Зиновий Фазин - Последний рубеж
Нечто затаенное, что-то глубоко сидящее, что-то нерусское шевельнулось в душе Врангеля. Нечто такое, в чем он сам себе не признавался и сам от себя отгонял. Вот он, Врангель, не пожалел себя, когда его, как варяга, позвали княжить и спасать Россию; он не отказался от тяжелого креста, а взвалил на плечи и понес, надеясь так послужить России, чтобы на века прославить род Врангелей; а люди, те, кого он надеется облагодетельствовать, вон как себя ведут. Ворчат, паясничают, интригуют. Эх, будь у него под начальством немцы, шведы или норвежцы! Или хотя бы французы. А с этими, вроде Слащева, далеко не уедешь. На взгляд Врангеля, это было что-то дикое, темное.
2
Еще одна необходимая справка. — Рука руку моет. — Плохие предчувствия у главнокомандующего. — Разговор о крымских ханах. — История с Уваровым. — Загадка «Сфинкса». — Врангель и царь Эдип. — Офицерское государство. — Закон, который будет написан на барабане. — Песня «Алла-верды», ставшая гимном армии.
На войне важно знать, каково соотношение сил борющихся сторон. Так вот, судя по всему, Врангель неплохо знал положение противостоящих ему войск 13-й армии. И, готовясь нанести ей удар, трезво все учитывал.
В самом деле, рассказывая в своих мемуарах, как благоприятно складывались для него дела в мае 1920 года, барон откровенно признает: очень ему помог польский маршал Пилсудский, который вдруг обрушился на Украину с запада.
«Разбитые поляками красные XII, XV и XVI армии продолжали отходить по всему фронту… В течение нескольких недель поляки, при содействии украинских петлюровских формирований, очистили огромную территорию вплоть до Полоцка на Западной Двине, до верхнего течения Днепра, Киевский район и значительную часть Правобережной Украины. Все резервы красного командования бросались на Западный фронт для спасения катастрофического положения. Туда главным образом направлялась конница. С Кавказа переброшена была 1-я Конная армия «товарища» Буденного, наиболее сильная конная часть красных. К маю месяцу в боевом составе XIII Советской Армии числилось до 12 тысяч штыков и 3000 сабель…»
Преувеличил барон, меньше было в 13-й армии. У него же, кроме 40 тысяч кавалерии и пехоты, были и танки, и самолеты, и броневики, и, кроме того, на его стороне была внезапность удара. А на войне это многое решает. Вот он и нанес внезапно такой удар, не ожидая, пока поляков разобьют совсем. Одна рука помогла другой.
На этом, собственно, и можно закончить нашу справку и перейти к дальнейшим событиям.
Впрочем, кое-что надо прибавить здесь же. Конечно, не один Врангель учитывал соотношение сил. Это учитывала и другая сторона. Просто выхода иного не было у Москвы — требовалось сначала разбить легионы Пилсудского, слишком глубоко вклинившиеся в глубь Украины. И разгром этих легионов уже шел. Не помогло им и вторжение Врангеля в Таврию.
«Даешь Варшаву!» — гремел победный клич красных войск, неудержимым порывом устремившихся на запад.
«Даешь! Даешь! Вперед, братва!..»
Мы уже знаем, как много значил в ту пору этот клич. Помнят его многие еще и сегодня. Боевой задор и молодость нашей революции звучат в нем мощно.
При кличе «Даешь!» закипала кровь в жилах и сабельный клинок будто сам выскакивал из ножен и лихо взлетал над головой.
«Смерть контре! Дае-о-ошь!»
Но вернемся к событиям, о которых мы рассказывали.
Странное для главнокомандующего настроение овладело бароном вечером 6 июня, когда ему доложили об удачной высадке отряда Слащева у Кирилловки на Азовском побережье. Итак, поход начат! Первый шаг сделан. Наполеон тоже начинал с маленького.
Но что-то грызло душу барона, грызло…
Депеши приходили в Севастополь, где барон держал свою главную штаб-квартиру, одна за другой. Англичане снабдили Врангеля хорошей радиостанцией, и связь с десантом Слащева поддерживалась непрерывно.
— Ваше превосходительство, вот последняя радиограмма, от Слащева. Он уже почти у Мелитополя.
— Хорошо, благодарю. Идите.
Все складывалось как нельзя лучше. Но в те самые часы, когда армейский корпус Слащева в составе двух дивизий и Терско-Астраханской конной бригады рвался напролом к Мелитополю, барон беспокойно расхаживал у себя в севастопольской резиденции (это был большой дворец с высокими цветными венецианскими окнами) и был, казалось, более удручен, чем когда-либо.
В кабинете барона у карты стоял небольшого роста моложавый генерал и переставлял флажки: красные отодвигал к северу, к Днепру, за Таврию, а на их место прикалывал белые.
Это был начальник штаба врангелевских войск генерал-майор Шатилов.
Расхаживая из угла в угол по большому пушистому ковру, Врангель говорил Шатилову:
— Не могу забыть, дорогой мой друг, своего последнего разговора со Слащевым. Душу он мне перевернул. Больше всего на свете боюсь повторения того, что было у милого моего предшественника. А Слащев, этот паяц во генеральском чине, кричал мне: «Разве не в набег идем?» Каково, а? В «набег»! То есть грабить, убивать, в плен брать и обращать в рабство, как делали когда-то крымские ханы. Черт знает что! Ну подскажите, где взять мне людей, с которыми можно было бы мир перевернуть? Ведь сейчас опять смотрит на нас вся Европа! Вся! Я не шучу!
Шатилов сочувственно кивал. Он всегда кивал. Как и положено подчиненному, когда высказывается начальник.
Скажем и о нем несколько слов. Человек спокойный, улыбчивый, он был давним приятелем и боевым товарищем барона, однокашником по академии Генерального штаба. Когда Врангель, попав в немилость у Деникина, отсиживался в Константинополе, с ним там находился и Шатилов. Став верховным правителем и главнокомандующим, барон вызвал к себе из Константинополя старого друга и назначил начальником своего штаба. Теперь они снова вместе.
У симпатичного с виду Шатилова глазки, однако, хитрые. Странная ухмылка светилась в них в эти минуты, пока барон сетовал на то, что у него мало верных, настоящих помощников.
Да, увы, людей у пего нет, дело делать не с кем, а Европа и весь цивилизованный мир многого ждут от начатого похода.
— Я в конце концов уже понадавал векселей, как ты знаешь, — продолжал Врангель, останавливаясь у окна. — На меня надеются, черт возьми! А тебе тут говорят: «Идем в набег». С дикими ханами меня сравнивают!..
Кстати, о векселях, про которые упомянул сейчас барон. На этом стоит чуть остановиться, и пусть опять говорят документы. Сам Врангель потом расскажет в своих мемуарах, что это были за векселя:
«В конце апреля я дал несколько обедов представителям иностранных миссий — английской, французской, американской, японской, сербской и польской — и принял приглашения на обеды английской, французской и японской миссий».
Речь идет здесь о военных миссиях, обосновавшихся в Севастополе при новом главнокомандующем.
«С представителями всех миссий без исключения установились наилучшие отношения. В разговорах с ними я неизменно подчеркивал значение нашей борьбы не только для самой России, но и для всей Европы, указывал, что угроза мирового большевизма не изжита, что доколе в Москве будут сидеть представители Интернационала, ставящие себе целью зажечь мировой пожар, спокойствия в Европе быть не может. Не может быть и экономического равновесия, пока с мирового рынка будет выброшена шестая часть света».
Вот какие векселя «понадавал» Врангель западным правительствам. Вексель на всю «шестую часть света»! Фантастично, но факт…
— Нет, серьезно, я уж теперь не могу отступаться, — говорил Врангель в тот вечер Шатилову. — Срамиться перед всем миром? Ни за что!..
Он заложил руки за спину и опять стал ходить взад и вперед и сетовать: где же взять достойных людей?
— Мне нужны живые силы, много живых сил. О, если б они у меня были!
Казалось, все, что здесь находилось, расположено ниже глаз барона, и оттого он на все смотрит свысока.
— Ведь кто окружал Деникина, сколько дурачья, — все не мог успокоиться Врангель. — До анекдотов доходило! Помнишь историю с Уваровым?
— Это который? — спросил Шатилов. — Тот, которого Деникин назначил генерал-губернатором в Ставрополе перед нашим походом на Москву?
— Он, он, Уваров. Ты, друг мой, не все знаешь, мне рассказывали такие подробности — смех и грех! Начал этот Уваров свои художества вот с чего. Вызывает к себе прокурора и спрашивает совета. «Видите ли, в чем дело, — тут издается газета, содержание которой мне безразлично, но мне не нравится ее подзаголовок: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Я хочу им посоветовать — пусть печатают девиз: «В борьбе обретешь ты право свое». Это мне больше нравится, а то пахнет каким-то интернационалом…»
Дальше, по рассказу Врангеля, между новоявленным генерал-губернатором и прокурором произошел такой диалог:
