Евгений Гаршин - Дети-крестоносцы
— А что, мама, как бы мне достигнуть славы Россильона? — спросил Анри, желая переменить предмет разговора.
— О, подражай только примеру славных наших рыцарей. Без них не взят бы был святой город Иерусалим, — отвечала мать.
Тем временем в комнату вошёл старый граф.
Жена и сын его не замечали: он стоял, между тем, неподалеку от них и любовался наследником своего древнего рода. В ранней молодости граф был уже раз женат и имел сына, но смерть унесла и сына и его мать; и уже в преклонных летах граф вступил во второй брак, от которого и родился Анри; понятно, что отец в нём души не чаял. При последних словах жены он нарушил молчание:
— Да, сказал он, через насколько лет ты будешь рыцарем, Анри, и достойным тебе образцом может служить именно храбрый Россильон. Как он честен и добр! Какой славный товарищ на войне, на охоте, за шахматной доской! Это прекрасная, чистая душа: для нуждающегося он брат, бедные его благословляют…
— А я, папа, сегодня задавил, кажется, козу старухи, что живёт у брода, — сказал Анри, вспомнив о своей неосторожной скачке.
— И ничем не вознаградил её? Это очень дурно; завтра же свези ей денег. Бедняки должны видеть в тебе защитника и покровителя, а не терпеть унижения и неудобства от твоей забавы.
В эту минуту кто-то постучался в дверь. Старый граф вышел и сейчас же вернулся, с открытым письмом в руках. Дрожащим голосом приказал он своему сыну:
— Анри, сейчас же собирайся в путь и простись с матерью.
Мать с изумлением взглянула на мужа; не смея не только противоречить, но даже спросить о причине такого приказания, молча обняла она сына и зарыдала.
Полчаса спустя Анри с небольшою свитою и верным своим конюшим скакал по лесной дороге, несмотря на обступившую их со всех сторон ночную темноту. Лишь на следующее утро, отъехав уже на значительное расстояние от дома, он узнал, что едет к своему дяде епископу, в один из городов на реке Рейне.
IV
Маленькие воины
Франциск нашёл-таки телушку дяди Жозефа и мог теперь уйти из деревни с спокойною совестью. Он не смел ни с кем проститься; забравшись в хлев, он обнял голову любимой своей коровы, принявшей хладнокровно эту ласку; не забыл Франциск заглянуть и в конюшню, простился с лошадьми… Затем, погладив мохнатую спину своего лучшего друга, чёрного Медора, утирая кулаком лившиеся градом слезы и, сдерживая рыдания, мальчик пустился в путь.
На восток едва алели первые лучи рассвета.
Долго шёл он узкой горной тропинкой, боясь встретить кого-нибудь из знакомых поселян и только к полудню выбрался на большую дорогу. Осмотревшись, он заметил, что по пути, навстречу ему, двигалось густое облако пыли; предчувствие чего-то необычайного охватило мальчика. Немного погодя, он уже мог различить приближавшуюся толпу народа и в волнении воскликнул:
— Боже, благодарю Тебя! Ты прямо ведешь меня в ряды блаженного воинства!
Франциск не ошибся. Нестройными рядами приближались юные крестоносцы.
Город быль уже не далеко; ввиду этого полчище приведено было в некоторый порядок и, следующее зрелище представилось глазам Франциска. Впереди всех шли попарно двенадцать мальчиков и столько же девочек в белых одеждах, с нашитым на плече красным крестом; за ними следовало духовенство в полном облачении; наконец показалась запряженная четырьмя мулами колесница, увешанная коврами; четыре всадника ехали по углам её, а четыреста пеших монахов и странников, с посохами в руках, в ризах с капюшонами, окружали колесницу со всех сторон.
Детей различных возрастов и состоянии здесь было так много, что конца шествия не мог охватить взор. Они шли, делясь на группы, по возможности в стройном порядке; красные кресты, нашитые на их платье, ярко выделялись на июньском солнце. В каждой кучке их развевалось на высоком древка белое знамя, или хоругвь с красными крестами. За детьми, уже без всякого порядка, шла огромная толпа взрослых: крестьяне, горожане, рыцарские оруженосцы — всё здесь смешивалось и пестрело. Франциск невольно последовал за шедшими, но никто не обратил на него внимания, и путники двигались всё вперёд. Стены города были уже в виду, когда шествие остановилось.
— Да здравствует Стефан! — воскликнули тысячи голосов.
Затем, по чьему-то велению вся эта бесчисленная толпа народа хором запела следующий гимн:
Идём с врагами биться,
За гроб святой вступиться,
Чтоб с честью возвратиться
Иль умереть в бою.
Господь нас посылает,
Отмстить чрез нас желает
И рай нам обещает
За смерть в святом краю.
И море перед нами
Иссякнет, и стопами
Пойдём мы со свечами,
Как Моисей по дну.
Из города, тем временем, на встречу крестоносцам, скакали насколько всадников. В одном из них, богато вооружённом, Франциск узнал старого графа, которого часто видел близ своего села. Граф подыхал к передним рядам, остановился и спросил:
— Что вы за люди и куда идёте?
— За море, к Богу! — отвечали ему единодушно.
— Так вот каково это чудесное ополчение младенцев! — сказал граф, — обращаясь к своим спутникам. — Дети! — ласково сказал он затем крестоносцам, — именем короля Франции говорю вам: оставьте ваши безумные замыслы! Куда вы идете? Могучие дружины рыцарей с великим трудом достигали святой земли и там погибали. Где же вам, слабым, одолеть трудности похода? Как будете вы сражаться? Вернитесь, пока не поздно! Вспомните о своих несчастных отцах и матерях. Вы, их надежда и утешение, идете прямо на верную гибель!
— Заклинаем тебя умолкнуть! — закричали монахи и странники, окружавшие колесницу.
— Неужели ты, жалкий человек, — продолжал один из них, — думаешь остановить то, что внушено самим Богом? Или до тебя не дошла еще речь папы о том, что эти дети при- стыдили нас: мы утомились, а они, радостные, идут завоевать святую землю. Зачем же приходишь ты смущать вместо того, чтобы достойно встретить и принять воинство младенца, благословенного Господом?
— Молчи, монах! — возразил ему граф, — я совершил не один поход в Палестину и знаю, что значит святое дело! Не тебе учить нас, старых баронов! Не этим малюткам сделать то, на что Бог не благословил нас! Дети! Объявляю вам, что только те из вас найдут приют в моём городе, кто немедленно заявит желание возвратиться к своим родителям.
— Да благословит Господь тебя и короля! — воскликнуло несколько женщин и мужчин, выделившись из толпы. — Добрый граф, спаси детей и возврати их в наши дома! Мы по пятам идём за ними, в надежде удержать их хоть на морском берегу. По седой бороде старого графа покатилась слеза при виде огорчённых родителей.
— Мне тяжело глядеть на всё это, — сказал он своим приближенным, — я не могу дольше здесь оставаться. Ещё раз, — продолжал он, обращаясь к крестоносцам, — спрашиваю вас: решились ли вы отказаться от безумного намерения?
Воинство безмолвствовало.
— Через три часа я пришлю к вам за ответом! — сказал старый граф и, повернув коня, ускакал со своей свитой в город. За ним заперли ворота и подняли мост. Толпа заколебалась; послышался негромкий ропот.
— Стефан выходит! — закричали четыре всадника, сопровождавшие колесницу.
Показался Стефан. Мальчик не снимал своего пастушеского платья, лишь сверху на него накинут был белый плащ с красным крестом на плече. С непокрытой головой прошёл он сквозь толпу; окинув взором местность, он заметил небольшой холм и взошёл на него. Всё замерло вокруг в полном внимании.
— Святое моё воинство! — воскликнул он; — Моисей тридцать лет водил иудеев по пустыне, а я давно ли веду вас, и уже первый встречный мог смутить ваши сердца. Граф говорил о короле, которому мы должны повиноваться. Но прежде совершим наше святое дело, потом вернемся во Францию верными слугами и покорными подданными нашего короля. Теперь же над нами нет иной власти, кроме высшей воли, ведущей нас к освобождению гроба Господня. Пусть, однако, остаются здесь малодушные и недостойные. Пусть мое воинство очистится от них…
— Да здравствует Стефан! — раздались со всех сторон оглушительные клики.
— Нам не нужен и не страшен этот город, — продолжал Стефан; — но да видит он славу Божию: повелеваю остановиться здесь до завтрашнего утра.
V
Взаперти
Неожиданно выехавший из отцовского замка, Анри, уже второй месяц жил у своего дяди — епископа. Жизнь здесь была ему непривычная: Анри окружали монахи, к которым он всегда относился почтительно, но никогда не любил с ними беседовать, предпочитая в доме отца общество егерей, сокольничих и конюших. Ему было и душно и скучно. Хотелось бежать куда-нибудь, выплакать своё горе, мальчик в таких случаях обычно спешил к матери; но вместо неё он всюду встречал здесь монахов, перебиравших четки. И Анри убегал в сад, широко раскинувшийся по склону берега, за валом, окружавшим замок дяди. Лето было во всей красе. Зной и тишина манили к отдыху, лень до такой степени охватывала мальчика, что ему трудно бывало протянуть руку за ярко вызревшей сливой; раскинувшись под тенистым деревом, он по целым часам лежал, подложив руки под голову, отгоняя от себя всякую думу. Да и зачем было думать? Самое ужасное в его положены было то, что он никак не мог понять, что с ним случилось; зачем его так поспешно отправили, за что его… обидели — обидели те, кого он любил больше всего на свете. А разве это приятно было вспомнить? Жерар отдалял от себя такие мысли (но других не было) и весь сосредоточивался в наблюдении… Природа в этом отношении великая помощница. Следя то за беспечным полётом бабочки, то за неустанною, молчаливою работой муравья или пчелы, то за хитрой предприимчивостью паука, Анри забывал обо всём, даже о самом себе. Такие минуты были для него истинной отрадой и глубоким утешением. Скоро все в доме заметили, куда он уходит, так что, когда дядя призывал его к себе, слуги прямо отправлялись разыскивать молодого графа в саду; Анри возвращался.
