Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя
— Вы готовы к смерти, молодой человек?
От дерева, росшего у дверей, отделился прятавшийся там до времени мужчина со строгой осанкой и благородной внешностью.
Вот и Сесил, понял Андрей.
— Извините, милорд, лишён возможности поклониться, как того требуют приличия. Целую руки вашей милости. К смерти — да, готов, хотя, признаться, предпочёл бы ещё пожить.
— Вы самоуверенны, юноша!
— Что ещё прикажете делать московиту в стране, где нет ни друзей, ни родственников?
— Тем не менее, чужеземец знает тайны, не известные приближённым королевы этой страны?
— Мне повезло. У меня есть сведения, нужные вам. А у вас — деньги, необходимые мне.
— Зачем вам деньги, сударь? — усмехнулся смуглый. — На ром и портовых девок?
— На книги и учителей, сударь, — ответил Андрей. — Чтобы удобно устроиться, нужны деньги. Можно продать товары, но у меня их нет. Можно — силу, но... видите же сами, как легко со мной справиться. А можно — ум. Но он, как нож, что у меня отобрали, нуждается в заточке.
— Как интересно. Сэр Френсис, прикажите своим людям отпустить молодого человека. Вы же не натворите глупостей, не так ли, сударь?
— У сэра Френсиса есть неплохое лекарство от глупости.
Андрей глазами показал на шпагу смуглого. Уильям Сесил приподнял брови.
— Да вы философ, юноша! Похвально! И что же вы хотели сообщить нам, молодой Анахарсис[17]?
— О, милорд, вещи, далёкие от Скифии! Но, увы, близкие к событиям в Шотландии.
— Ах, да, вы, кажется, обещали раскрыть нам ту тайну, что граф Нортумберленд предпочёл унести в могилу.
— Вы совершенно правы, милорд!
— Так вы из мятежников? И, верно, хотите помилования?
— Нет, милорд! Я только несколько дней на острове.
— Как интересно!
Это уже смуглый. Сэр Френсис, как называл его Сесил. Узнать бы, что за птица... хотя и так видно, что высокого полёта.
— Пройдёмте в дом, юноша. Вы меня, признаться, заинтриговали.
— Слушаюсь, милорд!
— Сэр Френсис, вы нас, надеюсь, сопроводите?
Смуглый церемонно поклонился, пошёл следом за Андреем, вонзив в его спину взгляд. Пока — взгляд. Молчан не сомневался, что так же бестрепетно сэр Френсис вгонит в его спину и клинок шпаги. Если на то будет воля графа Сесила.
У всех свои опричники, верные и безжалостные — иначе не прожить. Жестокость на службе государства, такая вот работа.
Уильям Сесил сопроводил невольных гостей в свой рабочий кабинет, обставленный скромно, но удобно и уютно. Стены, обшитые панелями морёного дерева; потемневшие от времени резные книжные шкафы; большой стол, заваленный бумагами и книгами. И простые ореховые стулья для посетителей. Здесь не рассиживались, здесь делали дело.
Хозяин кабинета сел в кресло за столом. Андрей остался стоять, не дойдя до стола пару шагов. За своей спиной он по-прежнему слышал негромкое дыхание сэра Френсиса. Интересно, его ладонь всё ещё на эфесе шпаги или уже нет? Обернуться Андрей не решился.
— Итак, — откинулся Сесил на спинку кресла, — что знают в Московии о мятеже Нортумберленда, не известного нам здесь?
— В Московии об этом мятеже, вероятно, и не слышали. Но я больше не подданный московского царя...
— Герцога, великого герцога, — вмешался сэр Френсис.
— Уолсингем, не перебивайте молодого человека!
Так вот кто он такой, этот смуглый дворянин! Ещё в Амстердаме Андрей, выспрашивая о королевских чиновниках, слышал отзывы о новом цепном псе Елизаветы. О человеке, делавшем всю грязную работу за графа Сесила.
Перед Андреем был Малюта Скуратов, но говоривший по-английски.
— Государь Иван Васильевич помазан на царство, — заметил Андрей.
— Не важно, сударь! Что с заговором?
— Простите, милорд! К вам на остров я добрался на корабле Ганзы, и не с товарами, но с бумагами. Адресованными важным людям в Штальхофе, милорд.
— И вы...
— Имел смелость прочесть, что в них написано, милорд.
— Вы их вскрыли?!
Уолсингем за спиной Андрея расхохотался, громко и искренне.
— Вы — честнейший из людей, юноша!
— Рад найти здесь взаимопонимание, — поклонился Молчан и услышал ожидаемую волну ответного веселья.
— Ив этих бумагах...
— Были распоряжения, как и куда передать новые деньги для мятежников, оставшихся на свободе.
Уильям Сесил скрестил руки. Правая ладонь графа нащупала свисавший с цепи на грудь медальон, стала теребить его. Рубин в медальоне ловил свет свечей, то разгораясь багрянцем, то темнея.
Как кровь, ещё свежая или уже свернувшаяся.
— А вы не знаете, юноша, — голос графа звучал вкрадчиво и мягко, — зачем ганзейским купцам, протестантам в большинстве своём, помогать католикам в Шотландии?
За спиной Андрей услышал перестук металла о металл. Перстни об эфес? Один знак Сесила, и Уолсингем потянет шпагу из ножен, и тогда...
— Кесарево, как известно, кесарю...
Андрей смотрел на графа Сесила, не опуская глаза. Опустит — значит, лжёт.
— Дела религиозные отступают для Ганзы на второе место, когда возможна потеря прибылей. Штальхоф гудит; купцы боятся, что королева Елизавета закроет дорогу в Англию.
— Верно боятся. Наш остров, нам и торговлю вести!
— А Нортумберленд Штальхоф бы не тронул...
— И есть доказательства?
— Письмо.
— Вы его где-то спрятали, разумеется?
— Здесь.
Андрей потянулся к голенищу сапога. Не всё нашли люди в чёрном: нас в Москве тоже не лаптем делали!
Френсис Уолсингем за спиной молодого человека с лязгом потянул шпагу из ножен.
— У меня больше нет ножа, — сообщил Андрей, вынимая из-за подкладки завёрнутое в кусок кожи письмо. — Имя адресата вы найдёте внутри. Но я просил бы, милостивые государи, разрешить мне лично вскрыть печати. Возможно, придётся всё приводить в порядок.
— Прошу, юноша, покажите, насколько вы искусны!
— Тогда придётся попросить сэра Френсиса одолжить мне кинжал.
— Пожалуйста! Но не забывайте, лезвие шпаги несколько длиннее!
— Я хочу жить, сударь...
Над пламенем свечи Андрей нагрел лезвие кинжала.
Затем очень осторожно, стараясь, чтобы не дрогнула рука, срезал восковую печать под основание, так, чтобы не повредить оттиск на поверхности.
— Прошу взглянуть, милорд!
— Э, нет, юноша, сначала я!
Левой рукой Уолсингем взял листок, одновременно отодвигая Андрея остриём шпаги от стола, за которым сидел Сесил.
В Европе шестнадцатого века ходило множество историй об отравлениях.
Ножи с одной отравленной стороной, чтобы, разрезав, скажем, персик, можно было поделиться ядовитой половиной с жертвой и ждать её смерти через пару дней. Отравленные перчатки, яд с которых впитывался порами кожи. Отравленные шипы на перстнях. Пропитанные ядовитыми веществами бумаги тоже использовались, так что опасения Уолсингема были совсем не беспочвенны.
— Убить милорда я мог бы без таких сложностей, — тихо заметил Андрей.
— Да? И как же?
Кусок кожи, в который было завёрнуто письмо, бесшумно выскользнул из пальцев Молчана и полетел на стол графа. Остро заточенная игла в две ладони длиной, прятавшаяся, помимо письма, в коже, ударилась о столешницу рядом с подсвечником.
Андрей отшатнулся от метнувшегося к нему клинка.
— Полегче, сударь! — сказал Молчан, обращаясь к бывшему вне себя от ярости Уолсингему. — Милорд спросил меня, я показал. Я не убийца, сударь, я ищу кров и заработок, вот и всё.
— Оставьте юношу, сэр Френсис, он прав.
Уильям Сесил посмотрел на вонзившуюся в стол иглу, но не сделал попытки вытащить её, даже просто прикоснуться.
Вдруг всё же яд?
— А вы опасны, молодой человек...
— Рядом с сэром Френсисом это звучит как шутка, милорд.
— Наглец, — сказал Уолсингем.
Но в глазах смуглого англичанина сверкнула усмешка.
Между тем граф Сесил пробежал глазами аккуратные строки письма. Удивлённо приподняв брови, перечитал содержимое.
— Непостижимо и безумно! Сэр Френсис, что вы можете сказать о Ридольфи?
— Флорентийский банкир. Болтун и позёр. Кажется, несколько сумасшедший.
— А наш юный собеседник утверждает, что именно через Ридольфи шли деньги мятежникам.
— Исключено, милорд!
Сесил поднялся из кресла, сделал несколько шагов в сторону Уолсингема.
— Может, в том и игра, что Ридольфи будет заподозрен в последнюю очередь? Недооценивать испанцев — большая ошибка, сэр Френсис. Вдруг мы её допустили?
— Милорд, одно письмо ничего не доказывает. Его могли подделать недоброжелатели и конкуренты германских купцов — да хотя бы и наш юный друг, к примеру. Или же умные головы из Ганзы специально подвели к нам этого молодого человека, чтобы мы поверили в ложь и рассорились с Филиппом Испанским...
