Анатолий Марченко - За Россию - до конца
— Обещаю вам быть такой же целомудренной, как и вы. — Теперь уже в открытую засмеялась она, чем привела меня в ещё большее смущение. — Честное слово, на войне целомудренность дорого стоит, она столь редка, что всё время поднимается в цене. И всё же снимайте-ка свою рубашку, вымойтесь хорошенько, воды у меня хватит. Сразу почувствуете, что словно заново народились на свет.
Я повиновался. Она была права: я ожил под струями холодной воды и был благодарен ей за настойчивость.
Обтёршись мохнатым полотенцем, я хотел было уже выйти из ванной.
— Вы не снимете усталости, пока не вымоете ноги, — сказала хозяйка. — И чтобы не пробуждать в вас чувство стыдливости, оставляю вас одного и жду в гостиной.
Вернувшись в гостиную, я увидел уже накрытый стол. Тут не было деликатесов, зато было то, что я любил с детства: в тарелках оказалась самая настоящая окрошка!
— Да вы просто волшебница! — воскликнул я. — Так угадать мои желания!
— Да, я — волшебница, — с гордостью подтвердила она. — И в этом вы ещё не раз убедитесь.
Мне так хотелось поскорее приняться за окрошку, что я не придал особого значения её словам.
— Чувствуйте себя как дома, — пригласила она, и я без принятых в таких ситуациях церемоний быстро уселся за стол и взял деревянную расписную ложку.
— Нет-нет, так дело не пойдёт, — остановила она меня. — Разве нет повода выпить за ваше благополучное прибытие?
С этими словами она достала из-под стола припрятанную там пузатую бутылку.
— Это — цимлянское, — пояснила она. — Конечно, многие считают, что ему далековато до французских вин, но что касается меня, то это моё любимое. Понимаю, что вам, как мужчине, хотелось бы чего-нибудь покрепче, но увы! Придётся довольствоваться этим. Привыкайте к моим вкусам!
«Кажется, скоро она будет повелевать мной как своим рабом», — промелькнуло у меня в голове, но я был столь голоден, что тут же отбросил эту мысль, посчитав её вздорной.
Хозяйка наполнила вином большие керамические кружки. Вино запенилось, возбуждая желание тотчас же попробовать его.
— Вы уж извините, что будем пить не из хрустальных бокалов. Наверное, вас это должно покоробить, ведь, насколько мне известно, вы — потомок старинного дворянского рода.
— Боже мой, какие нежности при нашей бедности! — небрежной шуткой отозвался я, не отвечая на вопрос и стараясь манерой вести разговор подладиться к ней. — Ведь главное — не форма, а содержание, не так ли?
Теперь на мой вопрос не ответила она, и я немедленно, едва ли не залпом, осушил кружку.
— И вам не стыдно, поручик? — смеясь, спросила хозяйка. — Ведь мы с вами даже не чокнулись. А вы уж, разумеется, знаете, что древняя традиция — чокаться перед тем как выпить — не просто формальность. Наши предки были мудрыми, считая, что таким вот нехитрым способом они изгоняют из своих чарок злых духов.
— Прошу меня извинить! — воскликнул я. — Но льщу себя надеждой, что, если вы снова наполните наши кубки, я смогу исправиться.
— Это вас в какой-то степени извиняет, — миролюбиво проговорила девушка. — Однако мы общаемся с вами уже довольно продолжительное время, а ещё даже не познакомились. Меня зовут Люба. А как прикажете величать вас?
«Однако даже война и чрезвычайные обстоятельства, в которых мы вынуждены находиться, не мешают тебе кокетничать», — уже с радостью подумал я: цимлянское давало о себе знать. Вскочив из-за стола, я по-офицерски уронил голову, обозначая поклон и уважение.
— Дмитрий Бекасов. Обычное русское имя. Можно просто Дима.
— Хорошее имя, — оценила Люба. — А в фамилии вашей звучит нечто тургеневское.
— Тургеневское? — удивился я.
— Конечно, тургеневское. Из «Записок охотника».
— Простите, но в этой книге...
— Понимаю, персонажа с фамилией Бекасов там нет. Но вот бекасы... Вы же не станете отрицать, что среди охотничьих трофеев Тургенева были и бекасы?
— Мне остаётся надеяться, что вы не отнесёте меня из-за моей фамилии к разряду своих охотничьих трофеев? — я уже выпил третий «кубок» и становился, помимо своей воли, всё развязнее. Однако это, похоже, не смутило её.
— Кто знает, кто знает! — загадочно и с ещё более заметным кокетством воскликнула Люба. — Разве мы обладаем пророческим даром предугадывать свою судьбу?
— Да, вы правы. — Я посерьёзнел. — В наше время предсказание судьбы — занятие безнадёжное. — Я внимательно посмотрел на неё и с тревогой подумал о том, что, наверное, долго не смогу забыть эту женщину. — Но вы же — цыганка? Не станете отрицать? А цыгане — прекрасные предсказатели.
— К сожалению, я не цыганка, хотя мне все говорят, что во мне есть что-то цыганское. Я — терская казачка.
— Марьяна из Старогладковской? — пошутил я, вспомнив «Казаков» Толстого.
— А вам не кажется, Дмитрий, что мы чрезмерно увлеклись литературными образами, — неожиданно охладила она меня. — Пора поговорить о деле.
— Я ждал этого, — поддержал я её озабоченный тон. — Но прежде я хотел бы выяснить один крайне важный для меня вопрос.
— Какой же? — насторожилась она.
— В этом доме я должен был встретиться с мужчиной. А встретил вас.
— Ничего удивительного, — поспешно ответила она. — Вам не следует тревожиться. Григорий Маркович вынужден был срочно выехать в Новочеркасск и все дела он переложил на мои хрупкие плечи.
— Понятно. — Я решил больше не задавать вопросов, которые сейчас могли быть неуместными.
— Я в курсе вашего задания, — продолжала Люба, и я поразился, насколько быстро она превратилась из обаятельной, кокетливой девушки в серьёзного, делового агента. — На мою долю выпала задача облегчить вам его успешное выполнение. Хотите, я коротко обрисую вам обстановку, в которой вам предстоит работать?
— Безусловно, хочу, — поспешил заверить её я, чувствуя, как хмель постепенно выветривается из моей головы.
— Так вот, слушайте. Вы, наверное, знаете, что, отправляясь на Дон, Деникин и другие генералы, прежде всего Корнилов, рассчитывали на активную помощь донского казачества. Прежде всего на генерала Каледина. Отсюда и избранный ими маршрут — Новочеркасск. Надеюсь, имя «Каледин» вам что-либо говорит?
— Конечно, — подхватил я. — Мне о нём много рассказывал отец. Ведь они вместе воевали на русско-германском фронте. Каледин сменил Брусилова на посту командующего Восьмой армией и особенно отличился во время известного наступления весной и летом шестнадцатого года. А когда Брусилов стал Верховным главнокомандующим, то тут же снял Каледина с должности. В июне прошлого года Донской войсковой круг избрал Каледина атаманом. Отец рассказывал, что он — человек завидного мужества. Чего стоит эпизод, когда Каледин в ходе ожесточённого боя спокойно сидел в Карпатах на горном утёсе вместе с Деникиным. А ведь был жесточайший обстрел наших позиций противником!
Я намеренно рассказывал обо всём этом слишком пространно, чтобы показать свои знания.
— Всё, что вы рассказываете, — увы, уже в прошлом, — прервала меня Люба. — А значит, принадлежит истории, не более того. Нам же, вернее, прежде всего вам нужно в деталях знать о том, что происходит сегодня, и по возможности предугадать, как будут развиваться события завтра.
— Согласен и умолкаю. — Я изобразил из себя послушного подчинённого.
— Так вот, теперь уже можно сказать, что вожди Белого движения, мягко говоря, переоценили возможности донского казачества, как, впрочем, и кубанского, и терского, — с некоторой иронией произнесла Люба. — Казачество боится, что его втянут в новое кровопролитие. Большевизм, как зараза, въедается в казаков. И Каледин лучше всех понимает, что генералам и офицерам, бегущим на Дон, грозит смертельная опасность. Когда Деникин приехал наконец в Новочеркасск, Каледин, с одной стороны, был рад встрече со своим боевым сослуживцем, а с другой — откровенно предупредил его, чтобы тот, пока не прояснится обстановка, благоразумно переждал бы события где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах. Хотя и уверял, что на Дону приют ему обеспечен. Но, сами понимаете, Деникин приехал сюда вовсе не для того, чтобы искать место для отдыха, а для того, чтобы, собрав силы, воевать с большевиками. Каледин откровенно рассказал Деникину, что обстановка на Дону для организации Белого движения в настоящий момент крайне неблагоприятна. — Люба немного помолчала. — Кстати, Деникин был поражён той переменой, которая произошла с Калединым. Он увидел человека, который словно враз постарел, осунулся и был придавлен страшным горем. Он рассказывал, что глаза у Каледина были усталые, потухшие. А причина была одна — он уже не верил, что можно преодолеть катастрофу и победить красные войска, которые идут на Дон.
