Грегори Нормингтон - Корабль дураков
И что у нас остается, любезные господа? Колпачок, застывший на четвереньках у края обрыва. В скорби и восхищении глядит он на пену прибоя далеко-далеко внизу. Равнодушное море поглотило обильное угощение, оставаясь спокойным и безучастным. На поверхности плавает только несколько лоскутов материи да оловянное блюдо – вот все, что осталось от нашей Белкулы и ее рьяных преследовательниц.
Колпачок все еще смотрит на море, почти завороженный пережитым потрясением, когда аббатиса Хильдегард подходит к нему и тихонько садится рядом. Она кладет руку ему на плечо (сие утешение нужно не Колпачку, оно нужно самой аббатисе). И Колпачок наблюдает – равнодушный, как море, – за толчеей черно-белых монахинь, что читают молитвы над синей водой.
Как Колпачок вновь обретает мужскую силу
Будучи мужчиной, хоть и недееспособным по мужскому делу, а стало быть, номинально – персоной non grata, Колпачок все-таки получает доступ – в порядке исключения – в Далборгское аббатство. Четыре крепкие монашки несут его на руках, ибо он обессилел от горя, и укладывают в постель в строгой беленой келье. Ему приносят воды и открывают окно (редкая роскошь), чтобы впустить свежий воздух.
День клонится к вечеру. Колпачок лежит – одинокий, заброшенный и несчастный – в постели, глядя в белый потолок, и тут к нему в келью входит аббатиса. Погруженный в свою печаль, он не видит, что ее раздирают самые противоречивые чувства: основа для скорой метаморфозы.
– Расскажи мне, какая она была, – просит Хильдегард. – Она пожертвовала собой, чтобы спасти других. Должно быть, она святая.
Колпачок не находит в себе сил для ответа. Долго и пристально аббатиса глядит на его изможденное, осунувшееся лицо; но он как будто не чувствует ее взгляда.
– Завтра мы все помолимся за нее, – говорит она и тихонько выходит.
Чуть позже, где-то на крестном пути своего неизбывного горя, Колпачок вдруг замечает, что пространство вокруг наполняется неземным светом. Свет исходит не из окна (в окне по-прежнему – ночь и темень), не от лампы и не от свечки. Колпачок приподнимается, опираясь на локти, и видит – причем безо всякого удивления – в изножье кровати нагую Белкулу. Ее роскошное щедрое тело излучает сияние, подобное солнечной короне во время затмения. Колпачок смотрит на ее лицо, на котором читается неземное блаженство. Ее глаза, словно глубокие омуты, манят, не отпускают, затягивают. Колпачок смотрит, не в силах отвести взгляд. Смотрит ей прямо в глаза. Но при этом он чувствует ее тело: тяжелые груди, соски, что подобны бутонам роз, мягкий и теплый живот с его волнами и лабиринтами. Белкула опускает глаза, отпуская взгляд Колпачка. Теперь он может смотреть на нее на всю. С жадностью он пожирает глазами ее плодородные бедра, пышные заросли шелковистых волос внизу живота и влажные складки розовой плоти – средоточие ее женского естества. Белкула взбирается на постель и садится к Колпачку на колени. Безо всякого удивления (ибо во сне нет ничего невозможного) он ощущает, как кровь приливает к его детородному члену. Белкула берет его в руки и легонько дует на головку – и орган его восстает во всей мощи. Белкула ложится на Колпачка сверху, и они пылко целуются, смешивая слюну. Потом Белкула изящно приподнимается и садится на Колпачка верхом, запустив прохладные пальцы в седеющие завитки волос у него на груди. Он мнет и ласкает ей грудь. О! Какое у нее лицо! В ее взгляде – тревога и радость, ибо настал долгожданный миг. Они соединились в любовных объятиях. И оба после бессчетных «Почти» обрели наконец Идеальную Пару. Кажется, их соитие длится вечно. Там, снаружи, сменяются времена года, проходят века и эпохи, но наши влюбленные заняты только друг другом, и вот наконец они оба и вместе достигают вершин наслаждения и извергаются, как два вулкана. Белкула слизывает слезы со щек Колпачка, и он просыпается.
Он лежит, сотрясаясь в ознобе, в пустой белой келье, а за окном уже брезжит рассвет. Он пытается успокоиться, привести в порядок смятенные мысли, и вдруг с изумлением видит большой возбужденный член. (Свой собственный, я имею в виду.) Вот злая ирония судьбы! Он вновь обретает мужскую силу, но почему так не вовремя?! Белкула – эта стихия плоти – мертва; весь Далборг в трауре; а у Колпачка после двадцати лет полного полового бессилия случился могучий стояк. Радость борется в нем с тоской. И возбуждение никак не проходит. Он опускает член в чашу с водой, чтобы немного его остудить. Бесполезно. Он прижимает его к холодной металлической задвижке на двери, как это бывает, когда пытаешься унять зуд от блошиных укусов – если кто-то из вас, мужиков, это пробовал. Снаружи звонят монастырские колокола. Под окном раздаются шаги монашек. Не в силах противиться гласу природы, Нуллифидус (будем снова его называть этим именем, которое он выбрал сам) вылезает в окно и являет испуганной и потрясенной публике непогрешимое доказательство чуда.
Когда аббатиса подходит, чтобы узнать, в чем дело, вокруг Нуллифидуса уже собралась небольшая толпа. Всем интересно послушать его историю. О том, как Белкула, явившись ему в видении, вдохнула новую жизнь в его вялые чресла. Белкула Поднявшая Член, Белкула Дарящая Жизнь. Аббатиса Хильдегард – слегка ошалевшая после бессонной ночи, каковую она провела, разбираясь в себе и своей душе, – не стыдит обнажившегося бесстыдника за непотребное поведение. Напротив: то, что случилось с этим человеком, лишний раз подтверждает для Хильдегард, что ее дочь была щедрой и доброй натурой. Преображение завершается. Хильдегард рвет на себе целомудренное монашеское одеяние и подставляет голую грудь ветру.
Так начинается радикальное переустройство Далборгского монастыря, о котором я расскажу вам вкратце, если вам хватит терпения дослушать еще главу, теперь уже точно последнюю.
Глава последняя, завершающая. Об аббатстве Евдокия, его харизме и служении
Теперь монастырь называется Евдокия, что значит Благоволение: место, где каждый желающий обретет бесконечное удовольствие и встретит радушный прием.
Первым делом Хильдегард отменяет обет молчания. В результате чего монастырь заливает неудержимым потоком слов – чувств, мыслей и песен. Нуллифидус лишь диву дается: Белкула, которая за всю свою жизнь произнесла едва ли десяток слов, в смерти стала причиной такой необузданной болтовни. Вооружившись своим красноречием, далборгские миссионерки отправляются на большую землю. В ожидании их возвращения (в сопровождении новообращенных мужского пола) в кельях спешно прорубают окна. Монашки сносят глухую стену, окружавшую монастырь. Все часы отправляются на помойку, их тикающей тирании пришел конец; поскольку тело – само себе хронометр. Питание тоже подвергается самому радикальному пересмотру, и за основу берется следующий постулат: хорошая пища возбуждает аппетит. Что же касается меблировки, евдокийки отнюдь не стремятся к роскошествам и излишествам. Всякая вещь должна отвечать своему назначению, а человеку должно быть удобно – вот их девиз. И только постели в обители воистину роскошны: ароматное белье, хрустящие чистые простыни, мягкие пуховые подушки.
На протяжении долгих веков внутри этих стен не было ни единого зеркала, зато теперь все сверкает венецианским стеклом, а некоторые из монашек даже устроили у себя в кельях зеркальные потолки.
Свобода и вольность укореняются в монастыре. Монашки больше не ходят в унылых и строгих одеждах, они одеваются так, как им нравится – для своего удовольствия. Платы и власяницы сменяются шелковыми чулками, платьями из парчи и кружевными нижними юбками. На острове нет жестких утягивающих корсетов – тело должно дышать и резвиться, как щенок на лужайке.
Проходит две-три недели, и на острове появляются первые мужчины, которым не терпится вкусить радостей, обещанных новыми установлениями. На воротах обители видят они девиз:
FAY QUI VOULDRAS,
что значит: «Делай с кем хочешь». [27] Автор сей знаменательной фразы, Нуллифидус, представляет друг другу мужчин и женщин. Ни сам Нуллифидус, ни аббатиса никогда не бранят Сестер Бессрочной Готовности, не укоряют их и не лезут с советами – разве что иной раз поощряют их собственным пылким примером. Теперь в обители нет запретов. Запрещен только законный брак, ибо брак есть призыв к обузданию телесных желаний и отрицание беспорядочных связей. В языке Евдокии нет слов типа «необходимость» и «долг». Вожделение, в конце концов, не нуждается в оправданиях.
В память о Белкуле Нуллифидус разбивает в стенах обители сад наслаждений. При входе в сад стоит мраморная табличка с высеченной на ней надписью:
Аббатство Евдокия.Мы примем всех:Великих и малых.Здесь рады каждому гостю.Проходи, путник,И вкуси радость.
Существует еще одна версия этой истории, в которой Безумная Грета все-таки добивается своего. И еще третья: в которой Белкула спасается во чреве китовом, и кит выплевывает ее у берегов Атлантиды. Но мы закончим на том же, на чем начинали – на том, как Хильдегард подставляет голую задницу (каковая за прошедшие годы весьма раздалась в ширину и малость подвяла) своему пылкому полюбовнику. Нуллифидус, пристраиваясь к возлюбленной, по-прежнему ни во что не верит; просто теперь он хранит это в секрете, дабы не навредить своему счастью.
