Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский
Чтобы о ней не думали, что она приехала в Переяславль ради богатых сундуков с нарядной одеждой своей матери, в спешке оставленных в княжом дворе, Мария нарочно одевалась только в свое: на ней были и своя подержанная мантия с беличьей шубкой, и свои же сапожки с металлической вставкой на носу, своя же кичка. Пусть никто не указывает на неё пальцем чужое на ней…
Приблизясь к ложу мужа, Мария взяла сына на руки, чтобы отец и сын хорошо видели друг друга, заботливо осведомилась: легче ли ему стало от овса? Владимир Дмитрич постарался подавить в себе приступ кашля, утер со лба пот полотенцем… Конечно же, ему не стало легче от овса, слишком его волновало многое: и то, что боярин Голыгин был принят в Москве не по чести, и породнение князей Москвы и Литвы, которое могло привести к упрочению Олега, и слухи об Олеговых усилиях отыскать себе союзников то в лице мещерского князя, то в самой Орде… Владимир успокаивал себя: ничего у Олега не выйдет, а если он сунется на Рязань-получит сполна… Лишь бы, дал Бог, выздороветь…
На вопрос жены ответил:
— Вроде как малость полегчало. Да ты, голубушка моя, не переживай понапрасну. Мое нутро переможется!.. Катался ли сынок ныне на коне?
— Как же — вместе с пестуном.
— И не только на коне катался, — похвастался мальчик, — а ещё и из лука пострелял!
Отец мягко улыбнулся.
— Это меня радует. Княжому делу научают сызмальства.
Мария не преминула вставить:
— Сказывал мне пестун, что наш Ваня в охотку займается военными играми.
— А не в охотку-то избави Боже, — молвил князь. — Ты присядь, моя сердешненькая, присядь.
— Присяду, а Ване тебя не увидать. Нет, постою.
По мере беседы оттапливалось их душевное согласие, в часы разлучья иногда улетучиваемое. С самого начала их брачной жизни князь относился к жене трогательно, принимая и уважая в ней даже её капризы и вспыльчивость, ценя её отходчивость. Особенно была она ему близкой в те минуты, когда признавала свою неправоту и раскаивалась. Или — когда тонко понимала его.
— Мне довели, дружочек мой, что ты принимал болярина Богдана Голыгина. Коль не секрет — о чем он поведал?
Князь рассказал обо всем, что услышал от вернувшегося из Москва боярина. Княгиня слушала внимательно. Выражение её лица становилось все печальнее. Молвила:
— Коль бы ты брал во внимание мои советы — подсказала бы тебе…
— Подскажи — можа, послушаюсь.
Княгиня сделала шажок вперед.
— Давай вернемся в Пронск! Бросим Переяславль — на что он нам? Оставим добром отцу… Пущай он внове садится. Совесть наша успокоится. Бог нам простит, и ты выздоровеешь. А так — я боюсь. Боюсь за тебя, за наших сынков. Стыдно мне перед моими родителями.
Владимир Дмитрич усмехнулся, подивясь извивам души жены. Как ей пришло такое в голову? То сама же хотела видеть его великим князем Пронским и Рязанским, а то, когда он стал им — впопят.
— Нет, женка, нет моя красавица, — отверг он её совет без колебания. — И не мысли более о том…
Глава шестнадцатая. В Мещере
Потерпев сокрушительное поражение, князь Олег с остатками войска, семьей и слугами бежал на северо-восток, в лесной Мещерский край. Этот путь бегства был, пожалуй, единственно верным в его отчаянном положении. В Мещерской земле правил князь Александр Укович — по имени христианин, по отчеству — язычник. Этот старый князь поддерживал дружественные отношения с рязанскими князьями вот уже сорок лет. Меж ними было заключено соглашение об упорядочении пограничных земель. Оно действовало и во времена Олега.
Другой путь бегства: на юг, в Мамаеву Орду, для Олега не годился. Ибо этот путь — через Пронскую землю — грозил столкновением с ратью Владимира Пронского. Да и в случае, если бы Олегу удалось пробиться в землю, подвластную Мамаю, оказал ли бы тот достойный прием рязанскому беглецу? Сомнительно… Ведь Олег был во враждебных отношениях с московским князем, в то время как Мамай не далее, как минувшим летом, заключил дружественный союз с тем же московским князем, побывавшем в Орде.
Как и следовало ожидать, Александр Укович, ясноглазый, седовласый, с широкими крыльями ноздрей, встретил изгнанника с искренним радушием. Столицей его княжества был Городец Мещерский, расположенный на левом гористом берегу Оки при впадении в неё речки Бабенки. Город был окружен рвами, валами, деревянными стенами с башнями. В некотором отдалении от него располагалось пять земляных крепостей, две из которых, Бабенская и Баишевская, защищали Городец со стороны Переяславля Рязанского. Так что, вздумай московиты или прончане настичь рязанцев — Олег, осев в Городце, при помоге Александра Уковича устоял бы.
Александр Укович разместил рязанцев на своем дворе и в граде, окружил заботой и вниманием. Раненых, размещенных в нескольких постоялых дворах и Богоявленском мужском монастыре, обеспечил лечебными травами, отварами трав в глиняных горшках и тыквенных баклагах, чистыми повязками, медом, салом медведей, кабанов, барсуков…
Рязанцы ощущали на себе доброе отношение и со стороны всего здешнего населения. Часть его исповедовала христианство, часть — ислам (потомки тех, кто пришли в Мещеру из Орды), большинство же держалось старого вероисповедания — языческого. Ведомые жрецами, язычники ходили в священные леса и рощи, молились там деревянным идолам.
Различное вероисповедание не мешало мещерякам быть в самых мирных взаимоотношениях. Их миролюбие, добродушие и приветность словно бы теплым дождичком окроплялось на рязанцев.
К Рождеству стало ясно: беглецов победители оставили в покое. Можно было бы на том и успокоиться и понемногу собираться с силами, чтобы по весне, после широкого половодья, пойти на Переяславль Рязанский. Но беспокойный Олег — его самолюбие страдало оттого, что из-под него вырвали стол — денно и нощно обмысливал способы вокняжения. Не удовлетворившись тем, что в Сарай уехал Епифан Кореев, он послал в верховья Дона боярина Манасею — искать помоги у бродней. Поджидал он случая просить помоги и у самого Уковича.
Случай такой представился именно на Рождество, во время обеда, устроенного Александром Уковичем для рязанцев. Стол был уставлен деревянными тарелями с мясом диких животных: волка, медведя, белок… Гости посматривали на угощение косо, кое-кто морщился, иные ухмылялись… Хватив из рогов хмельного меда, осторожно потянулись к тарелям. Павел Соробич помешкал, с тоской поглядывая на закуски, и тогда сам хозяин торжественно преподнес ему толстый кусок волчины. Соробич откусил — и словно судорога свела его рот. Он быстро отвернулся и срыгнул на пол…
— Ништо, это с непривычки, — добродушно заметил Укович, обсасывая волчью лобизну. — Волчина молодая — на пользу. У кого чахотка — ешь много.
Под иконами, на поставчике, стояли каменные и глиняные языческие божки. Побольше — главный бог Шкай, поменьше — низшие боги, среди коих выделялся яркой раскраской домашний бог (домовой). Приняв православие, хозяин ещё не порвал с языческим верованием.
Олег Иванович — складка озабоченно легла поперек лба — вопросил;
— А что, добрый мой друже, коль помыслю пойти на Переславль — дашь мне полк?
— Нет, добрый мой друже, не дам, — прямо и просто ответил Укович.
Олег Иванович положил недоеденный кусок волчины на тарель, отер обсаленные пальцы полотенцем. В глазах — огорчение. Зашуршали полотенца в руках Павла Соробича, Ковылы Вислого, Софония Алтыкулачевича. И другие рязанские бояре побросали куски. Продолжал вкушать лишь Афанасий Ильич, стоически делая вид, что угощение ему не отвратно…
— Что — волк не лезет в горло? — обеспокоился хозяин. — И белка нейдет?
Хлопнул в ладоши и вошедшему слуге приказал приготовить несколько барашков. Разумеется, Александр Укович прекрасно понял причину внезапного резкого ухудшения аппетита гостей, и новое его распоряжение лишь оттеняло твердость его отказа. Тут уж ничего не поделать. Рассуждая здраво, неизбежно осознаешь, что туземный князь и не мог дать иного ответа. С какой стати он должен был давать военную помогу, даже и за деньги, если это угрожало его добрососедским отношениям с другими соседями, куда более сильными, чем он сам? Благоразумие и осторожность — прежде всего.
Прошло некоторое время и подали жареных на вертеле барашков.
— Коль я верно тебя понимаю, друже, ты защитил бы меня, — удумай Володимер Пронский иль Боброк прийти на твою землю добить меня?
— На моей земле я защищу тебя от кого бы ни было, — подтвердил Александр Укович.
— За это спаси тебя Бог. Я ценю твою дружбу и твои милости. Но зачем тебе, в таком случае, отказывать мне в помоге, коль я пошел бы на Переяславль изгонять с моего стола Володимера? В чем уж тут особенная разница?
— В том, друже, что на своей земле я обязан защитить своего гостя; а на чужой земле это будет не защита, а нападение. Не хочу ссориться с соседями, а паче всего с Москвой…
