Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Тео кивнула и, обняв его, так и стояла, смотря на берег, на высокую фигуру отца, — пока «Гордость Лондона», лавируя под западным ветром, выходила из гавани.
Отец Павел благословил корабль, и, обернувшись, к Грише с Василисой, мягко сказал: «Ну, не плачьте. Дорога теперь к нам известная, письма привезут, когда-нибудь».
— Вот именно, — Тайбохтой похлопал Гришу по плечу и сказал священнику: «А вы вот что, святой отец, я сейчас на юг поеду, вы уж не откажите в любезности — не только со мной позанимайтесь, но и с женой моей будущей».
— А вы, князь, жениться собрались? — улыбнулся священник.
— Не только жениться, — Тайбохтой все вглядывался в силуэт корабля, — но и детей завести, и внуков увидеть. Этих-то, — он кивнул на «Гордость Лондона», вон — привезли, показали, — хоть и не чаял я уже, так что истинно, как вы там говорите? — он взглянул на отца Павла.
— Благ Господь ко мне и нечего мне больше желать, — мягко отозвался тот.
— Вот-вот, — Тайбохтой рассмеялся, и шепнул, глядя на белые, удаляющиеся паруса:
«Спасибо тебе, Локка, спасибо, любовь моя. Живи спокойно, и будь счастлива, до конца дней своих».
Интерлюдия
Хельмштедт, Германия, сентябрь 1603 года
Констанца Холланд, натянув поводья, остановила лошадь, и сказала, повернувшись к брату:
«Все же в Италии мне нравилось больше».
— Ну, — рассудительно ответил Джон, спешиваясь, — мне, знаешь, тоже, однако папа хотел, чтобы ты посмотрела Европу, так что отсюда мы поедем на север, в Гамбург, и там уже отплывем в Амстердам. Ну а потом — в Лондон.
— Ну, правильно, — Констанца тоже спрыгнула на землю, и, подойдя к брату, взглянула на купающийся в золоте осени городок.
— В Нижних Землях война все еще, опасно сушей ехать, хотя, я бы не отказалась еще раз побывать в Париже. Помнишь этот трактир, где мы с мистером Мэтью обедали, ну там, где Новый Мост возводят? Так вкусно я еще нигде не ела, даже у нас в имении.
— Ну, хоть построят, — вздохнул Джон, — а то, право, стыдно — в таком городе, в наш век, и до сих пор на лодках людей через Сену перевозят. Как твои занятия? — он кивнул вниз, на изящные университетские здания.
Тонкие губы улыбнулись и Констанца, рассмеявшись, ответила: «Прихожу к профессору после темноты, чтобы никто не заметил, что он преподает девушке, да еще и математику. Он помнит моего отца, — девушка чуть вздохнула, — один из немногих. Даже странно, — она помолчала, — я ведь тут родилась, а ничего не чувствую, не то что в Венеции. Помнишь, ты меня привел тот подвал посмотреть?
Они стояли в сыром, пахнущем плесенью дворе, и Констанца, наклонившись, заглянув в темный, заваленный отбросами подвал, удивленно спросила: «Вот здесь мы жили с отцом?»
— Да, — Джон кивнул, — отсюда я вас и забрал, ну, той ночью, и привел к нам, в Сан-Поло. А потом твой отец, — он чуть дернул уголком рта, — ушел, папа вписал тебя в паспорт, и ты стала леди Констанца Холланд. Ну, и провела остаток ночи на кровати резного дуба, под собольим одеялом.
Девушка все смотрела на копошащихся в горах мусора крыс.
— Знаешь, — она обернулась, и темные глаза сверкнули золотом, — отец ведь мне написал потом, почему он так поступил. Я бы сделала точно так же на его месте.
— Очень надеюсь, что до этого не дойдет, — вздохнул Джон.
— Так, — сказала Констанца озабоченно, — перед отъездом надо еще книги упаковать. Я купила этот новый атлас, аугсбургского издания, «Уранометрия», ну, я тебе говорила о нем. Он сделан на основе наблюдений Тихо Браге.
— Вот с ним, — добавила Констанца, — я бы действительно хотела позаниматься, ну, впрочем, ты же никогда меня одну в Копенгаген не отпустишь.
— Не отпущу, — согласился Джон.
— Если бы леди Мэри и сэр Роберт там жили, — отпустил бы, а они, сама знаешь, на Москве, и еще долго там будут, судя по всему».
— Ну, хоть в Болонье у Пьеро Катальди поучилась, — вздохнула Констанца.
— Мы с ним работали над проблемой совершенных чисел, ну, ты же знаешь, он нашел шестое и седьмое, давно еще, пятнадцать лет назад, мы с ним искали восьмое, но ясно, что обычный метод перебора делителей тут не подходит, надо придумывать что-то еще».
Джон нежно улыбнулся:
— Ты мне об этих числах всю дорогу от Венеции до Вены рассказывала, я теперь о них могу лекции читать, как твой Катальди».
Констанца повертела в руках хлыстик и, неожиданно зло, проговорила:
— Я бы тоже хотела читать потом лекции, профессор Катальди меня очень хвалил, сам знаешь. А вместо этого буду придумывать тебе новые шифры, и составлять балансы для «Клюге и Кроу». И когда женщин только пустят в университеты?
— Кстати, — примирительно заметил брат, — друг твоего отца, и сэра Филипа покойного, Джон Флорио, ну, он итальянский детям короля Якова преподает, перевел «Опыты» Монтеня, мне король говорил, еще до нашего отъезда, ну, когда мы с ним сидели после похорон Ее Величества. Если хочешь, когда вернемся, я закажу экземпляр, для твоей библиотеки.
— Я, — Констанца подняла рыжую бровь, — их еще десятилетней в оригинале читала, дорогой брат. Она сморщила смуглый нос, и, прислушавшись к звону часов на башне ратуши, велела:
— Поехали, я все-таки хочу заняться книгами, да и вещи — что у меня, что у тебя все разбросано, дорогой Джон. Почему ты, кстати, не женишься? — внезапно спросила Констанца, легко вскакивая в седло.
— У меня работа, — Джон вздохнул.
— Сама же помнишь — не успел Яков взойти на престол, уже начались против него заговоры, я, поэтому и попросил графиню Ноттингем приехать в Париж, забрать тебя, и присмотреть за тобой в Италии, пока я со всем этим разбирался. Но зато теперь мы всех арестовали, и сэра Уолтера Рэли тоже, так что я могу спокойно пожить месяца два. Наверное, — добавил он.
«Ну, какая жена это выдержит?»
— Любящая, — спокойно ответила Констанца, чуть пришпоривая лошадь.
— Мне, кстати, Полли, то есть графиня Ноттингем, рассказала про смерть отца, она же видела все это. И лорд Фрэнсис тоже, у них балкон прямо на Площадь Цветов выходит».
— И очень зря, — поморщился Джон. «Мала ты еще».
Констанца помолчала, и, накрутив на палец рыжую прядь, ответила:
— Я им очень благодарна, за это. Вот они, кстати, — девушка повернулась к брату, — очень любят друг друга, сразу видно, хоть лорд Фрэнсис ее в два раза старше. И мальчик у них смешной, — Констанца нежно улыбнулась, — ему в ноябре три года будет. Александр Филипп, ну, они его Алессандро зовут. Тебе бы такую жену, — решительно подытожила Констанца.
Джон только вздохнул, и сердито сказал: «Поехали, пообедаем, сложимся и еще в одно место отправимся, я тебе кое-что хочу показать».
— Что? — поинтересовалась сестра, но Джон уже спускался по узкой, обрывистой тропинке с холма.
Констанца зашла в свою комнату и, оглядев разбросанные книги, и тетради, уперев руки в бока, сказала: «Вот кому нужна жена, так это мне!»
Девушка рассмеялась, и, открыв крышку сундука, стала осторожно, бережно складывать туда книги.
— В карете все равно нельзя писать, — грустно подумала она, пакуя тетради с математическими вычислениями, — тут не дороги, а ямы сплошные, ну ничего, на корабле наверстаю». Она посмотрела на оставшиеся тома, и, было, выбрала «О всех видах треугольников» Региомонтана, но потом скривила губы: «Нет смысла читать труд о тригонометрии в карете, даже чертежей на полях не сделаешь. Ладно, — она взяла «Декамерон» и рассмеялась: «Хоть голова отдохнет».
Из «Декамерона» выпало последнее письмо Мирьям, которое ей привезли в Рим, и Констанца, оглянувшись, положила его в шкатулку с письмами отца.
— Джон, конечно, никогда в жизни не станет читать чужую переписку, если это не по работе, — девушка ухмыльнулась, — но все равно — мало ли что. Только три человека знают — я, Мирьям и миссис Марта, и не надо, чтобы знало больше.
Мирьям сидела на кровати, обхватив колени руками. «Миссис Марта меня все время спрашивает, что со мной, — грустно сказала девушка, — ее-то не проведешь, как миссис Стэнли, или Кардозо. Я уж и врать ей устала, она ведь зоркая, видит, — что-то не так.
— Ну и скажи ей, — потребовала Констанца, расчесывая длинные, каштановые волосы подруги.
«Скажи, тебе легче станет. И скажи, кто это был — его найдут, арестуют и казнят!»
Мирьям внезапно повернулась, и, — не успела Констанца опомниться, — выхватила из ее рук деревянный гребень и с треском его сломала. «Никогда в жизни я не скажу, кто это был, — холодно произнесла Мирьям.
— Умирать буду — а не скажу. Я и тебе-то сказала, потому что ты мой друг, и потому что тебе можно доверять. И к тому же, — Мирьям пожала плечами, — тебе хоть и тринадцать лет, но голова у тебя — как у взрослой женщины, и ты все про это знаешь, ну да я сама тебе рассказывала.
— Польщена, — пробормотала Констанца, и, помолчав, спросила: «А ничего не было, ну, последствий?»
