Анатолий Марченко - Звезда Тухачевского
Немало размышлял Михаил и над легендами, которые были связаны с подписями Наполеона под приказами после выдающихся сражений. После одержанной победы все буквы его фамилии устремляются вверх, словно подхваченные вихрем. Особенно это заметно после Аустерлица. После Бородина его гусиное перо словно взрывается кляксами. А подпись под приказом об оставлении Москвы низвергается к низу бумажного листа, обрываясь на полпути. Страдальческая закорючка после Ватерлоо. А самая последняя в его жизни подпись на острове Святой Елены — обвальная скоропись букв, низвергающихся в пропасть…
Нет, он, Михаил Тухачевский, когда станет полководцем, будет подписывать только победные приказы! Он должен не только сравняться с Наполеоном, стать на уровень его военного гения, но и превзойти этого баловня судьбы. Иначе нет смысла жить на этой земле, вся история которой — войны, войны и войны.
От таких мыслей, не дававших покоя ни днем, ни ночью, Михаила не удерживали даже вычитанные им как-то слова одного французского вояки, произнесенные при коронации Наполеона: «Очень хорошо, ваше величество, жаль только, что сегодня недостает трехсот тысяч людей, которые сложили свои головы, чтобы подобных церемоний не было».
Все это и многое другое Тухачевский увлеченно рассказывал Вячеславу. Можно было позволить себе это: на фронте вдруг установилось странное затишье.
Вячеслав слушал его с упоением, а когда Тухачевский умолк, посмотрел на него с жалостью, которая, казалось, была в противоречии с тем восторженным состоянием, в котором пребывал его друг.
— Миша… — почему-то тихо и просяще произнес Вячеслав. — Не стремись быть Наполеоном, умоляю тебя, не стремись.
— Но почему? — удивленно вскинул черные брови Тухачевский.
— В наше время это не кончится островом Святой Елены. Помяни мои слова, не кончится…
7
Оставив за себя начальника штаба армии, Тухачевский отправился в Пензу.
Поезд, на котором ехали он и Вересов, остановился у платформы пензенского вокзала ночью. Полная луна низко и неподвижно склонилась над городом, словно вознамерилась как можно лучше осветить его специально для командарма. Но если бы на небе не было никакой луны и Пенза была бы погружена в полную темноту, он все равно отчетливо увидел бы — пусть мысленно — город своей юности.
Еще в те минуты, когда поезд замедлял ход и мимо плыли пристанционные постройки, в ушах Тухачевского, нетерпеливо смотревшего в окно, уже звучал вальс «На сопках Маньчжурии» — тот самый вальс, который когда-то звучал на хорах дворянского собрания, исполняемый оркестром драгунского полка.
Тухачевскому почудилось, что сейчас, в эти минуты, над всей землей нет никаких других звуков, кроме мелодии этого терзающего душу вальса. Хотелось, как и тогда, казалось совсем недавно, закружиться в вальсе с красивой гимназисткой Марусей Игнатьевой, девушкой его мечты. И очень некстати подумалось о том, что ему бесконечно радостно оттого, что в этот мир вторглась яростная война — война, схлестнувшая друг с другом миллионы людей. Конечно, это была страшная война, на которой отец стреляет в сына, брат накидывает петлю на шею брату, жена подсыпает ядовитое зелье в стакан мужу… Но если бы не эта война — был бы он сейчас командармом? Выходит, и война нужна человеку, когда ей суждено стать трамплином для достижения славы!
Ночь в Пензе была по-летнему теплой, даже душной. Но все равно дышалось радостно, возбужденно, в мыслях рождались грядущие громкие победы и, как это ни странно, впереди не предвиделось никаких сомнений, не испытывалось ни малейшей неуверенности. Казалось, что все поистине просто: вот он вступил в командование армией, и все должно пойти в точном соответствии с его волей, все пойдет так, как будет приказывать и повелевать он — молодой, напористый, верящий в свою звезду командарм.
Тухачевский любил Пензу той наивной и вместе с тем глубокой любовью, какою человек любит все то, что связано с порой его детства; взрослея, он с восторгом вспоминает о тех местах, где жил ребенком, тая желание вновь очутиться в доме своих родителей, среди манящих к себе полей и лесов, на берегу той реки, в которой когда-то купался, по полдня не вылезая из воды; надеется увидеть то особое, неповторимое небо, в которое неотрывно смотрел, пытаясь разгадать тайну его непостижимой выси, поверяя ему — синему и бездонному — свои мечты.
Как-то в гимназии ему попались на глаза строки Салтыкова-Щедрина, который в свое время служил в Пензе чиновником. С присущим только ему убийственным сарказмом великий сатирик называл Пензу «городом Брюховом». В письме литературному критику Павлу Васильевичу Анненкову он писал: «Мне делается тошно от одной мысли, что придется пробыть в нем долго». «В нем» — это о его, Тухачевского, столь любимой Пензе! Вот тут Тухачевский мог бы потягаться с сатириком в долгом, накаленном эмоциями споре, в котором, без сомнений, одержал бы победу. Уже одно то, что не только город — вся Пензенская губерния была пристанищем многих знаменитостей, говорило само за себя. В Тарханах — имение бабушки Лермонтова, там, в склепе — могила бесконечно любимого им поэта. Всей семьей они не раз приезжали туда, чтобы поклониться его праху. В Чембаре учился Виссарион Белинский. В Наровчате родился и провел детство Александр Куприн. Не зря же Пензу величали «мордовскими Афинами»! Вот тебе, Михаил Евграфович, и «город Брюхов»! Это неприятие Пензы у тебя, дорогой мой досточтимый классик, от неприятия постылой чиновничьей службы, не более того!
А побывал бы ты, Михаил Евграфович, если бы таковое было возможно, в гостях у Тухачевских на Верхней Пешей улице, пообщался бы с бабушкой Софьей, ученицей самого Николая Рубинштейна, послушал бы, как она с отцом Николаем Николаевичем музицирует в четыре руки на рояле, как звучат в доме, словно навсегда поселились в нем, Моцарт, Бетховен, Шопен… Увидел бы, как гимназист Миша Тухачевский с упоением читает «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря, «Историю генералиссимуса князя Суворова» Фукса, восхищается Андреем Болконским, послушал бы Мишины рассказы о поездке с отцом в Ясную Поляну, к самому Льву Толстому!
Но где он теперь, незабвенный Михаил Евграфович? Умер, когда Миша еще и на свет не появился, да, за четыре года до его, Мишиного рождения, и теперь поздно да и нелепо доказывать ему, что Пенза — чудесный город, который уже не вычеркнуть из памяти до самого смертного часа…
Впрочем, раздумья обо всем этом длились лишь считанные мгновения. Главной причиной, побудившей Тухачевского немедленно выехать в Пензу, была телеграмма Троцкого:
«По имеющимся данным Пензе имеется пять пехотных полков ровно ничего не делающих тчк При том военном напряжении зпт которое испытывает республика зпт окруженная со всех сторон ее врагами зпт это недопустимо тчк Ввиду изложенного предлагается штабу Первой армии включить в свой состав эти части зпт оставив в Пензе то зпт что необходимо для местных нужд зпт а остальные немедленно выслать на фронт для деятельного участия в операциях по овладению Самарой и участком Волги зпт занятых чехословаками тчк Последовавшем срочно донесите тчк Троцкий».
Уже на рассвете Тухачевский с помощью Вересова и местных пензенских властей поднял осевшие в городе полки по боевой тревоге и организовал их срочную отправку на фронт. Оставшиеся несколько часов до отъезда Тухачевский решил посвятить поездке по городу, а главное, попытаться встретиться с Машей.
Маша Игнатьева! Помнит ли она его или жизнь закружила ее в своем вихре стремительнее, чем кружила в вальсе на гимназических вечерах? Может, увидевшись после столь долгой разлуки, они разочаруются друг в друге, ведь если признать откровенно, они не успели испытать той всесильной любви, которая не отпускает от себя и притягивает любящие сердца так, что они уже не могут существовать порознь. А может, Машенька уже выскочила замуж, создала семью, свила свое гнездышко, и тогда прощай все надежды на то, что они будут вместе!
Автомобиль, нещадно фырча изношенным на фронтовых ухабистых дорогах мотором, вздымая пыль, затормозил у дома Игнатьевых, который, если бы не прекрасная зрительная память Тухачевского, трудно было бы разыскать среди таких же домов-близнецов. Дом был деревянный, с резными наличниками окон, с мезонином, неизменным палисадником у фасада, с высоким сплошным забором, извилистой дорожкой из щебенки, ведущей к крыльцу.
Вячеслав первым вышел из машины и быстрыми легкими шагами приблизился к калитке. Ему очень хотелось, чтобы столь желанная для командарма встреча состоялась, он испытывал такое чувство, будто это не Тухачевский, а он сам, Вячеслав Вересов, после долгого отсутствия наконец достиг цели, о которой мечтал столько лет! Неужели они приехали напрасно? Если так, то это будет тяжким ударом для друга, ударом в самое неподходящее время, когда ему нужны все новые и новые жизненные силы для того, чтобы выдержать все испытания, ожидавшие его впереди. Михаил так откровенно и искренне рассказывал ему, Вячеславу, о своей первой любви, о том, как дорога ему Маша и как он мечтает о том, чтобы она стала его женой!
