Александр Константинович Белов - Аркона
— Ты не можешь себя помнить, но тебя помнит Вырий.
— Вырий? Что это? — пронеслось в сознании Брагоды, —Вырий…Вырий?
— Да, многие здесь знают твое имя, — продолжал правитель, — но это не освобождает тебя от нашего правила. Сюда входят только с поднятым оружием. Где твой меч, Брагода?
Только теперь воин заметил, что его правая ладонь слилась с череном невесомого меча. Разорвав их ухватистое сращение, Брагода поднес полосу к глазам. В мерный отсвет полосы въелись три глубоких клейма.
— Вот мой меч, — уверенно сказал Брагода и протянул оружие вперед. Воинство одобрительно зашумело.
— Может быть, ты назовешь свое имя?
— На… Насар!
Лик правителя просветлел.
— Ты лучше помнишь имя своего меча, чем собственное имя.
А теперь, займи место за этим столом. Дайте ему кубок!
Едва Брагода втянул в себя густое, стоялое пойло, все вокруг преобразилось.
— Вырий — светоносная страна небесного воинства! — Ликовало его сознание. И он пьет янтарный мед Вырия!
Догадка, ожидание которой радовало и беспокоило, заставила его оцепенеть. Придерживая робостью взгляд, он поднял глаза на правителя. Скуластое лицо с небольшой огненно-рыжей бородой дышало покоем. Холодный блеск светло-песочных глаз озарял лицо царственным достоинством. Правитель обернулся. Взгляд Брагоды дрогнул и воин склонил голову в почтительном поклоне.
— Да, Брагода, ты не ошибся, — прогремел могучий голос. — Я — Перун, сын Сгрибога.
* * *Под полым брюхом корабля хлюпала вода. Крепкий морской ветерок выдувал пузырем огненно-багряное полотнище паруса. «Гром небес» твердо стоял на волне. Ходкая и дрожащая, она налетала на его крутую грудь и разбивалась в брызги. Берег черной ниткой прошил морскую даль, перехватив опрокинутые в море небеса. Пора. Здесь уже парус мог быть приметен для глаза. Пошли на веслах. Зубчатая голова «Грома», сидевшая на высоком штевне, мерно покачивалась в направлении берега. Сквозь ветер прорывалась песня гребцов.
«С нами в дорогу, Ветер-отец,
Бури и скорби полный,
Грудь распирает пепел сердец,
Лодья ломает волны.
Тот, кто вскормлен молоком снегов,
Меч закаляет в злости.
Море, не знающее берегов,
Наши развеет кости.»
Мокрый песок «Гром небес» прорезал, как нож. С двух бортов разом на берег упали сходни. Руяне перепахали девственную песчаную гладь берега своими высокими кожаными ногавицами. Перекинув за спину щиты, воины проворно взбирались на сыпучую гряду холмов, прижимавшую берег к морю. По холмам разметало пожухлый вереск. Теперь, когда воины по колено утопали в вереске, им открылась широкая долина с черным клыком замка Мальгейн. Ветер был с моря. Сотник руян опустил горячий трут в вереск. Ветер разметал искры, и сушнина медленно занялась тлением. Чем круче подходил ветерок, тем добрее становилось пламя, пожиравшее кустарник. Воины шли через дым, опустив мечи и головы. Белое облако дыма наползало на Мальгейн. Даны заприметили его не сразу, Наконец стражники оживились, указуя друг другу в сторону моря. Руянам пришлось припасть к земле Дышло пожара прожгло влажный воздух долины. Первые хвосты дыма дотянулись и до замка. Тяжело разомкнулись ворота. Несколько простолюдинов бросились к огню, другие с особым усердием налегли на сушняк возле старого замка, высекая ломкие стебли бесхитростными крестьянскими орудиями. Когда идущих в дым затянуло с головой, ножи руян принялись за работу. Широколицый датчанин, вывернув глаза от внезапной боли, осел на горячую землю Задыхаясь и промочив глаза слезой, другой налетел в полной непроглядности на что-то тяжелое и живое. Неожиданно оно поднялось с земли и оказалось воином, примкнувшим к растерянному дану лицо в лицо. Нож пошел в дым наугад. Дан испуганно отшатнулся и в страхе не сразу распознал боль. Он съехал с ножа, как с вертела, и пропал в дыму. Дым уже стоял над воротами, и стража увидела руян только за каменной громадой стен. Стук мечей рассыпался по Мальгейну Руяне двигались таким напором, что данов сразу же отбросило к внутренним постройкам замка. Впереди нападавших, налетая на стражу с озверелым и лютым восторгом, метался воин, к спине которого ремнями был прикреплен сияющий стяг Святовита. По деревянным лестничным маршам сползали тела убитых. Не успевшие отойти даны пробились к лестницам. Руяне не шли напролом на скучившихся данов, а добивали врага поодиночке в преследовании. Уже везде шел бой. На верхнем приступе дозорной башни полураздетый и мохнатый, как дворовый пес, исполин-датчанин, вращая тяжелой секирой, сбросил вниз несколько порубленных руян. Со свирепым мычанием он устремился по скошенным ступеням, разметав по пути свою же замешкавшуюся братию. Перед ним оказался кто-то из руян. Секира взорвалась в руках исполина. Но что-то перебило его напор, и дан, сперва провалившись вперед на одно колено, вдруг провернувшись с лета, тяжело распластался на дрожащих ступенях. Он успел приподняться Руянин, стоящий уже сзади, вышиб ему мозги, крепко поддев датчанина ногой под затылок.
— Эй, Рут! Это твой первый сегодня? — окликнул сразившего громилу руянский сотник. — Хорошее начало, сынок.
* * *— Что же ты стоишь, что ты стоишь?! — истерично кричала молодая датчанка, наподдавая своими нежными кулачками в широкую спину отца. Дан оторвал взгляд от узкого окна башни.
— Дело сделано, все! — он звучно свел челюсти.
— Я не хочу… не хочу стать рабыней какого-нибудь грязного мужлана! — Она бросилась за простенок зала, но отец успел ее остановить.
— Опомнись, разве ты не видишь — это воины Храма. Они пришли за мздой для своего идола.
Плечо девушки обмякло под тяжелой ладонью отца.
— Ничего, все вернем, подожди…
В этот момент полотняная завеса над лестницей дрогнула, и перед хозяином замка оказался молодой руянин. Стальные глаза Рута вонзились в обреченного. Меч воина замер перед решающим прорывом вперед.
— Ну, чего тебе, золота? — взвизгнула, прийдя в себя, датчанка. — На, бери! — Она сорвала дымчатую поволоку с ларца и отбросила крышку. Россыпь монет горячо впечатлила воина. Он еще раз перевел взгляд на дана, но, не найдя в нем ничего привлекательного для себя, шагнул к ларцу. Они стояли, соединив свои руки, — отец и дочь. Внезапно датчанка бросилась на руянина. Рут обернулся. В этот момент холодное жало вошло ему в шею. Женская рука взметнулась снова, целя в горло но на этот раз кинжал налетел на кольчугу.
* * *— Послушай, Брагода, — заговорил Владыка Небес, когда они остались вдвоем, — я хорошо знаю берсерков и хорошо знаю тебя. А потому и завожу этот разговор. Как ты думаешь, в чем твоя беда? Ты, как и любой человек, каждый раз начинаешь жить сначала. И теряешь то, что уже нажито твоим существом. Кроме скудного осознавания своей духовной принадлежности и сродства с каким-то племенем, вы, люди, ничего не берете из прожитых жизней. А сознание многих из вас столь ничтожно, что не вмещает и тени допустимости своего же внеземного бытия. — Он замолчал, глядя на бесконечные просторы последнего надземного неба.
— Ты стерт. Твой носитель плоти разрушен. И потому ты здесь, так далеко от той жизни. А ведь совсем недавно эта бесплотная оболочка вмещала в себя неподъемную тяжесть тела. А плотность его была такой сконцентрированной, что через него невозможно было пройти. Что в это трудно теперь поверить?
Брагода искал в себе слова, мудрые и достойные, для того, чтобы в их разговоре возник и второй берег. Но к своему великому огорчению, он осознавал себя младенцем с самомнением вместо познания и упрямством вместо покладистости.
— Пройдет время и все повториться, — продолжал Перун.
— Когда же наступит это время?
— Ты хочешь спросить, когда тебе идти на землю?
— Да.
— Когда остынет твоя нынешняя оболочка. Оболочка воина самая горячая, и потому, умирая на земле, воин поднимается на небо выше других смертных.
— А могу ли я сейчас вернуться на землю?
— Что за мысли! Ни один из живущих внизу, в плоти, еще не сумел взлететь сюда, не умерев там. И туда, вниз, тебя не пустит небо, поскольку ты просто легче воздуха. Однако, ты — берсерк, и не просто берсерк, а Волк из рода Оркса Бешеного. И потому, я ничему не удивлюсь… Но не делай этого, сынок. Я не смогу тебе объяснить, что может произойти и с тобой, и с мировым порядком, который мы создали с таким трудом. Поверь мне на слово. И что тебе за дело до земли?
— Нет, ничего. Всегда манит то, что непосильно.
— Да, пожалуй.
Перун хлопнул Брагоду по плечу.
— Ну, не кисни, воин! Видишь это великое поле? На другом его конце лежит страна сырых туманов. Полетай, порезвись, а то ты вернешься на землю чахлым и нежизнеспособным. Войдешь в какого-нибудь больного младенца, и потом он вырастет богобоязненным и смиренным занудой.
* * *Брагода впервые для себя открыл, что пространство легче преодолевать влет, вытянувшись всем телом над поверхностью небесной тверди, чем просто волоча нижние конечности. Над полем ровным потоком струился ультрафиолет. Покатое плечо земной громады размыло небесами. Брагода был один. Один над всей этой безоглядной крышей мира. Один. Особый восторг одиночества опьянял его дух. Скоро, однако, одиночество Брагоды нарушили приближающиеся издали бестелесные тени небесных странников. Они шли очень плотно и напористо — так, словно хотели не пропустить Брагоду мимо. Если бы на пути воина оказались свои, то есть кто-то из могучей братии Вырия, Брагода пролетел бы через них, не причинив бы ни себе, ни преграде ни малейшего вреда. Но это… это были чужие. Да, воин почему-то осознавал, что это были чужие. Конечно же, они хотели его растворить в массе своих телес. Еще мгновение… Брагода метнулся вниз. От сильного удара его тело мучительно напряглось и задрожало. Казалось, оболочка сейчас разрушится. Какое-то чувство заставило Брагоду отскочить дальше еще прежде, чем он окончательно пришел в себя. Особенно пострадала рука. Однако, взглянув на нее, Брагода обнаружил чьи-то впившиеся в него пальцы.
