Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2
– Ну, и что ты ему велел ответить, княже? – спросил митрополит.
– Велел ответить, что ежели крест мне поцелует, – волен говорить с кем хочет. А инако пусть ждет моего решения.
– Мыслю я так, – промолвил святитель после небольшого раздумья. – Надобно теперь сказать, что коли он хочет говорить с ханским послом, ты ему в том не препятствуешь. Так будет для нас лучше. Ежели Карач-мурза сам его позовет, – Михаила беспременно станет похваляться, что вот, мол, Московский князь той встречи допустить не хотел, да пришлось ему пойти на попятный. Есть и другое: эдак он не сможет говорить, что Карач-мурза заставил его крест целовать по нашему наущению. Посол его не звал, – сам он навязался на разговор с ним.
– Истина, отче, так оно лучше будет, – согласился Дмитрий.
– Стало быть, на том порешим. Я сей же час упрежу обо всем мурзу. Чай, и он таким поворотом останется доволен: ему будет куда ловчее, ежели не он, а сам Михаила о тез делах речь заведет. А ты после полдника пошли сказать Тверскому князю, что к ханскому послу путь для него открыт.
Получив от великого князя новые распоряжения, Гавша Андреевич немедля отправился к своему узнику.
– Бывай здоров, княже, – сказал он, входя в горницу и перекрестившись на образа. – Ну, как? Все еще серчаешь на Дмитрея Ивановича за вчерашнее?
– Провалились бы вы оба в преисподнюю али еще куда подалее, – не громко, но прочувственно ответил князь Михайла, поворачиваясь к боярину спиной и тем показывая, что вступать в разговор не намерен.
– Вот Богу-то и видать, кто из вас двоих сердцем чище! Ты ему провалиться сулишь, а он мне повелел: скажи, мол, князю Михаиле Александровичу, что коли желает говорить с ханским послом, я ему в том не помеха. Пускай идет хоть сегодня и беседует с татарином, о чем ему надобно.
Князь Михаила был этим известием изрядно удивлен, но виду не показал. Он снова повернулся к Гавше лицом и, усмехнувшись, промолвил:
– Отколе взялась такая доброта, отгадать не трудно: не иначе как сам посол захотел меня повидать и дознаться правды, – вот князек-то ваш и поджал сразу хвост.
– Ежели бы так было, тебе бы сказали: в такой вот час иди к послу, да и только. А тебе говорят: иди, ежели сам хочешь и когда тебе любо. А коли размыслил, – не ходи. Дмитрей Иванович тебя не неволит.
– Когда же идти-то? – помолчав, спросил князь Михайла.
– А уж это ты сам решай. Коли желаешь, я пошлю человека на Посольский двор, дабы узнал он, когда посол тебя принять схочет. По ответу глядя и пойдешь. Отпустить тебя дозволено одного, без стражи. И такоже сам в обрат воротишься, когда наговоришься с послом.
– А где я толмача возьму? Ослобонили бы хоть на час боярина моего Федора Бибика: он сам ордынского роду и по-татарски знает вельми добро.
– Толмач тебе не занадобится, княже: ханский посол по-нашему чешет, словно бы на Руси родился. Сам слыхал.
– Ну, то еще лучше, – обрадовался Михаила Александрович. – Коли так, боярин, будь ласков, пошли кого-либо на Посольский двор немедля. Пусть твой человек спросит, – не можно ли мне сейчас прийти?
Когда пожилой и невозмутимый нукер ввел князя Михаилу в посольские покои, Карач-мурза, в полосатом шелковом халате и в расшитой золотом тюбетейке, сидел на скамье у стола и, макая гусиное перо в плошку с чернью, что-то писал на лежавшем перед ним листе сероватой бумаги.
И наружность и занятие посла были столь необычны для татарина, что Михаила Александрович в первый миг растерялся и подумал, – не подстроено ли все это Дмитрием? Но быстро сообразил, что будь это так, – ордынца сумели бы сделать более похожим. И потому, отбросив сомнения, он поклонился в меру низко и сказал послу, который в эту минуту поднял голову и глянул на вошедшего:
– Будь здрав на многие годы, почтенный мурза! А я, Михайла, княж-Александров сын и великий князь Тверской, усердный за тебя Богу молельщик.
– Здравствуй в мире и ты, князь, – негромко ответил Карач-мурза, кивнув головой. – Садись и сказывай, почто хотел меня видеть?
– Допрежь всего, – сказал князь Михаила, еще не садясь, как того требовал обычай, – хотел я тебя спросить: здоров и благополучен ли отец мой, великий хан Азиз-ходжа, наш мудрый повелитель и заступник всех неправедно обиженных?
– Великий хан Азиз-ходжа, да пребудет с ним навеки милость Аллаха, здоров и благополучен. Садись же и говори, какое дело привело тебя ко мне?
– Ты, высокородный мурза, не обессудь, что пришел я с пустыми руками и не могу ныне одарить тебя, как велит обычай и как мне бы самому хотелось. Сам знаешь, я тут не дома. Но уж как только ворочусь к себе в Тверь, тотчас пришлю тебе мехов собольих и саблю такую, что не у всякого хана сыщется…
– На добром слове тебе спасибо, князь, но даров твоих мне не надобно. Сказывай о деле.
*Бумага была изобретена китайцами во II в. до нашей эры. В средние века секретом ее изготовления владели арабы, от которых крестоносцы перенесли его в Западную Европу. На Руси она начала входить в употребление в первой половине XIV в., в Средней Азии еще раньше того. Гусиные перья впервые начали употреблять в VII в., в Испании.
– Коли так, изволь, – промолвил несколько удивленный Михаила Александрович. – Скажи, почтенный посол, ведомо ли великому хану, что Московский князь Дмитрей Иванович, по любви и братству зазвавши меня в Москву, тут повелел схватить и вот уже два месяца томит в заточении?
– Великий хан знает о том от твоего гонца. И он прислал меня сюда, чтобы моими глазами увидеть истину и моим разумением снова наладить мир и согласие промеж Москвой и Тверью.
– Благодарение Господу! – обрадованно воскликнул князь Михаила. – Коли так, ты уже повелел Московскому князю ослобонить меня и моих людей?
– Да. Такова воля великого хана, и я возвестил ее князю Дмитрею Ивановичу.
– Спаси тебя Господь, мурза! А великому хану Азизу-ходже, заступнику и покровителю моему, земно кланяюсь и обещаюсь быть верным слугою. Стало быть, я могу хоть сего же дня ворочаться в Тверь?
– Тверь не твой город, – спокойно промолвил Карач-мурза. – Ты можешь ехать в свою вотчину, в город Микулин.
– Как в Микулин?! Да ведь я ныне в Твери княжу!
– Ты сел в Твери силою и ханского согласия на то не испрашивал. Досе мы знаем Тверского великого князя Василея, дядю твоего, – а ты для нас князь Микулинский. И ежели набольший из русских князей, Дмитрей Иванович, тебя в Тверь не пускает, – правда на его стороне, ибо старый Тверской князь, коего ты незаконно согнал, жил с ним в мире и в дружбе, а ты того не хочешь!
– В том он солгал тебе! – воскликнул князь Михаила, пораженный таким неожиданным для себя оборотом дела. – Я с ним войны не ищу! Не хочу лишь крест ему поцеловать и признать себя его молодшим братом. Но равным быть согласен, хотя всем ведомо, что род мой выше его рода и что великое княжение над Русью по закону мне надлежит!
– У меня нет повеления от великого хана разбираться в том, чей род старше, князь. Но мне велено рассудить вас двоих, – князя Дмитрея и тебя. И я рассудил так: у князя Дмитрея нет права держать тебя в неволе, и ты свободен. Путь же твой из Москвы – в Микулин. А ежели хочешь в Твери княжить, допрежь того поладь добром с Московским князем. Без этого ни помощи, ни признания тебе от великого хана не будет.
– Эх, мурза! Воистину слепы вы там, в Орде! Ужели же великий хан не может уразуметь, что у Дмитрея на уме? Коли он нас, князей русских, всех себе покорит, мыслишь ты – станет он платить вам дань и ходить под рукою вашего хана? Он хочет стать единым и вольным царем над всей Русью, и вы же ему в том пособляете!
– А тебе, русскому князю, стало быть, любо, чтобы Русь всегда оставалась под рукою татарского хана и Орде дань платила? – спросил Карач-мурза, и в голосе его так явственно прозвучали насмешка и презрение, что Михаила Александрович смешался и забормотал:
– Да ведь ты, мурза, ханский посол!… Я к твоей выгоде говорю. Нешто тебе великий хан скажет спасибо, коли ты его ворога укрепишь? Даже дивно мне от тебя такое слышать!
– Ты по мне не болей, княже, – из воли великого хана я не выйду и за действа свои перед ним ответить сумею. Да он и сам знает, что плох тот государь, который своей земле добра не хочет.
– Да нешто я своей земле добра не хочу! Ну, как я с тобою, с татарином и с ханским послом, о том говорить могу? Или, может, ты вовсе и не татарин?
– Речь у нас не обо мне, а о тебе. И о том, где тебе надлежит княжить, – в Твери либо в Микулине.
– Вестимо, в Твери! И отец мой, и дед, и прадед были великими князьями Тверскими, ныне их стол надлежит мне и по закону и по общему хотению. Даже дядя мой, князь Василей Михайлович, хотя попервах и полютовал немного, а все же от великого княжения отступился добром и перешел из Твери обратно в Кашин.
– Перешел «добром» потому, что ты привел с собою литовское войско, коему он все одно не мог противустоять. А вот послушаем, что он скажет, когда за его спиною будет стоять московская рать да туменов десять татарской конницы? И много ли от того приключится пользы твоей земле и твоему народу?
