Лина ТриЭС - Третья истина
— Умножь аршины на штуки, — зашептала ей со второй парты Татьяна Грицинина, тараща, для пущей убедительности, широко расставленные глаза.
Но Лулу упрямо дернула плечом — ясно, что нарочно и неправильно. Она теперь всегда была начеку и не поддалась ни разу.
Шум в классе, характерный для первых дней после каникул, мешал сосредоточиться, а старичок-учитель ничуть не стремился его ликвидировать. Лулу окончательно запуталась и, пристукнув мелом, опустила руку.
— Два, — бесстрастно отконстатировал математик, — садитесь, Курнакова.
Лулу напряглась, но никаких смешков не последовало. Вообще, отношение к ней с некоторых пор сильно изменилось, ее стали слегка побаиваться: сочетание острого языка, крепких кулаков, стремительной атаки и презрительного взгляда сделало свое дело. Некоторые пытались даже подлизываться к ней в последнее время, но неприступная Лулу так и не простила обид первых дней и всегда была насторожена, как индеец в дозоре.
Она села на место. Неудача у доски была лишь довеском к неприятностям, начавшимся на каникулах.
Перед Рождеством она жила несколько недель мыслью о поездке в Раздольное. Дом на Береговой все больше и больше принимал образ вражьего стана. Ее раздражало в нем все и, прежде всего, неестественный порядок. Каждая подушка имела свое, раз и навсегда заданное, место, и стоило переложить какую-нибудь мелочь, как неведомо откуда появлялась хозяйка с ахами и замечаниями: «Нельзя, детка, раскидывать вещи! У каждой пуговки у нас есть свой домик!.. Девочкины личные принадлежности никто не должен видеть! Спрячь, сейчас же!.. Кружевная салфеточка всегда лежит конвертиком, почему он раскрылся? Это детка такое плохое сделала?.. Кошенькиному блюдечку сорок лет! Из него лакала еще Кунигунда! Ни-ни пальчиком, а то разобьешь, и у меня будет разрыв сердца!..»
Этой беды с Софьей Осиповной не случилось, но как-то за то же блюдце, нечаянно задвинутое под шкаф, она так тряхнула «детку», что бесстрашная Лулу закашлялась от испуга. Ей показалось, что тетка вложила в этот рывок что-то большее, чем простое недовольство от перемещения старой никчемной плошки.
Даже с пушистыми домашними питомцами общаться по-хорошему не получалось. Старшие кошки понимали свое положение фавориток и надменно шипели на всех, включая хозяйку. Лулу удалось подружиться только с маленькой пухлой Беатрисс, которую она перекрестила в Бус, Бусю. Рыжий мягкий котенок любил сидеть с ней, спать рядом на подушке, вызывая нешуточную ревность Софьи Осиповны. Но так как, несмотря на нежный возраст, Бус оказалась изрядной соней, играть с ней было невозможно.
Лулу ждала двухнедельного освобождения, как сидящий в колодках пленник ждет помощи и избавления, она думала о нем каждую минуту. Прогулки, сад, река — все это казалось ей невозможно прекрасным. Прежних домашних обид она не помнила. Два месяца, прожитых перед началом занятий, являлись в прекрасных снах. Но рождественские каникулы начались, а никто и не заговаривал о поездке. Тогда Лулу решилась спросить:
— Почему же я не поехала домой все же?
Софья Осиповна, напустив на себя мину классной дамы, ответила:
— А как ты окончила треть, детка? Сколько у тебя плохих отметок? Будешь учиться получше, тогда и поедешь!
Вот это да! Родственники никогда ни слова не говорили об ее отметках. Когда она пыталась хоть что-то рассказать о гимназии, даже если ей случалось просто обмолвиться об уроках, равнодушие было полнейшим, разговор тут же сбивался на другие темы: сентиментальные истории, анекдоты… по известной программе. Поэтому она сочла ответ Софьи Осиповны неудовлетворительным и, дождавшись пока она вышла, решилась обратиться к самому господину Петрову:
— У меня нет единиц, только одна двойка и троек совсем немножечко, почему мне нельзя домой, я бы там позанималась, там ведь…
Господин Петров, охотно оторвавшись от газеты, прочмокал: — Занятия твои, мамзель, не при чем. Тебя что, пригласили домой? Думаешь, маменька только и плачет день-ночь: где моя мамзель? Нету! Она в соку, ей пожить охота! И ты, мамзель, вырастишь — погуляешь, а пока твое дело сидеть и не рыпаться. Ты бы в ножки мне поклонилась: спасибо, благодетель, спасибо, дядюшка Филя, что не гонишь гостьюшку, а ты дерзкие слова произносишь! Вот тебе и Франция!
Он еще долго говорил на эту тему, но Лулу не слушала, потрясенная горькой мыслью: «Она четыре месяца не была дома, но по ней не только не соскучились, ее НИКТО не захотел даже видеть!» И что впереди? Гимназия — хоть какое-то разнообразие, а две недели безвыходно (куда же она пойдет одна?) в этом сумеречном склизком царстве — настоящая пытка.
Но оказалось, что только дома ее держать не собирались. Начались хождения на службы. Православный храм Лулу посетила впервые, и с огромным интересом. Скоро, однако, обнаружилось, что кроме церкви Софья Осиповна ходит на странные домашние моления к разным старухам, и Лулу должна сопровождать ее туда ежедневно. На этих собраниях всегда бывали одни женщины, длились бдения очень долго, участницы молились исступленно, некоторые даже падали в обморок или дико вскрикивали. Ничего похожего на торжественность церковного богослужения, понравившегося ей! Лулу взбунтовалась и … познакомилась с совсем другой Софьей Осиповной:
— Богохульство! — задыхаясь, кричала та. — Богохульство! Что угодно, но только не это! Я тебя отучу! Не поешь, так быстро образумишься. Вот твой обед, вот, вот!
Содержимое обеденных тарелок было выплеснуто и вышвырнуто Лулу в ноги.
— Дармоедка! Еретичка! — Софья Осиповна зашлась в крике, ей и впрямь стало плохо, она позеленела, с шумом ловя воздух ртом.
Лулу была поражена дикой вспышкой елейной тетки. Вечером, привязав к груди пузырь со льдом, Софья Осиповна сообщила господину Петрову, что их бездушная нахлебница хочет свести ее в могилу, и рассказала довольно связную историю, в которой Лулу к удивлению своему оказалась отъявленной Бого- и тетко-ненавистницей.
Привычно захихикав, хозяин подытожил:
— Анархистка, значит, наша мамзель, вольнодумка… власть над собой признавать не хочет, так вразумить, чтобы…
Лулу не поняла слов, которыми ее называли, но перебила, порывисто воскликнув:
— Она обманула все!
— А вот за эти слова и впрямь надо наказать мамзель, — с удовольствием провозгласил Петров. — Хлеб и водичка — они быстро в порядок приводят. А то еще наши отцы на коленЬки ставили, на всю ночь. Маменьку в ее Франции, видать, премудростям взращивания девиц не учил никто, а мы просветим, покажем… еще спасибо нам скажет. — Он встретился взглядом с пылающей негодованием Лулу, крякнул и снова развернул газету, привоскупив:
— Так что впредь, мамзель, язык распускать поостерегись!
С этих пор Лулу перестала разговаривать с ними. Самое страшное было то, что хозяева, как будто не почувствовали перемены в ней. Елейное «детка» и смачное «хе-хе-хе» звучали в прежних тональностях. Лулу стало казаться, что им вообще все равно, говорит она или нет.
…Прозвенел звонок.
— Что же ты не слушала, что я подсказывала? Зацепилась бы за правило и поехала дальше сама, — Грицинина положила руку ей на плечо. — Может, голова у тебя болит?
— Ничего у меня не болит голова! — вскинулась Лулу, ни минуты не сомневаясь, что избежала случая быть посмешищем.
— Злишься, злишься, а чего — сама не знаешь! — отходя, пробормотала себе под нос Таня.
Лулу издали поглядела на Грицинину тем непреклонным испепеляющим взглядом, который она освоила, как средство обороны. Вернее, как одно из средств… Но Таня не смутилась. Она уже спокойно разговаривала с Соней и Маней Гинзбург, не оглядываясь на Лулу. Эти непохожие сестры всегда держались особняком. Остальные их тоже сторонились. Именно из-за этого Лулу к ним тянуло. Сестры в классе — изгои? Тогда она за них! Манера Сони и Мани обо всем говорить с иронией, иногда убийственной, способность абсолютно не поддаваться общему мнению, немедленно обрабатывать сарказмом все, что приходило в их союз извне, очень нравилась Лулу.
Однажды на перемене она случайно услышала разговор сестер:
— Заметила, как она ее утром по щекам отхлестала?
— Хладнокровненько, я бы сказала. Воспитательно!
— А эта великоразмерная серятина, конечно, гениально принялась пресмыкаться, видела?
— Что ты хочешь? Живут, как кошка с собакой!
Лулу представилась возможность сделать шаг навстречу этим симпатичным ей сестрам, тем более что она и вправду заинтересовалась. Изменив своей обычной гордости, она подошла с вопросом:
— Это происшествие нашего класса? Классная дама побила большую неумную гимназистку? Возможно ли, что так? Они всегда относятся, как кошка с собакой, или раз?
Сестры рассмеялись, и старшая сказала довольно приветливо:
