Решад Гюнтекин - Ночь огня
Сейчас мне пятьдесят. С той поры мне больше ни разу не доводилось так быстро завязать дружбу. А ведь мои друзья, ко всему прочему, были почтенными господами, я же — неопытным юнцом. Мы принадлежали к разным мирам, которые совершенно не пересекались. В довершение всего не стоит забывать, что пусть и формально, но я считался осужденным, они же — надзирателями.
Каймакам оказался добродушным веселым человеком. Он обладал низким и приятным голосом — большая редкость для невысоких людей, а точнее, карликов. Но стоило ему разразиться смехом, его голос нет-нет да и становился писклявым, как звук праздничной дудочки.
Высокий шатен доктор Селим-бей, друг каймакама, напротив, производил впечатление человека замкнутого, холодного и надменного. Однако вскоре я понял, что под этой маской он прячет свою застенчивость.
Селим-бей казался неразговорчивым. Пройдя пять-десять шагов, он почувствовал необходимость что-то сказать и серьезно спросил:
— Как вам Милас?
— Оттуда выглядит великолепно, — ответил я, указывая на тонкую ленту дороги, вьющейся на соседней горе.
Судья тяжело вздохнул:
— Да, только если смотреть по вечерам...
— Да полно вам... И вблизи совсем неплохо... Вы, должно быть, других уголков вилайета не видели... Чего только нет в моем ведении... Город разве что малость неухожен... — возразил каймакам.
— Да Алла5с с тобой, чего ж еще желать...
В тот вечер я впервые прощался с детством, входил в круг взрослых людей. Теперь и я должен был разговаривать как они. Тоном всезнающего человека я произнес:
— Даст Аллах, все наладится. Ведь не будет же страна сорок лет на месте топтаться...
Каймакам, должно быть, воспринял мои слова как жесткую критику. Он остановился посреди дороги, посмотрел сначала на меня, потом на своих друзей, словно хотел что-то сказать, но колебался. Наконец он не выдержал:
— Сынок, мало того, что ты и Кемаль, и Мурат одновременно, ты еще вдобавок отпускаешь дерзкие замечания... Не похоже, что тебе по чистой случайности была уготована такая участь.
Я совершенно ничего не понял.
— Почему же, господин? Что я такого сказал? — спросил я, удивленно тараща глаза.
— Что не так с нашей страной?.. Спасибо султану, она в прекрасных руках.
— Я не это имел в виду.
Тут вмешался судья:
— Господин каймакам... Ты непонятно какие мысли приписываешь молодому человеку...
Мы дружно рассмеялись и продолжили путь.
— Вы первый раз покинули Стамбул?
— Да, господин.
— У вас есть там родственники?
— На прошлой неделе были, но сейчас и не знаю.
— Что это значит?
Пожав плечами, я со смехом произнес:
— Вероятно, часть семьи, как и меня, отправили сменить обстановку...
Я затронул щекотливую тему, и поэтому мне никто не ответил.
— Значит, у вас нет багажа...
— Он прибудет позже, господин... Меня забрали внезапно, ночью, прямо из училища и...
— Понятно... Где вы будете жить? Сразу скажу, что по указу губернатора вы имеете право жить здесь так, как вам захочется. Где бы вы хотели остановиться?
— Не знаю, господин... У меня нет здесь знакомых.
— Ну, мы уже познакомились, этого достаточно... Я найду вам жилье.
* * *Мы медленно шли по тротуару вдоль узкой дороги. Лавки уже начали закрываться.
На одном из перекрестков судья попросил разрешения откланяться.
— А вы что будете делать? Пойдете домой? — спросил каймакам у врача.
Доктор неопределенно махнул рукой и ничего не ответил.
— Не уходите... Что вы будете делать в пустом доме?.. Давайте вместе поужинаем у Саида... И подопечного нашего, Кемаля Мурат-бея, не стоит оставлять в первый вечер одного.
— Каймакам-бей, да ты, похоже, снова ищешь повод, чтобы не идти домой?
— Нет... И не говори при ребенке о делах моих грешных.
Ресторан Саида оказался небольшой продуктовой лавочкой. Каймакам издалека закричал:
— Рыба-то, рыба у вас есть? — и, получив положительный ответ, радостно хлопнул меня по плечу: — Ты принес нам удачу... Свежую рыбку привезли... Живем!
Осмотрев содержимое нескольких кастрюль, выстроившихся на жаровнях (для этого ему пришлось встать на цыпочки), каймакам пригласил нас в дальнюю комнату лавки. Она считалась залом для аристократов. На стенах, выкрашенных в красный цвет, красовалось изображение русалки и несколько натюрмортов, а с потолка свисала люстра из бронзы. Но каймакам посчитал это место тоскливым и попросил вынести стол в садик, который находился позади.
— Лето, можно считать, уже пришло, — сказал он. — Посидим здесь, под фонарем, в поэтичной атмосфере.
Доктору садик не понравился.
— Ну что за вид... Здесь просто свалка, — возразил он, поморщившись.
Каймакам указал на первые звезды, появившиеся в закатном небе:
— Стены здесь не очень, зато какой узор наверху! Посмотри, Селим-бей, все как надо... Разве найдешь такой орнамент, столь пышное убранство хоть на одном дворцовом потолке? Пусть стемнеет еще немного, небо озарится светом вечных лампад Всевышнего... Тогда и увидим.
Доктор расщедрился еще на одну фразу:
— Господин каймакам — поэт!
— Ну что ты, дружок... Какой из меня поэт. Порой намараю пару строф старым слогом, да и все. А ты, сынок, любишь стихи?
У меня не повернулся язык сказать, что люблю.
— Читаю, господин.
— Конечно, новые стихи...
— Старые мне читать трудно.
— А стихи своего тезки читаешь?
— А кто он, господин?
— Как, ты не знаешь, кто твой тезка? Ты ведь и Кемаль, и Мурат-бей? Видимо, ты притворяешься, что не знаешь, дабы тонко обыграть дело... Судьи здесь нет... Теперь мы можем говорить свободнее...
— !!!???
— Ты и в самом деле не знаешь, кто твой тезка? Ну, например, вот это слышал?
Дивный цвет твоих уст на щеках отражен.
Словно розы бутон, ты прекрасна[3].
— Нет, господин...
— Стихи твоего тезки,— как стрелы, что попадают прямо в сердце. Он тоже в раннем возрасте познал, что такое чужбина. Он жил на островах, здесь, неподалеку: на Кипре, Сакызе[4], Мидилли[5]...
— Все это мне неизвестно, господин.
Каймакам поморщился:
— Ну тогда и не нужно тебе этого знать. Не мне учить тебя таким вещам... Если не возражаете, я сегодня опрокину пару рюмочек под рыбку.
Селим-бей улыбнулся:
— Ну это само собой...
— То есть ты хочешь сказать, что я пришел сюда, чтобы напиться? Селим-бей, так и до ссоры недалеко... Послушай, сынок! В твоем возрасте пить совершенно непозволительно, но мужчины вроде нас, умудренные годами, могут иногда пропустить по стаканчику. Кемаль-бей, у вас есть отец?
— Есть, господин...
— Он пьет?
— Иногда, как и вы.
— Ну тогда вы не станете стыдить меня, как этот Селим-бей. Человек не может считать постыдным то, что делает его отец.
Саид принес стаканы, и врач Селим, который, казалось, только что осуждал каймакама, отказываться не стал. Я достал сигареты.
— Да ты куришь!
— Курю, господин.
— Жаль, не стоило привыкать...
По правде говоря, я не привык к сигаретам. С момента отъезда из Стамбула я выкурил четыре пачки, и сейчас от дыма у меня першило в горле. Но с этим приходилось мириться. Ведь как без сигареты показать, что я политический преступник, гроза большого государства, а не юнец, у которого еще молоко на губах не обсохло?
Мы сидели, глядя на развалюху с покосившейся печной трубой, разрушенными стенами и на дорогу перед ней.
Хотя улица в этот час была совершенно пуста, каймакам, наливая себе стакан ракы[6], пригибался к полу. Селим-бей каждый раз сердился.
— На воре и шапка горит, — говорил он.
Каймакам глубоко вздохнул:
— Здесь не только стены имеют уши, здесь у ночи есть глаза. Со всех сторон плетут интриги да сеют смуту. Если увидят, что я выпил стаканчик, завтра будут болтать: «Каймакама несли домой на руках, как мешок»... Будь я тут один, я бы и глазом не моргнул, но сейчас все иначе: «В развалинах дома родное семейство мое»[7].
Впрочем, после третьего стакана каймакам уже не задумывался о своем семействе, а, как раз наоборот, говорил о нем колкими, язвительными фразами.
Когда же у него вырвалось слово, которое негоже говорить при детях, каймакам сказал:
— Кемаль-бей, сынок, ты уже взрослый мужчина, если не по возрасту, то по статусу... Так что я не стану понапрасну лицемерить...
Выпив последний стакан, каймакам пришел в необычайное возбуждение. Хотя было прохладно и сыро, он расстегнул ворот и, подняв голову к звездам, начал читать какие-то непонятные стихи со странным ритмом. Затем со слезами на глазах он повернулся ко мне и, ударяя себя кулаком в грудь, произнес:
— Ах, сынок, каков же этот твой тезка... Он был подобен неземному существу, которое, гуляя по Млечному Пути, случайно соскользнуло в наш мир. И не спрашивай, кто он такой... я все равно не скажу... К тому же, как каймакам, я не имею права произносить его имени, сынок Кемаль Мурат-бей... Я буду часто читать тебе его стихи. Но имени не скажу ни при каких условиях...
