Александр Волков - Царьградская пленница
Его освещало большое окно со свинцовой рамой, в переплет которой были вставлены стекла. Противоположную стену занимали полки, и на них были расставлены огромные тома в переплетах из досок, обтянутых кожей. Самые ценные книги были прикованы к стене цепочками.
В комнате за большим столом монахи сидели за работой. Они были не простыми переписчиками, хотя и это считалось трудным и почетным занятием. Монахи по приказу Ярослава Мудрого переводили книги с греческого и латинского на славянский, служа на пользу русской культуре.
Добромысл, крепкий старик с длинной седой бородой, встретил гостя приветливо: от торговых сделок с ним боярин имел немалую выгоду. Но не успели боярин и купец начать беседу, как дверь открылась и на пороге вивлиофики появился князь Ярослав.
Ярославу в ту пору перевалило за пятьдесят. Лицо князя пересекали преждевременные морщины, говорившие о тревожной молодости, проведенной в борьбе за киевский престол. Князь прихрамывал от рождения и, стыдясь этого недостатка, обычно показывался народу на коне. Но здесь, во дворце, хромоту скрыть было невозможно, и князь не любил, когда в горницах появлялись чужие. Увидев князя, Ефрем упал на колени, приклонив голову к полу.
– Здрав буди, господине княже!
– Кто сей? – хмуро бросил князь.
Добромыслу совестно было признаться, что он принял во дворце посетителя для торговых переговоров, но гибкий ум его, привыкший к дворцовым интригам, тотчас нашел выход. Склонившись в низком поклоне, боярин сказал:
– Се – гость из Новеграда, княже! Любопытен он посмотреть на твои книжные сокровища, дабы молву о них довести до жителей града своего.
Лицо Ярослава просветлело. Он ревностно заботился о распространении знаний на Руси, любил читать летописи и даже сам в свободное время переписывал книги. И каждого, интересовавшегося наукой, Ярослав встречал милостиво.
– По нраву ли тебе, человече, пришло наше собрание? – спросил князь.
– Великие здесь сокровища вижу, господине, – ответил находчивый купец. – Зело они меня восхищают!
– А сам ты смыслишь в книжном учении?
– Немного знаю, господине, для торгового дела.
– Радостно мне видеть, – сказал Ярослав, – как на Руси ширится просвещение и выходят люди из мрака язычества. Будь же здрав, гость новгородский, мне твой град дорог, немало времени я там княжил. Передай мой привет соотчичам!
– Передам, господине, когда бог туда приведет.
Ярослав поинтересовался работой переводчиков, сделал несколько замечаний, потому что знал греческий и латинский языки и был одним из образованнейших людей своего времени.
Когда князь покинул книгохранилище, Добромысл и Ефрем вздохнули свободно. Их переговоры закончились к взаимному удовольствию.
Глава одиннадцатая
Неждан отправляется в дальний путь
В хлопотах и сборах прошло две недели. Митяй насытился зрелищем киевских церквей, боярских и княжеских хором, шумных торговых площадей. Непоседливый мальчик мечтал о том времени, когда их учаны покинут Угорскую пристань и его взорам откроются страшные днепровские пороги, таинственное море и в конце пути чудесный Царьград.
Семья Стоюна переживала трудные дни. Зоря и Светлана рвались в путешествие, и в то же время их огорчала разлука с отцом. Сам Стоюн испытывал противоречивые чувства. Ему страшно было отпустить детей в далекий, опасный путь: а вдруг и они сгибнут на чужбине? Тогда он совсем осиротеет. Но чувство долга не позволяло рыбаку удержать при себе сына и дочь. Их служба у купца поможет освободить Ольгу. Возложить же почти всю сумму выкупа на Ефрема рыбак считал недостойным, низким поступком.
Дни как будто тянулись медленно, но час расставания приближался неотвратимо.
В доме оружейника перед отъездом купца Ефрема произошли неожиданные события. За два дня до отплытия каравана Неждан объявил родителям, что отправляется в Царьград. С Ефремом он уже договорился, что будет работать бесплатно – за одно пропитание.
Неожиданное заявление сына поразило Пересвета и Софью. Оружейник молчал в поисках доводов, которые убедили бы сына в безумии его поступка.
А Софья, побелев от гнева, вскричала:
– Это из-за Стоюновой дочки ты собрался, знаю!
– А я и не таюсь, – спокойно возразил Неждан.
В его словах была такая уверенность, что Пересвет удивился.
«Как он переменился за этот год!» – подумал старик.
Софья продолжала выкрикивать ругательства и угрозы, осыпая оскорблениями Неждана и Светлану, но муж мягко остановил ее:
– Погоди, мать! Тут такое дело, что криком не возьмешь. – Он обратился к Неждану: – Скажи, сынок, тебе не жалко нас, стариков, покидать?
Это мягкое, дружелюбное обращение произвело на юношу большее впечатление, чем брань матери. Голос его дрогнул, когда он ответил:
– Жалко, батя, а только я не могу. Судьба моя там, около Светланы.
– Ну, а она-то знает?
– Я ей ничего не говорил, – признался Неждан. – А зачем? Я знаю, она обрадуется.
Пересвет заговорил по-другому:
– А что, ежели я тебя не отпущу? – жестко спросил он.
– Тогда на цепь меня прикуй! – так же жестко возразил юноша. – А не прикуешь – все равно уйду.
Упорство сына сбивало старого оружейника с толку. Ведь не прикуешь же его в самом деле! Сраму-то, сраму будет не только на свою слободу, а на весь Подол, коли не на весь Киев. В отчаянии Пересвет ухватился за последнее средство. Он глубоко уважал своего мудрого брата и издавна во всем полагался на его решения. Оружейник предложил сыну:
– Знаешь что, Нежданка, пойдем на совет к отцу Геронтию. Как он решит, так и будет.
Неждан призадумался. Можно ли положиться на монаха, никогда не знавшего семейной жизни? Но, вспомнив спокойные, проницательные дядины глаза, его всем известную справедливость, решил: можно!
Неждан и его родители пришли к Геронтию, когда у него был посетитель – мужчина высокого роста и могучего сложения.
Монах представил пришедшим родственникам гостя:
– Се – Никанор, суздальский посадник,[80] – сказал монах. – Поведал он мне достоверное известие о том великом возмущении, что случилось в богоспасаемой Суздальской земле лета от сотворения мира в шесть тысяч пятьсот тридцать втором.[81] Доходили до меня неясные слухи о сем народном бедствии, и хотел я даже сам побывать в том краю, да по моим старческим недугам путь туда далек и труден.
В самом деле, расстояние от Киева до Суздаля было около тысячи верст. В летнее время ездили туда сначала вверх по Десне, потом сухопутьем и маленькими речками перебирались на Оку, и далее Окой и Клязьмой попадали в Суздаль. Такое путешествие занимало около месяца в один конец и требовало большой выносливости.
Геронтий продолжал:
– Да вот, к счастию моему, приехал сюда почтенный Никанор. И князь Ярослав прислал его ко мне рассказать о прискорбных тогдашних делах. Веди дальше свою речь, сын мой, – обратился монах к суздальскому посаднику.
– Рассказ мой подходит к концу, отче святый, – приятным низким голосом заговорил Никанор. – Как уже поведал я тебе, всему причиной был неурожай и лютый голод во всей нашей земле. Такой был голод, что люди ели траву, снимали кору с деревьев и все равно умирали сотнями и тысячами. И тогда-то поднялись волхвы, сиречь жрецы языческие, – пояснил рассказчик Неждану, который слушал его с жадным любопытством. – Восстали волхвы и убивали старых женщин, внушая народу, что они-де, мол, скрывают в своем теле съестные припасы: мясо, рыбу, хлеб. Резав тех женщин острыми ножами, ничего в них не находили и тогда с яростию накидывались на других, крича: «То не та была, а вот в этой еду найдем…»
Слушатели внимали словам суздальца с глубоким изумлением и горестью.
Никанор вздохнул и продолжал свою грустную повесть:
– Такими лживыми словесами увлекли за собой волхвы темный народ. Невинных женок было побито несть числа. И тогда явился князь Ярослав с дружиной, яко карающий ангел, и властной рукой усмирил сей злой мятеж. Сколько тогда пало и виноватых и правых – один господь знает, – тихо молвил Никанор. – Обезлюдела земля наша, и даже до сего дня некому пахать нивы, разводить скот, рубить лес и ставить новые деревни заместо сожженных, хотя уж восемь годов протекло с тех пор. Приехав в Киев, пал я к ногам князя и молил сбавить по силе-возможности наложенную на нашу землю дань, непосильна она нам…
– Что же сказал тебе князь? – участливо спросил Геронтий.
– Не внял моей просьбе, – глухо отозвался суздалец, и глаза его потемнели от гнева. – Тако молвил мне: «В неистовом мятеже и разорении и уроне людишек сами-де вы виноваты, и ежели сделать вам послабление, то и из других мест с таковыми же челобитьями явятся. А посему будете платить дань полностью, как и прежде…»
– Терпеть надо, сын мой, и смиряться, – наставительно сказал инок. – Сказано в писании: «Несть власть, аще не от бога, сущие же власти от бога учинены суть».[82]
