Булат Жандарбеков - Томирис
Возникновение великих держав древности, помимо особых обстоятельств, связано и с именами первых представителей царской династии — людей талантливых, энергичных, предприимчивых. Последующие поколения этой династии, получив царскую власть в готовом виде, за редким исключением постепенно деградировали, замыкались в затхлом мирке своих гаремов и дворцовых интриг.
В кочевой среде новый правитель каждый раз вместе с престолом получал и смуту. И надо было обладать незаурядными дарованиями — умом, огромной волей, смелостью, хитростью, даже коварством, а также воинским искусством, чтобы завоевать реальную власть над кочевой вольницей. Бесталанный царь становился игрушкой в руках племенной верхушки и быстро погибал.
Томирис провела бессонную ночь. Утром, едва забрезжил, рассвет, золотя метелки камыша на берегах Яксарта, она вышла из юрты. Легко прыгнула на коня, которого держал под уздцы жгуче-красивый молодой телохранитель. Это царица отметила. "Кажется, его зовут Бахтияр", — рассеянно подумала она и с места тронула коня крупной рысью. Как истой кочевнице ей легче думалось верхом. Повинуясь всаднице, лошадь все убыстряла и убыстряла шаг, перешла на скок, перемахнув в прыжке неглубокую рытвину, распласталась в карьере.
В такт дробному цокоту копыт рвались мысли: "Почему... почему же вожди не выступили?" Крепкой рукой натянула поводья. Конь сбился, пошел боком. Перешел на размашистую рысь. "Затаились... Выжидают?.. А чего выжидают? Зачем? Упустить столько возможностей!.. Смерть отца... смятение... мое бессилие... Почему же?.. Прозевали? Не-е-ет, не похоже... А Совет?.. Ведь вожди, как петлей, своими дружинами захлестнули мой стан! И не решились. Почему же? Их что-то удержало, что-то удержало... Но что?"
Томирис перевела коня на шаг. "Мое бессилие временно. Да, временно! Сейчас время решает все! Сила у них. Выступят - сомнут моих "бешеных", и — конец! Их решительность — моя гибель! Промедление — их гибель! Неужели не понимают? Хорошо понимают. Среди них дураков нет. Один Хусрау чего стоит! Понимают и все же медлят? Боги, боги, я с ума сойду!"
Ударом пяток погнала коня. В лицо пахнуло ветром. Томирис прищурилась. Пламенея, лениво развевались волосы. Одним махом взлетела на вершину кургана. Конь стал как вкопанный. Царица окинула взглядом необъятную ширь степного простора. Ветерок донес острый запах кизячного дымка. Вдали расплывался многоцветьем стан. Игрушечными холмиками рассыпались юрты и кибитки. Вытесанный из целого дерева шест для царского бунчука, воткнутый у входа в белоснежную юрту, отсюда казался не толще гибкой сакской стрелы.
Томирис успокоилась. Мысли стали ясными. "Почему медлят, я не знаю, но эта отсрочка мне на руку и надо ею воспользоваться. Первым делом — укрепить дружину. Совет вождей против? Что ж... не будем дразнить почтенных... зачем действовать открыто? Тайно и быстро!.. В степи болтаются сотни бродяг и беглых... за еду, коня и оружие пойдут на родного брата. Вооружить челядь, конюхов, пастухов, табунщиков, рабов... Ничего не жалеть! Отец оставил... Рустам привез с последней войны... Все отдать! Вернется сторицей. Покупать оружие, коней... Рустам... Рустам... Хорошо! Надо известить свекра — царя Кавада, что не подобает наследнику тиграхаудского престола обходиться тремя сотнями меченосцев-телохранителей, если самого захудалого вождя сопровождает вооруженная свита не менее чем в пятьсот всадников. Вожди узнают? Пусть! Когда узнают — будет поздно! Необходимо расколоть вождей. Привлечь слабых. Они боятся сильных, боятся за свои пастбища, скот, как бы их не проглотили сильные соседи. Моя власть — их защита. И... и еще... жрецы. Это сила, на которую надо опереться. Разрозненность и междоусобицы для них — оскудение, единство племен — богатство и обильные жертвоприношения. Не сердитесь на меня, боги,я не хулю ваших служителей. Моя власть — для них богатство, а чем они богаче, тем больше жертвоприношений вам, всесильные! О-о-о боги! Помогите мне! Ослепите моих врагов и затемните им разум! Я не обременю вас просьбами — молю, дайте мне немного еще времени! Совсем немного... И клянусь, что жертвенники оросятся кровью тысяч жертв!"
Томирис потрепала рукой холку коня. "И среди сильных вождей есть такие, на которых можно опереться. Скилур, друг отца... брат матери... незабвенной матери, которую я... не помню... она ушла так рано... говорят, я похожа на нее. Отец говорил, что ему даже жутко становится, настолько я похожа... Скилур любит меня... нянчил...— усмехнулась, — Михраб тоже любит... слишком любит... Опасен!"
Михраб, вождь асиев, давно преследовал своей страстью Томирис. Надменная царица умело держала его на почтительном расстоянии, но, как всякая женщина, вовсе не желала терять обожателя, и иногда для подогрева чувств влюбленного позволяла себе пококетничать с ним, одаривая мимолетной улыбкой, ласковым словом, после которых пылкий массагет ходил как одурманенный, с глупой улыбкой на лице. Царица понимала: один неосторожный шаг — и влюбленный раб •может превратиться в смертельного врага. Но Томирис любила поиграть с огнем — опасность возбуждала ее, приятно щекотала нервы.
"Мне только выиграть время, и я поговорю с надменными вождями на другом языке. Я им припомню этот Совет вож дай...А теперь — за дело!" Томирис повернула коня к стану и гнала, гнала его плетью, пока он, взмыленный, не стал спотыкаться.
Бахтияр ловко перехватил брошенные поводья. Конь тяжело поводил потемневшими боками. Томирис соскочила на землю. Взглянула на Бахтияра: "Красив!" Прямая, строгая, пошла к юрте.
* * *— Почему же они не выступили? — прошептала она, переступая порог.
Почему же все-таки племенная верхушка не выступила против Томирис? Не использовала благоприятные обстоятельства, смерть Спаргаписа и трудное положение его наследницы, чтобы, скинув чересчур властную династию, водворить своими мечами покорного их воле царя на престол? Их не страшили пять тысяч головорезов царицы, ни она сама, их страшил... Рустам! Рустам во главе "бешеных" и опирающийся на могучую поддержку Кавада!
Томирис отбросила мысль о Рустаме как нелепую, но вожди лучше жены знали ее мужа. Они видели этого богатыря в битвах, и их не обманывало добродушие Рустама. Сытый лев тоже бывает добродушен, но горе тому, кто доверится этому! Перед глазами вождей вставал Рустам, не этот — выпивоха и обжора, которого они зазывали к себе и поили, не жалея хмельного кумыса и драгоценного вина, а тот, весь забрызганный кровью, с жуткими, наводящими мертвящий ужас глазами, всесокрушающий и неистовый, подвиги которого воспевает вся степь.
Это случилось после решающей битвы с хаомоваргами, когда, сломив упорное сопротивление врагов-сородичей, массагеты, не имея сил преследовать жалкие остатки улепетывающих, вместе со своим царем Омаргом и Сакссфаром (родным дядей Рустама) хаомоваргов, обессиленные, валились на раскаленный песок. И в это время послышался ужасный, все нарастающий дикий вой подоспевших гургсаров— одного из сильнейших племен Прикаспия. Неотвратимо неслась многотысячная лавина всадников в волчьих шкурах и с волчьими, оскалившими пасть головами вместо шлемов. Далеко опередив всех, летел на могучем коне Каджар; вождь орды, знаменитый своей звериной силой.
Отчаяние охватило обреченных массагетов и... тогда на врагов бросился Рустам. Один — против тысяч! Первым же косым ударом акинака он отсек косматую голову Каджара и; ловко поддев ее копьем, бросил в передние ряды гургсаров. Изумленные тем, что им противостоит воин-одиночка, а затем потрясенные быстротой и легкостью, с которой он расправился с их непобедимым вождем, гургсары замедлили ход, смешались, остановились... Воодушевленные массагеты добивали уже охваченных паникой "волчеголовых".
Ослепительным блеском засияла звезда Рустама, ставшего таким же идолом у суровых массагетов, каким он был до этого у тиграхаудов. Воинственные массагеты теперь без почетных добавлений "победоносный" и "железнотелый" не произносили имени Рустама. И вожди накрепко запомнили: когда Рустам за отказ повиноваться в бешенстве хватил кулаком могучего, заносчивого Фардиса и тот рухнул, даже не ойкнув, и умер на месте, массагеты поддержали чужака-тиграхауда, а не Шапура, отца покойного и вождя могущественных тохаров. Законы войны жестоки, и Шапур не осмелился выступить в защиту ослушника, затаив в душе злобу и ненависть. Так разве можно поднять массагетов против их кумира и героя, о лошади которого, Желе, говорят в степи больше, чем о любом из "отцов народа".
Об этом размышляли вожди у своих очагов и с горечью думали о прошедших золотых днях вольности, которых, увы, не, вернуть. Они вспоминали, что после многолетних и ожесточенных битв за свои права, которые вспыхнули сразу после ухода Ишпакая и в которых сложили головы великие и славные вожди, степь получила железные удила хитрейшего и коварнейшего Спаргаписа. А кости претендентов на престол тлеют в земле, потомки их влачат жалкое существование в изгнании — расплата за слишком горячую любовь отцов к золотому венцу. Так не лучше ли, не гоняясь за зыбким, как степное марево, царским титулом, дожить остаток дней вождем— в почете и достатке, а с помощью непобедимого Рустама и отважных массагетов приумножить свои богатства за счет ожиревших соседей — ближних и дальних. Лишь седоусый Скилур не выбирал и не взвешивал. Старый товарищ Спаргаписа, нянчивший Томирис ребенком, любил ее, как дочь, и она могла на него положиться.
