щедростью старого Шапура. Он обнимал его, просил прощения, утешал и клялся быть ему сыном и опорой...
Сейчас, на Совете, Рустам с яростью обрушился на Бевараспа. Он не выбирал выражений и был просто страшен. Томирис онемела. Беварасп с трудом пришел в себя. Кинул недобрый взгляд в сторону царицы и, не поклонившись, вышел из шатра. Зная, как и все, отношения в царской семье, он и мысли не допускал, что Рустам мог действовать самостоятельно. Он решил, что Томирис ведет двойную игру, и был до глубины души возмущен ее низким поступком. У щедрого Бевараспа было много друзей, и они крепко обиделись за него. Совет разошелся, не утвердив ни одного решения.
Одним ударом Рустам разрушил то, чего с таким трудом добилась Томирис. Разъяренная царица обрушила на незадачливого мужа поток брани и оскорблений. Размолвка оказалась очень серьезной. Холодность жены пробудила в Рустаме чувство ревности.
Заговорщики ликовали.
* * *Загнавший нескольких лошадей гонец привез известие — Кавад умирает.
Окрыленная мечтой объединить массагетов и тиграхаудов, Томирис потеплела к мужу. Рустам, тяжело переносивший разлад в семье, ходил хмельной от радости и, несмотря на настойчивость царицы, боясь упустить птицу счастья, оттягивал свой отъезд.
Вскоре прибыл новый и неожиданный вестник — Зогак, младший брат Рустама. Хилый и тщедушный Зогак потонул в объятиях своего брата-тиганта. Несколько помятый бурной братской лаской, он с кривой улыбкой подошел к невестке и... остолбенел перед ошеломляющей красотой Томирис. Медленно, словно подогреваемая смола, сходила с лица гримаса улыбки. Острой иглой вонзилась в сердце зависть к этому баловню судьбы — Рустаму. Зогак скрыл, что Кавад под угрозой проклятия отправил его с наказом — немедленно привезти старшего брата. Только ожидание свидания с любимым сыном придавало силы полумертвому Каваду. Зогак заверил Рустама и Томирис, что могучий организм отца победил недуг и его здоровье не вызывает тревоги. Заметив, что невестка не доверяет ему, он понял, что умная и властная Томирис, стремящаяся к объединению саков, ему не по зубам, и решил действовать через Рустама.
Красота Томирис подсказала Зогаку план действий.
* * *Для Зогака не было ничего святого. Он не любил никого, презирал всех, ненавидел одного — Рустама. Всей своей исковерканной жизнью, литейной ласки и участия, выстрадал он эту ненависть. Царский сын, он был отверженным в своей семье, где безраздельно царил культ старшего брата. Кавад, изумившись уродству похожего на паучка младенца, не скрывал и в дальнейшем брезгливости при виде своего "младшего» отпрыска. Он, кажется, испытывал сомнение в своем отцовстве и по этой причине ни в чем не повинная молодая жена, счету третья, попала в опалу и жила вдовой при живом муже. Напрасно несчастная женщина, беззаветно любившая мужа, пыталась красотой и нарядами вернуть Кавада — он больше не переступал порога ее богатой юрты. Не осмеливаясь ласкать отвергнутого отцом ребенка, она подавила в себе материнское чувство. Постепенно в ней укрепилась откровеная неприязнь к родному сыну, в котором она видела виновника охлаждения к ней любимого человека. Понятно, что при таком отношении родителей и царское окружение относилось к Зогаку с пренебрежением. Единственным человеком, относившимся к несчастному с теплотой и участием, был Рустам. Он заступался за него, мастерил для него незатейливые игрушки. Уже взрослого обучил верховой езде, стрельбе из лука и владению оружием. Имея такого учителя, Зогак прекрасно освоил воинскую науку, тем более что наставником Рустам оказался суровым и зачастую вдалбливал эту науку при помощи кулака. Скорее всего, только покровительство старшего брата сохранило жизнь Зогаку. Но близости между ними не было, да и не могло быть. Слишком они были разными и разное положение занимали в семейной и общественной иерархии. Беспрестанные унижения со стороны окружающих ожесточили Зогака. В Рустаме видел он причину всех своих бед. Это старший брат, считал он, отнял у него детство и любовь близких.
