Серж Арденн - Герцог Бекингем
– Сеньорита, к счастью, цела и невредима, а вот троим прохвостам, похитившим под ночным покровом столь прелестное создание, уже более не вкушать земных благ под сводами наших грешных небес.
Лейтенант перекрестился. Дон Риккардо, робко, будто до конца не поверив словам друга, приблизился к черному силуэту всадника, пытаясь разглядеть ту, что сумела, за столь короткое время их знакомства, разбудить в его душе доселе неведомые струны. Ещё час назад, беседуя с мудрым приором, он не испытывал ничего подобного к молодой особе, что скромно молчала присутствуя при их болтовне, лишь немного краснея встречаясь взглядом с испанским дворянином. И только когда толстяк француз сообщил о похищении сеньориты, он понял, что потерял нечто важное, то без чего, быть может, даже, не стоит жить.
Граф подошел к девушке и, обняв её за талию, опустил на землю. Свет серебристой луны отражался в серых бездонных глазах Камиллы, устремленных на молодого испанца. Сердце дона Риккардо затрепетало в груди, он, взяв девушку за руки, чуть слышно прошептал:
– Я не хочу, что бы вы уезжали.
Она, пожав плечами, отвела взгляд.
– Если я не в состоянии предотвратить нашу разлуку, то прошу вас дать мне обещание.
Слезы, словно жемчужины, блеснули в девичьих глазах.
– После того как мы расстанемся, каждую ночь смотрите на луну, молю вас, смотрите и знайте, где бы я ни был, что бы со мной не случилось, как и вы я буду смотреть на неё и думать о вас, милая Камилла.
Его пылающая рука, накрыла прохладную ладонь девушки.
– И ещё, я хочу, чтобы вы запомнили – куда-бы вас не увезли, где-бы мы не оказались, я непременно найду вас, непременно. Клянусь.
1 Эстадо – испанская мера длины равная 1,5 метрам.
ГЛАВА 14 (73) «Собачий хвост»
ФРАНЦИЯ. ШИНОН.
С невероятной стремительностью, быстрее ноябрьского ветра вырвавшегося на бескрайние просторы, разносятся и ширятся по округе слухи, сопровождаемые выпяченными глазами, пеной у рта, растопыренными пальцами и сбивчивостью восторженного рассказчика. Нет большей услады для лишенных возвышенных устремлений умов и иссушенных обыденностью душ, чем сплетни: бодрящие -чужим горем, навивающие скуку, порой зависть – чужим счастьем, и находящие восхищение в чужом богатстве. Как мы помним, не стали исключением, из этого отвратительного списка, обсуждаемые на каждом углу городка Шинон, и несметные сокровища графини Трамбаччи, которые казалось, даже разрасталось, словно на дрожжах, в то время когда различные болтуны, воспевая, будто преумножали их.
И вот, в один из пасмурных летних деньков, в небольшой, захудалый трактир, под названием «Собачий хвост» – что примостился под крепкой крепостной стеной, опершись своей покосившейся крышей, с точащими во все стороны света трухлявыми стропилами, на шершавые выступы контрфорсов – вошли три молодца. Их грубые лица, казалось, гармонировали с платьями, в которые они были облачены, лишенные даже намека на утонченность и элегантность. Невзирая на то, что у каждого из мужчин на ремне висела шпага, а на ботфортах красовались шпоры, говорить о принадлежности сих угрюмых господ, даже к провинциальной аристократии, было бы излишне неразумно.
Суровые, рыщущие, словно у легавых по кровавому следу, взгляды обшарили сумрачный зал, зацепившись за единственного посетителя, мирно дремавшего над пустой кружкой. Мужчины молча, переглянулись и, не проронив ни слова, уселись за стол напротив посапывавшего во сне человека. Тот, открыв глаза, равнодушно оглядел незнакомцев, после чего удивленно заглянул в пустую кружку.
Уловив, молчаливое, но вместе с тем красноречивое, желание одинокого посетителя промочить горло, смуглый, кучерявый парень, лет тридцати, обратился к рыжеволосому верзиле сидящим по правую руку:
– Картобра, прикажи-ка трактирщику принести нам и нашему другу Жаку, несколько кувшинов белого анжуйского.
У человека, чью макушку прикрывал дурацкий фетровый колпак, при упоминании о вине, от икоты задрожало воронье перо, венчавшее дивный головной убор. Он, мутными, округлившимися глазами, с недоумением оглядел кучерявого незнакомца, чей пьемонтский акцент, даже, не столь сильно резанул слух, как глупости, которые он не смущаясь, изрекал. Очевидно, окончательно освободившись из объятий ласкового Гипноса1, обладатель сухой кружки, решил, дабы внести ясность, поправить незнакомого пьемонтца:
– Простите, сударь, вы ошиблись, моё имя Жером, а не Жак, и я вовсе никого не жду.
– Ай-яй-яй, какая жалость…
В возгласе итальянца, вместо вполне уместной досады, послышалась язвительная ирония. Он, не переставая высокомерно улыбаться, взглянул на своего второго спутника, жилистого сорокалетнего мужчину, и с презрением, которое отчего-то испытывал к незадачливому Жерому, даже не пытаясь скрыть его, произнес:
–…что же нам делать!? Ведь именно сегодня, именно в трактире «Собачий хвост», ведь это трактир «Собачий хвост»… ?
Нисколько не нуждаясь, что бы его фальшивый испуг выглядел убедительно, и, не дожидаясь ответа, на заданный вопрос, Протти затараторил:
– Милый Совар, как же нам быть?! Ведь наш любезный Жак, сегодня, обещал повеселить нас историей о богатствах итальянской графини, а сам не явился, что же делать?!
В этот момент вернулся Картобра, в сопровождении кабатчика, который уставил стол тремя кувшинами вина и несколькими тарелками с нехитрой трактирной снедью. Простодушный Жером, очевидно не слишком привередливый в выборе знакомых, с которыми можно пропустить по кувшину вина, или желавший казаться таковым, с восхищением оглядел накрытый стол, снял с головы нелепый, смешной колпак, и протяжно произнес:
– Господа могут быть спокойны, ведь историю о богачке графине знает в Шиноне каждый мальчишка, поэтому нет надобности, дожидаться вашего Жака. Всё, что вас может заинтересовать, я с удовольствием поведаю столь достойным мужам.
Протти подмигнул Совару и Картобра.
– Призываю в свидетели Мадонну, я не зря уверял Кокоша, а глупый Дидье сомневался.
Произнес туринец так тихо, что его могли услышать только сидящие рядом товарищи.
– Ну, что ж, дружище Жером…
Воскликнул он уже в полный голос, наливая в кружки вина.
–…рассказывай, рассказывай, только поподробнее!
****
Через час с небольшим, человек в смешном, дурацком колпаке с привязанным к верхушке вороньим пером, назвавшийся Жеромом, что в «Собачьем хвосте», в пылу попойки, поведал подозрительным незнакомцам о столь интересовавшей их графине, о её расточительности и несметных сокровищах, предстал с докладом перед интендантом Монси. Он аккуратно и подробно изложил всё, не упуская мелочей, включая лошадей, спрятанных в чаще, под городскими стенами, которые унесли таинственных седоков в глубь леса, что, к великому сожалению лишило сбира шансов продолжить слежку, исключив возможность преследовать незнакомцев.
1 Гипнос – в греческой мифологии персонификация сна, божество сна.
ГЛАВА 15 (74) «Засада»
ФРАНЦИЯ. ЛЕС, ВБЛИЗИ ЗАМОКА КРО.
Уже совсем рассвело. Солнечные лучи позолотили верхушки леса, когда где-то совсем близко, быть может, на расстоянии менее чем полу лье послышался треск мушкетных выстрелов, ознаменовавший начало штурма Шато-Кро. Гулкие удары тарана, скрежет растрощенных ворот, звон шпаг и беспорядочная пальба перемешались с криками штурмующих и стенаниями оборонявшихся.
Сигиньяк и де Ро, лежали в траве, в тени старого дуба, наслаждаясь трелями птиц, когда шум баталии вырвал их из мягких лап утренней неги. Издалека, со стороны поддавшейся штурму крепости, прорываясь сквозь отголоски не затихавшей битвы, послышался приближающийся стук копыт. Все кто притаился в засаде, взялись за оружие. На лесной дороге показалось два экипажа, следующие один за другим, в окружении полторы дюжины всадников. Кавалькада подгоняемая страхом, в пылу бешеной скачки не щадила лошадей, пустившись в самый неистовый галоп, навстречу столь желанному спасению.
Грянул выстрел. Мушкетные стволы, торчащие из кустов, по обе стороны дороги, изрыгнули огонь, и рой свинцовых шмелей, пронзил пространство надсадным угрожающим жужжаньем. Под беспощадным градом перекрестного огня, конный кортеж был вынужден остановиться. Жуткие удары смертоносных сфер проникающих в плоть сквозь толщь кирас и ажур кольчуг, с треском кожи, и хрустом костей, сопровождались чудовищными возгласами, воплями, и стонами нарушившими идиллию утреннего леса, с беспощадностью ураганного ветра развеяв тишину. Пара лошадей, увлекавшая за собой шедший первым экипаж, рухнула словно подкошенные, оставляя след, в виде песчаного желоба, потащившись юзом по рыхлой дороге, поднимая клубы желтой пыли. Карета, летевшая вдогон сбитым пулями рысакам, разорвав упряжь, накренившись, на двух колесах проехала ещё не более десяти туазов, опрокинувшись, исчезла за пеленой дорожной персти. Несколько скакунов окружавших экипаж, что возглавлял эскорт, то ли укрощенные страхом, то ли почувствовав в груди горячий свинец, вставали на дыбы, и, прижав уши, издали предсмертный хрип, иные, лишившись седоков, испуганно попятились. Взмыленный соловый жеребец споткнувшись, покатился по краю дороги, смяв наездника уцелевшего после падения. Оставшиеся в седлах всадники, кому путь преградила лежавшая на боку карету, кружа на месте, беспорядочно палили во все стороны, демонстрируя панический страх, не позволявший организованно противостоять нападавшим. И лишь белая карета, что шла следом за первой, чуть поодаль от основной группы, воспользовавшись куролесицей внесенной вверженным в замешательство отрядом, съехав с дороги, проскочила западню, вильнув меж двух молоденьких елей. Обогнув холмы, разделенные ложбиной, на дне которой и пролегала лесная дорога, экипаж, объехав засаду, продолжил скачку, вернувшись на тракт в тридцати туазах от побоища, быстро исчезая меж пушистых лап деревьев.
