Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
Улита освоилась при свечном свете в глубоком подполе и с любопытством заглядывала то в правый, то в левый подземный ход.
- Налево пойдёшь - жизнь потеряешь, направо пойдёшь… - таинственно шептала она.
- Помолчи, - велел Род, ещё напряжённо вслушиваясь. И решительно пошёл направо.
- Почему туда? - шёпотом осведомилась Улита.
- Там кто-то истиха чихнул.
Оба шли, пригнувшись, то и дело касаясь плечами стен. При толчках струйки земли просачивались меж брёвен. Вот отчего плечи и рукава Петрока были в земле.
- Этот ход ведёт в лес, - обернулся к спутнице юноша.
- Как ты знаешь? - удивилась Улита.
- После расскажу…
Он уловил впереди шуршание, мелкие торопливые шаги и тоже заторопился. Боярышня стала отставать, но не жаловалась, поспешала молча.
Вот чёрная понка[85] заколыхалась впереди иноческим покровом. От них уходила женщина. Не монахиня. Огненные кудри выбивались из-под понки, когда она временами вскидывала голову. Видно, ей трудно было дышать.
- Стой! Кто ты? Все равно не уйдёшь, - крикнул Родислав.
Звук его голоса пропадал тут же. Никакого эха в подземелье…
Улита нагнала и тоже закричала:
- Стой, блудня!
Понка застыла. Убегавшая стояла, не оборачиваясь. Преследователи не устремились к ней. Все устали. Всем не хватало воздуха.
- У кого в вашем доме жёлтые глаза? - обернулся юноша к боярышне. - Ну не жёлтые, светло-карие, цвета лесного ореха…
- У Варсунофьи, - не раздумывая, сказала девушки и тут же поправилась (ведь Варсунофьи нет в живых!): - Ещё… ещё жёлтые глаза у Вевейки… Ах ты лярва! - на весь подземный ход крикнула она, так что сверху земляной прах посыпался. - А ну, поди сюда, стерво![86]
Женщина обернулась и понуро направилась к ним. Огненные пряди закрывали лицо. Подойдя, она грохнулась в земном поклоне.
- Мой погрех, госпожа, мой погрех!
Тут уж юноша подался назад, уступив место разгневанной боярышне. Та ухватила огненный пучок в руки и, запрокинув голову виновной, так блябнула[87] её, что та взвыла.
- Я тебе покажу лазутить! Сказывай, кто послал!
- Сама… любопытничала… - ревела Вевейка. Получив ещё две бляблы по щекам (Улитина рука оказалась тяжёлой!), лазутница с рыданиями призналась: - Сам Степан Иваныч… за тобой… наказал приглядывать.
- Приглядывать? Ах, дрянная! - не унималась боярышня, пока Род решительно не остановил её руку. - Ладно. Ступай вон. Я наверху разберусь с тобой…
Род пропустил вперёд виновницу происшествия. Он понял, почему не удалось Вевее убежать от них. У неё не было свечи.
- Подскажи-ка, - сказал он ей в спину, - куда этот ход ведёт?
- К лесу… к грибной поляне, - отвечала, всхлипывая, Вевея.
- А иной? Тот, что в другую сторону…
Сенная девушка перестала всхлипывать, заговорила деловито:
- Оба хода из погреба прорыты невдавне. Называются усами. Правый ус - лесной, левый - речной, ведёт к речке Рачке.
- Куда-куда? - спросил Род.
Но Вевея, дойдя до лестницы, без лишних слов устремилась вверх.
- Поднимись за ней, - велел юноша Улите, - А я проверю левый ус. Свечи ещё хватит.
Он углубился в другой ход. Шёл недолго. Дверь в стене заставила остановиться. Сразу обдало холодом. За дверью мужской голос требовал чего-то неразборчиво. Потом пронзительно донёсся женский крик, переходящий в стон. Род резко толкнул дверь, тяжёлую, изнутри незапертую.
Просторный сруб с земляным полом освещало несколько свечей. Подвешенное к матице, желтело тело женщины, прикрытое какими-то издирками[88]. В жаровне у её ног краснели угли. От виски в сторону Рода пучеглазо глянул Петрок Малой. Поодаль притулился к срубу человек, в котором Род не без труда узнал Дружинку Кисляка. Тот не слышал скрипа отворенной двери, он в это время обращался к мученице:
- Не таись, Офимушка. Ведь я, служа в Гюрятиных хоромах, видел голубой ларец. Однажды господин при мне извлёк оттуда перстень припечатать грамотку. Ларца-то не нашли, а перстень ты вложила в ладанку на шею сосунка…
- Умолкни, - перебил Пётр ок. - Вон сосунок-то сам пожаловал.
Род не увидел, что изобразилось на лице Дружинки после тех слов. Он бросился на помощь к истязуемой. Петрок безмолвно уступил дорогу.
Освободив от пут руки женщины, Род бережно отнёс её к соломенной подстилке в дальний угол. Заметил, что ступни обожжены и пальцы перебиты в месиво. Когда уложил няньку и склонился над ней, кипарисовый крестик выпал из-за пазухи, повис перед её глазами.
- Крестик… Степаниды… Микулишны, - не произнесла, а выдохнула Офимка. Потом уж из последних сил сказала чётко: - Глазун - убийца твоих родных. Кисляк - предатель.
Тут сын Гюряты ощутил, как начинают холодеть кисти рук Офимки, которые он безотчётно гладил.
Пальцы его невольно скользили по её рукам все выше, к предплечьям. И он вдруг понял, что скользят- то они, как бы убегая от холода, начинающего сковывать умершую. Холод, будто торопясь, двигался от конечностей по всему телу. Грудь ещё тепла… и уже не тепла. Шея, щеки ещё теплы… и вот уже не теплы. Пальцы Рода на холодном лбу. И под ними исчезает, сходит с лица женщины едва теплившийся, но живой цвет жизни, и оно становится жёлто-восковым.
Род отдёрнул руки и вскочил. Дружинки в срубе не было. Боярский отрок тяжело смотрел в глаза Гюрятичу.
- Вот супротивника себе нашёл! - как бы удивлялся он. - Силен не по летам! - повторил он сказанное на пиру Якуном Коробом, да прибавил своё: - Отныне у нас с тобою одна забота - кто кого на тот свет спровадит.
Позади неожиданно прозвенел грозный голосок:
- Если убьёшь его, понадобится убивать меня!
В двери, перед тем впустившей Рода, стояла, вскинув голову, боярышня с такой отчаянностью на лице, с какой она два месяца назад намеревалась прыгнуть в реку очертя голову, если Род не повернёт каюк.
Не ожидавший её появления Петрок оторопел. Слова не вымолвив, вмиг исчез за противоположной дверью. И шаги его гулко застучали по ступеням вверх.
Когда они затихли, Улита первая нарушила гробовую тишину подземной пыточной:
- Куда ведёт та дверь?
- Род не ответил.
- Вот и сгубили наших нянюшек, - ступью[89] приблизилась к нему девушка. - Выходит, обояко мы с тобою сызнова осиротели. Рюмить ты не велишь. Надо укрепиться духом. Остались без нянек - значит, пришла пора становиться взрослыми. Будем сами жизнь свою рядить, ты по-мужски, я по-женски.
Род молча созерцал умершую.
Улита, сжав в своих ладонях его руку, потянула юношу к себе.
- Пойдём. Она покинула нас. Тело сброшено, как ящеркова кожа. Душа отлетела в лучший мир. Ступай же. Что ты сам не свой?
- Две смерти за один день слишком много для меня, - промолвил Род.
Они прошли знакомой дверью из пыточной в тот самый ус, что вёл к какой-то речке Рачке.
- Ты… ты уже уходишь насовсем?- испуганно спросила девушка.
Род было пошёл в сторону реки, спохватился и вернулся.
- Я от тебя теперь не вправе уходить. От тебя и от Якима. Покуда из вертепа не спасу. Вертеп ваш - не чета языческому. - Он передал свечу боярышне. - Свети!
9
Петрок Малой исчез.
Боярин не пускал к себе ни Рода, ни Улиту, сказывался нездоровым. Амелфе не велел покидать женской половины. Общался лишь с Овдотьицей как с опытной сиделкой. Она готовила ему питье. При надобности призывался Анца Водель, лекарь из варягов. Вводница оповещала, что Степана Ивановича мучает злуница, лихорадит старика.
Похороны Офимки свершились тайно. По боярскому изволу к ним допущены были лишь Род с Овдотьицей. Даже отец Исидор после отпевания на скромные поминки не остался.
Дверь по соседству с одриной Рода надёжно заперли, а тесовую доску в стене с сучком-глазком заменили.
Улита, как и мачеха, не выходила с женской половины. В час послеобеденного сна братца навестил Яким. Отворил дверь тихо, как Овдотьица, со спины подкрался к Роду, склонившемуся над столом за чтением Евангелия, да и напугал объятием.
- Ах ты лазутник! - не сдержал улыбки разучившийся в Кучковом доме улыбаться Род.
Яким, приникнув к его уху, зашептал:
- Тайну тебе открою, братец! Вчера повечер батюшка Улитку призывал. Расспрашивал. Досталось ей, что ходила в твою одрину. Вевейка донесла… И ещё: я пинакиду от сестры принёс. - Он вынул из-за пазухи писчую дощечку, залитую воском.
Род разобрал выведенные тонким металлическим писалом буквицы: «Сижу взаперти, батюшкой побита. Петрок-клеветарь, будь настороже».
- Велела начисто стереть, - довершил Яким своё посольство.
