Анатолий Марченко - За Россию - до конца
— И что же Деникин? — нетерпеливо спросил я.
— К его чести, не затаил обиды. Вы же знаете его — он не держит зла, а ведь это прекрасное качество человека, недоступное многим. Он решил последовать совету Каледина и до приезда в Новочеркасск Корнилова перебрался с Марковым на Кубань. А в начале декабря, едва Корнилов появился в Новочеркасске, он со своими сподвижниками тотчас же вернулся назад. Вы что-нибудь слышали о Савинкове?
— Почти ничего, — слукавил я, давая ей возможность подробнее проинформировать меня о всех деятелях Белого движения.
— Авантюрист высшей пробы! — запальчиво воскликнула Люба, будто я противоречил ей, доказывая обратное. — Вы, наверное, не знаете о том, что в своё время он предлагал генералу Краснову сместить Керенского и возглавить Временное правительство? И в то же время заискивал перед Керенским. Белое движение едва начало делать первые шаги, как этот хищный ястреб, нет, скорее, чёрный ворон примчался в Новочеркасск. И тут же явился к генералу Алексееву, затем к Каледину. Он пытался доказать, а красноречия ему не занимать, что Белое движение обречено на неминуемый провал, если его будут возглавлять только генералы. Он утверждал, что такое движение народ не поддержит, ибо увидит в нём лишь контрреволюцию, решившую возвратить прошлое. А вот если он, Савинков, и его соратники включатся в борьбу, разумеется при условии предоставления им высоких должностей, то это уже будет воспринято как движение демократическое.
— И что же генералы? — Я сгорал от нетерпения узнать всё до малейших подробностей. У меня в голове уже вырисовывалось содержание того первого донесения, которое я отправлю в Москву.
— Неужели вам не понятно? — укоризненно спросила Люба. Кажется, в этот момент она стала разочаровываться во мне как в разведчике. — Генералы этого Савинкова на дух не переносят. И всё же — ну не парадокс ли это?! — он таки поколебал Алексеева и Каледина. Алексеев сказал, что считал бы полезным привлечь к организации движения людей левой ориентации. А Каледин даже решил, что участие таких людей уменьшит давление на него социалистов в среде казачества. И только Деникин выступил против. Он прямо сказал, что считает Савинкова человеком глубоко аморальным, не брезгающим ничем, когда дело касается его личной карьеры и личной выгоды. И что участие Савинкова и его группы правых эсеров в Белом движении не даст Добровольческой армии ни одного солдата, ни одного рубля и не вернёт на стезю государственной деятельности ни одного донского казака, а лишь вызовет недоумение, а то и протест среди офицеров.
— С Савинковым всё ясно, — прервал я Любу, почувствовав, что она уходит от главного. — Мне было бы куда интереснее и полезнее узнать, каково сейчас положение тех войсковых сил, которыми командует Деникин.
И сразу же почувствовал, что сделал промашку: Люба как-то удивлённо посмотрела на меня.
— Впрочем, — решив смягчить ситуацию, добавил я, — я не могу и не хочу влиять на содержание тех сведений, которые вы сочтёте возможным сообщить мне. Считайте это проявлением любопытства.
— Кажется, вы далеко уже не мальчик, — заставила себя улыбнуться Люба и посмотрела на меня уже чисто по-женски.
— Увы, — только и смог промолвить я.
— Скажу лишь, что вы зря не принимаете в расчёт Савинкова. Тем более что он сыграл определённую роль и в вашей судьбе.
— В моей судьбе?! — Я был как громом поражён. — Каким образом?
— Об этом не сейчас, — отсекла она мой нетерпеливый вопрос. — Разумеется, вы вправе спросить о положении войск, которые противостоят большевикам. На весну этого года численность армии — около четырёх тысяч человек, отборные, преданные белому делу люди. Армия всё время пополняется, исключительно на добровольных началах: каждый доброволец даёт подписку прослужить четыре месяца, беспрекословно повинуясь своим командирам.
«Господи, — моему удивлению не было предела, — и это говорит мне красивая молодая женщина, назначение которой — любить и быть любимой, а не излагать суконным языком сведения, которые гораздо естественнее звучали бы из уст какого-нибудь хорошо осведомленного штабиста».
Люба продолжала всё так же деловито и серьёзно:
— Положение армии не из лёгких. С января этого года офицерам положен оклад сто пятьдесят рублей в месяц, солдатам — пятьдесят рублей. Хотя деньги совершенно обесценены и суммы эти — нищенские! С вооружением пока тоже плохо. У донских казаков на складах полно всякого оружия и боеприпасов, но попробуйте взять у них хоть одну винтовку! Тут надо действовать или с помощью обыкновеннейшего воровства, или же путём подкупа. Поначалу в армии не было ни обоза, ни полевых кухонь, ни тёплых вещей, ни сапог. Не далее как два месяца назад добровольцы украли два трёхдюймовых орудия в одной из дивизий, самовольно бросивших Кавказский фронт против турок. Да-да, отряд совершил набег вёрст за полтораста от Новороссийска и силой отбил эти орудия. Два других орудия украли на войсковом складе у донских казаков. Одну батарею купили у вернувшихся с германского фронта казаков-артиллеристов. Это стоило командиру Георгиевского батальона полковнику Тимановскому десять бутылок водки и пять тысяч рублей.
— Безрадостная картина, — заключил я. — Выходит, большевики зря так опасаются Добровольческой армии?
— Не скажите, — горячо возразила Люба. — Армия растёт и обещает постепенно превратиться в грозную силу. Если бы донские казаки пошли за Калединым и соединились с Добровольческой армией, она уже сейчас была бы способна прогнать красных со всего Северного Кавказа. Трагедия Каледина в том, что казаки, по существу, предали его. Вы, наверное, слышали, что Каледин застрелился?
— Да-да, до меня доходили эти слухи, но, честно говоря, я им не верил.
— Увы, слухи эти соответствуют действительности. — Люба произнесла эти слова с печалью.
— Было немало и таких фактов, — продолжала она, — когда казаки выдавали офицеров большевикам за приличное вознаграждение. Но, повторяю, армия растёт, набирает силу. Она всё время пополняется офицерской молодёжью. Прекрасные юноши! Недавно один из таких юнцов старался изо всех сил доказать, что ему уже шестнадцать лет и что он имеет полное право служить добровольцем. Другой спрятался под кроватью, когда его пришли разыскивать родители. Оказывается, этот юнец вручил им фальшивое удостоверение, согласно которому он зачислен в один из батальонов.
Рассказывая обо всём этом, Люба не сообщала мне главного: каковы сегодня планы Добровольческой армии. Это меня настораживало, хотя я и понимал, что она могла этого не знать.
— В феврале Добровольческая армия вынуждена была покинуть Ростов, — снова заговорила Люба. — Кстати, знаете, какое письмо написал из Ростова генерал Алексеев своим близким?
— Любопытно узнать.
— Я запомнила несколько фраз, — похвасталась Люба. — Вслушайтесь в них, они звучат как музыка: «Мы уходим в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы». Каково?
— Прекрасные строки! — Я постарался вложить в свои слова как можно больше искренности. — Что ж, по-своему эти люди тоже любят Россию.
Люба задумчиво посмотрела на меня.
— Давайте ещё по бокалу цимлянского, да пора и отдохнуть, — неожиданно предложила она. — Честно говоря, я устала от такого делового и, признаюсь, скучного разговора. Но Григорий Маркович велел мне ввести вас в курс дела, чтобы помочь как можно лучше выполнить вашу миссию!
— А каковы наши планы назавтра? — поинтересовался я.
— Утро вечера мудренее, — уклонилась она от ответа. — Вам следует отдохнуть перед дальней дорогой. Думаю, что вы будете спать богатырским сном.
— Разве можно говорить о сне, находясь рядом с вами? — Меня вдруг потянуло на комплименты, хотя глаза уже слипались: безумно хотелось спать.
— После такой дороги — можно. Устраивайтесь на ночлег в спальне, — распорядилась Люба.
— А вы? Я не стесню вас? Предпочёл бы уступить вам спальню, сам же вполне могу устроиться вот на этом диване. Он такой широкий и удобный.
— Я не привыкла укладывать гостей на диванах, — улыбнулась Люба. — Вы что, забыли традиции кавказского гостеприимства?
«После такой улыбки мне, кажется, будет не до сна», — подумал я и пожелал Любе спокойной ночи.
Уже лёжа в постели и вспоминая недавнюю беседу, я вдруг поразился одному обстоятельству, на которое во время разговора не обратил внимания. Люба рассказывала о Добровольческой армии и её генералах совсем не так, как это должен был делать связной — тайный агент красных. Не враждебность, а сочувствие Белому движению — вот что отчётливо проявлялось во время нашей беседы... «Вероятно, это какой-то хитроумный трюк опытной разведчицы, предпринятый с целью моей проверки», — не найдя другого объяснения, решил я и заснул.
