Олег Борушко - Мальтийский крест
Куракин склонился еще ниже, так, что Екатерине стали видны крупные катышки пудры в париковом темени вице-канцлера.
– Мне нужно, чтобы орден сделал решительный шаг к сближению, – сказала царица, вставая с оттоманки. – Сам сделал, маркиз, сам. И притом такой шаг, чтобы я могла доказать: Орден госпитальеров заискивает перед православным двором. Вы меня понимаете?
Такие вещи Куракин понимал с лету.
– Доказать? – на всякий случай переспросил он.
– Шешковский будет уведомлен об мальтийском деле, – усмехнулась Екатерина и стала прохаживаться по комнате. – Располагайте Тайной канцелярией, но чтобы доказательства были у меня на руках, – решительно сказала Екатерина. – За коалицию с Мальтой я готова буду отдать Острог… после нового раздела Польши. Но только они сами должны предложить мне сделку. Не я им, а они мне. Коалиция, маркиз.
Куракин выпрямился и посмотрел по сторонам. Стена против входа в комнату была теперь раздвинута, и из зимнего сада, примыкавшего к гостиной, лился яркий зеленоватый свет. Весеннее питерское солнце, вдруг пробившись сквозь скучную утреннюю дымку, заиграло на стеклах оранжереи, на зелени виноградных лоз, и из сумрака гостиной, обшитой голубым шелком, зимний сад казался окном в нереальный, чудесный мир, где сбываются любые желания.
– Во Франции назревают события, ваше величество, – сказал Куракин. – Орден уже год не получает респонсий с французских поместий. Но пока получает с итальянских…
– Как не помешал бы итальянский поход какого-нибудь сумасшедшего французского генерала из этих… из новых! – мечтательно перебила Екатерина. – Мы бы убили двух зайцев: поставили бы Австрию на колени за помощь их итальянским княжествам и заодно лишили бы орден последних денег. Ордену останется – один Острог. И тогда…
– Но папа, – тихо сказал Куракин, искусно повторяя мысль императрицы. – Папа никогда…
– У них скоро не будет папы! – отрезала Екатерина.
Водянистые голубые глаза Куракина округлились.
– Орден станет действовать в два этапа, – увлеченно продолжала Екатерина. – Постараются через этого рыцаря вырвать Острог, отделавшись обещаниями о коалиции. Ничего не подпишут и станут выжидать. А на втором этапе… При дурном обороте событий в Европе, коли останутся совсем без друзей, напомнят нам об обещании…
– Они уже без друзей, – уточнил Куракин.
– Пока папа за них – не скажи… – Императрица вдохновилась собственной речью и живо напомнила Куракину Екатерину двадцатилетней давности. – Но только зачем же мы станем ждать?
– Зачем? – подхватил Куракин, нисколько не увлеченный сказками императрицы, зато глядящий на нее во все глаза. – Зачем отдавать инициативу?
– А для этого, – продолжала царица, блестя глазами, – для этого мы должны уже на первом этапе скомпрометировать орден в глазах римского престола…
Куракин кивнул и посмотрел в сторону выхода. Ему вдруг стало даже немного жаль этого неуклюжего рыцаря, который решил, что блестяще провел первую встречу с русскими. "Щенок! Вольтеры ему не понравились!" – тут же сам себя одернул маркиз.
– А пока суд да дело, – вдохновенно продолжала царица, – посеять смуту на Мальте изнутри, среди местных, чтобы орден… – Екатерина вдруг спохватилась. Она залетела в области, лежащие за пределами компетенции брильянтового маркиза.
Царица смерила взглядом склонившегося Куракина.
– Впрочем, вы получите инструкции своевременно, – сказала она. – Идите, маркиз.
Спускаясь по лестнице, Куракин вдруг заметил, что не чует ступеней. Словно ненароком заразился летучей энергией императрицы. "Вот послал Бог России бабу!" – думал он.
"Все чушь, – в отчаянии думала между тем царица, глядя вслед маркизу. – Православного русского принца – магистром католического ордена… На словах это у меня с Гришей красиво вышло: и Павлушу из России убрать, и базу морскую получить, и мальтийских рыцарей в друзья записать. Только как все это исполнить?" – Екатерина вернулась на место, села и сложила руки под грудью, как кормящая мать.
26
Граф Дмитрий Михайлович Волконский был покинут нами в разгаре обустройства на новом месте в компании деревенских близнецов Петра и Фомы, отобранных, как мы помним, с особой тщательностью из всей команды фрегата.
Вместо того чтобы поселить их в сыром первом этаже, в помещении для прислуги, Волконский отвел близнецам каждому по спальне рядом со своею.
– Дмитрий Михалыч, – кричал со второго этажа близнец, – quel admirable!*
– А ты который? – отзывался из садика посол, с уважением обходя по кругу пальму.
– Je suis Thomas!** – назывался Фома.
Кроме французского, близнецы свободно владели итальянским, немецким и латынью.
– Петро, хвост за вами будет непременно, – сказал Волконский за завтраком. – Две недели – никаких движений. В лавку, в кабак – и домой.
– Обучены, Митрий Михалыч! – весело отозвался Фома.
– Мостовую чаще перед домом мети. Мальтийки видел, что вытворяют? Скребут по пять раз в день, как будто голой задницей по ней кататься! Вы, кстати, откуда ее выкопали? – он показал глазами на кухарку Фиону.
– Верное дело, Дмитрий Михалыч! Нешто нас не учили! – снова вклинился Фома.
– А отчего такая страшная?
Фиона, словно почувствовав, что говорят о ней, обернулась и радостно улыбнулась хозяевам.
– Ну и рожа! – сказал Волконский.
– Баба как баба, – пожал плечами Фома. – На коротких, узловатых, мускулистых ногах.
– Buono?* – сказала Фиона.
– Привычка такая у мальтийцев, – пояснил Фома. – На любого посмотришь – сразу улыбается: "Buono? Buono?" Я как вышел тогда, вижу – прогуливаются, и все хорошенькие. К одной, к другой – все кухарки. Что-то много, думаю, кухарок по одной улице гуляют. Я к соседу. Обойщик, что мебель перетягивает. Ему жестами про кухарку объясняю, он жену и позвал.
– Представляю эти жесты, – заметил Волконский.
– Не могли же в Валетте знать, что мы именно этот дом купим? А когда узнали – не могли же обойщика специально подселить? Я, конечно, расспросил – давно, мол, живешь тут и все такое?
– Как же это ты жестами?
– Похлопал по стене, говорю: "Хаус гут".
– По-немецки?
– Какой же это немецкий? Это почти что русский. А он мне говорит: "Кватроченто". Тоже, считай, по-русски.
– Понятно, – сказал Волконский.
К концу недели Волконский научился различать близнецов. Фома был шустрый и весь словно выгоревший на солнце. Петр предпочитал отмалчиваться и хотя тоже был выгоревший, но не на солнце, а словно бы в русской печи – подрумяненный и с корочкой.
– И вот еще что, Дмитрий Михайлович… – Фома посерьезнел. – Тут напротив сплошь притоны, так вы уж позвольте…
– Ну, брат, эта статья расходов не предусмотрена.
– Дозвольте, Митрий Михалыч. А там поглядим. Потом, у них тут, кажется, недорого.
Волконский брезгливо поморщился:
– И охота тебе…
– Ну, охота – это само собой.
– А как разговоры пойдут: из русского посольства, мол, в бордель бегают? Да мне Безбородько шею намылит…
– Безбородько намылит? – в один голос сказали братья. И Петро, доселе хмуро молчавший, поглядел на патрона как цирюльник на больной зуб.
– Да Бог с вами, Митрий Михалыч, – закончил Фома в одиночестве. – Уж кто-кто… И потом, вы же на Мальте, сколько я понимаю, частным лицом приняты?
– Да ведь это по форме. А по сути…
– Так… и мы тоже забежим только по форме… То есть, наоборот, только по сути…
– Заблудился, – буркнул Петр.
27
На следующее утро Куракин получил депешу Скавронского.
Депеша гласила:
"Вчерашнего дня имел беседу с Мальтийского Святого Гроба ордена рыцарем графом именем Джулий Ринальдо Литта, каковой рыцарь представил подорожные на основании Ея Императорского Величества собственноручной просьбы гран-магистеру именованного ордена об приискании скипера, имеющего ехать в Санкт-Петербурх и далее во флот. Документы оного нашед в порядке, был нами выдан оному рыцарю паспорт за нумером 162-бис до Санкт-Петербурха, куда прибыть имеет в первых числах месяца марта…"
"Что еще за "бис"? – подумал в этом месте Куракин. – Все хохлацкие штучки!"
Чиновники ведомства Безбородьки по аналогии с шефом считались хохлами независимо от национальной принадлежности. Петровская система единообразия в государственном управлении давала непредсказуемые плоды.
"А это: "имел… именем… именованного… имеющего… имеет…" – сердился Куракин. – И это дипломатический слог? Ну, понабрали дипломатов, прости Господи!" Однако же продолжал со вниманием читать:
"Что до замеченных нами оного графа характеристик касается, то сообщить имеем, что в обращении приятен, умом скор, но несуетлив, молчаливое обыкновение в беседе содержит, и вероятность велика есть, что имеет особенные от гран-магистера полномочия опричь по флоту требуемых, а слабостей партикулярных, быть в столь молодом человеке могущих, заметить стать не умели.
