Вячеслав Софронов - Путь диких гусей
— Да, так меня и зовут теперь — Томасы. А тогда старый Коргуз сказал отцу: "Пусть ему имя будет туман, потому что родился он в тумане. Ему легко будет спрятаться во время тумана, враг не найдет его в тумане. А вслед за туманом всегда приходит солнце". Так сказал старый Коргуз…
— Вернусь из набега — женюсь, — сообщил тот, кого звали Ишкельды. — Привезу из этого набега хороший калым и возьму себе хорошую девушку из знатной семьи.
— Зачем так долго ждать, можно и тут себе невесту найти, — смеясь, проговорил второй, — видел, какие в сибирских селениях пухлые девушки? А как они смотрели на нас? Чего долго ждать?
— Как же… Башлык обещал каждого, кто из лагеря отлучится, на кол посадить. Нет, мне моя жизнь пока дорога.
— Да чего ты боишься? — наседал второй. — Их главного хана схватили, вон он лежит. Чего бояться, он никуда не денется. До селения рукой подать, а к утру обратно вернемся. Я, честно говоря, уже договорился с одной, чтоб вышла к речке и подружку для тебя прихватила. А?
Они долго препирались друг с другом, потом подошли к Едигиру и внимательно осмотрели ремни, стягивающие его руки.
— Эй… — Едигир закрыл глаза, сделав вид, что спит. — Ты живой тут еще? Может, ткнуть его кинжалом для верности? Тогда никуда не денется.
— Ладно, такие ремни и быка выдержат, а уж его подавно. Пошли, а то девки могут и не дождаться. Чего нам, с ним обниматься потом?
Оба тихонько засмеялись и пошли в сторону реки. Едигир открыл глаза и попробовал сесть. После нескольких попыток ему это удалось. Тогда он потянулся к ногам, чтоб разгрызть ремни. Но… даже до лодыжек не дотянулся.
"Неужели нет никакого выхода? Ведь это боги пришли мне на помощь и спровадили охранников отсюда. Что же дальше? Что делать? Как бежать?"
Он осмотрелся кругом, пытаясь разглядеть нож или саблю, но ушедшие воины все прихватили с собой. Тут взгляд его упал на затухающий костер. И вспомнился рассказ одного старика, которому удалось бежать из плена, засунув связанные руки в костер. Ремни обгорели, но руки… Руки старика с тех пор висели плетьми. Он не мог удержать даже тонкий прутик в пальцах.
Едигира передернуло от мысли, что и он станет немощным стариком с высохшими руками. Не быть ему тогда уже ханом. Что за хан, если он и сабли в руках не удержит, с конем не справится. Стоит ли жить тогда?
И все же он пополз к костру. Переворачиваясь со спины на живот, медленно подкатился к кострищу и осторожно поднес ладони к горячим углям. От дикой боли Едигир изогнулся дугой, и тело само без его участия отскочило от костра. Он закусил нижнюю губу, чтоб криком не разбудить весь лагерь, Тело покрылось потом, напряглась и трепетала каждая мышца. От собственного бессилия ему хотелось кричать, проклинать весь мир и подло напавших сартов-степняков.
— О боги, почему вы отвернулись от меня? Великий Лось, неужели ты оставишь меня в лапах у них? Или ты не покровитель моего народа?
И тут со стороны леса громко прокричал филин. Через короткий промежуток крик вновь повторился.
— И ты предрекаешь мне смерть? — прошептал Едигир. — Ты вышел на ночную охоту и извещаешь об этом собратьев. Как мне известить своих?
Едигир крикнул, подражая ночной птице, и в ответ филин ответил глухим тяжелым уханьем. Но на этот раз ему послышалось в крике нечто, отличающее его от птичьего крика. Не было той частоты, да и не мог даже молодой филин отозваться на крик человека, отличил бы от настоящего, родного.
Сердце Едигира начало стучать столь гулко, что его мог бы услышать кто-то находящийся рядом. Ведь крик филина — обычный сигнал сибирских охотников! Может, ищут его, Едигира?! Ведь Рябой Hyp жив и не бросит его в беде! Он привел нукеров, и сейчас они кинутся на спящих сартов, освободят его! Он будет жить! Жить!
Но крик смолк и больше не повторялся… Едигир прокричал еще раз и еще, рискуя разбудить кого-нибудь из спящих. Но время шло, а спасение к нему не приходило.
Уже сдвинулся край небесной парчи, и солнечная рука готовилась раздвинуть полог небосклона. Один за другим исчезали небесные звери, уходя с ночного пастбища в свои чертоги. Торопливо засвистела малиновка, готовая выпорхнуть из лесных зарослей. По ногам Едигира карабкался рыжий муравей в поисках дороги к дому. И вдруг… он услышал сзади себя шорох.
Едигир стремительно повернул голову, ожидая увидеть возвращающихся охранников, но… по поляне меж спящих спокойно пробирался здоровенный медведь. Фыркали пасущиеся на лугу лошади, почуявшие запах зверя, спеша убраться подальше, а медведь как ни в чем не бывало шел меж лежащих на земле людей.
Едигиру стало не по себе. Суеверный страх охватил его, и он упал на землю, чтоб ничем не выдать себя, раствориться в утренних сумерках, слиться с землей.
— То священный медведь… — прошептал он. — Наш далекий предок, отец всех людей. Он всегда приходит, когда плохо народу его. Но он и меня должен покарать! Ведь сколько его собратьев убито мной…
Так он и лежал, закрыв глаза и прижавшись всем телом к земле, пока животное, тяжело дыша, не остановилось над ним. Едигир почувствовал, как волосы зашевелились на голове, и открыл рот, чтоб крикнуть, когда чей-то голос произнес шепотом:
— Живой? Едва нашел тебя…
Едигир открыл глаза и увидел оскаленную медвежью пасть, но под ней различил человеческое лицо. И голос был до боли знаком и узнаваем.
— Hyp! Рябой! — вскричал он, но тяжелая ладонь прикрыла ему рот.
Затем сверкнул кривой кинжал и освободились руки, ноги. Он поднес отекшие руки к лицу, еще не веря в освобождение.
— Надо уходить, — прошептал Рябой Hyp скоро проснутся. Можешь идти?
Едигир попробовал вскочить на ноги, но они, затекшие от ремней, не держали.
— Ладно, подождем чуть. Со мной двое нукеров, ждут вон у тех двух берез на опушке Кони с нами. Доберешься сам? А я тем временем коней пугну, чтоб в погоню не увязались. — И он сунул хану свой кинжал.
— Иди, — согласился тот, — мне тоже наведаться надо кое-куда; не люблю быть должником.
— Понял, встретимся у тех берез, — и вновь по лагерю, смешно переваливаясь, двинулся медведь, направляясь к пасущимся на лугу лошадям.
Едигир мял икры ног, молотил их кулаками, торопя загустевшую кровь вернуть жизнь всему телу, заставить его слушаться. Наконец встал и, неуверенно ступая, крадучись, пошел к стоящему посреди лагеря ханскому шатру.
— Сейчас, сейчас я с тобой попрощаюсь или не быть мне мужчиной, — шептал он в такт шагам, — еще никто не уходил от меня, не заплатив за унижение или я не сын своего отца?!
Зайдя с обратной стороны шатра, он легко разрезал туго натянутую упругую ткань и шагнул в полутьму, вытянув вперед руку с кинжалом. Но шатер был пуст.
Едигир и не знал, что у Кучума была многолетняя привычка ночевать среди простых воинов, каждый раз меняя место ночлега. А шатер оставался пустым…
Едигир, не помня себя от бешенства, вспорол несколько попавшихся под руку подушек, перевернул кувшин с вином, растоптал пиалы с ненавистным ему узором и собрался уходить. Но тут в глаза ему бросился узкий чехольчик из голубой замши, висевший на центральном столбе. Он снял его, готовый разрезать на части, но перед этим все же развязал тонкие белые шнурки и обнаружил внутри тонкий свиток пергамента, покрытый черными значками арабской вязи. Не раздумывая, сунул чехольчик за пазуху и, крадучись, вышел из шатра.
— Хорошо, — проговорил он, оглядываясь, — мы с тобой все одно встретимся.
У двух берез нашел затаившихся в лесу нукеров, держащих на поводу коней, и только тут тяжело перевел дух, кинув взгляд на просветлевший небесный свод. Лишь Медная Стрела бога войны мигала возле самой земли, выбирая себе очередную жертву.
Со стороны луга послышался глухой медвежий рев и громкий топот сотен коней сотряс почву. Единой лавиной, тесня друг друга, промчались кони мимо них, а вскоре подбежал запыхавшийся Рябой Hyp.
Четверо всадников, горяча коней, скакали вслед за табуном, пропадая в белесом тумане. А в спину им была нацелена Медная Стрела бога войны.
…Шел месяц Шабан года Еланелы — года Змеи, вползающий в Сибирь тихо и неспешно.
ЛИЦО ЖАДНОГО ОГНЯ
Новый день начался для Кучума из рук вон плохо…
Сперва донесли о бегстве пленного. Затем, войдя в шатер, он обнаружил там изрезанные подушки и похищенную шежере, его родословную, восходящую наследственными ветвями к самому Чингиз-хану. Разъяренный, он вышел из шатра и недобрым взглядом обвел весь лагерь.
— Собачьи дети с мозгами ишака! — взвизгнул он и принялся хлестать плеткой по лицам и спинам стоящих у шатра двух стражей.
В это время притащили Ишкельды и Томасы, что упустили ночью Едигира. Они упали перед ханом на колени, вытянув руки, и умоляли пощадить их.
— Милостивый хан, — жалобно лепетал один, — он оборотень. Точно я говорю — оборотень! У нас на глазах обернулся совой и улетел в небо.
